Дом забвения

Рейко поежилась, когда в одной из палат раздались вопли, походящие на призывный крик какой-нибудь горластой птицы в брачный период. Для Аомине подобные звуки были сравнимы с бессмысленной болтовней телевизора, который включают ради того, чтобы не было совсем тихо; он просто научился воспринимать это как нечто обыденное. Глядя на женщину, взгляд которой скользил по пространству, ни на чем долго не задерживаясь, он понимал, что она чувствует себя здесь некомфортно. Это очевидно – если обыкновенные городские больницы, с их запахом лекарств и болезней, с этим духом казенщины и постоянными мыслями о том, покроет ли лечение страховка, угнетают так, что хочется скорей вернуться домой, то как же должна угнетать здорового человека психиатрическая больница? Ей было неловко – непонятно, правда, от чего именно. От того, что ей приходится находиться в этом печальном месте, или же от того, что Аомине слишком уж пристально её изучал. Он пощелкал колпачком ручки, раздумывая, не оттолкнет ли её, если он задаст ей еще парочку вопросов. И поскольку чужое мнение волновало его в последнюю очередь, он все же спросил: - Кисэ-сан, а… ваш брат, – язык не повернулся назвать пациента по имени, – как он с вами общается? Ну, проявляет ли интерес к вашей жизни, спрашивает ли что-нибудь у вас или молчит? Или, быть может, он вам грубит или отказывается от общения с вами? - Сегодня он какой-то вялый, даже слишком… – Аомине снова ощутил вскипающее раздражение за то, что не проконтролировал прием лекарств. – Но обычно он разговаривает со мной, – поправив в ухе сережку, ответила она. – Он не слишком распространяется или делает это без особой охоты. - Вам приходится все из него вытягивать? - Можно сказать и так, - она вздохнула. – Я уже давно поняла, что он не станет таким же общительным, как прежде. Все… слишком изменилось. - То есть, раньше было по-другому? - У Реты всегда была такая черта: он болтал без умолку о разной ерунде и при этом молчал о главном. Но теперь он не говорит об этой чепухе, а предпочитает отмалчиваться. На губах Аомине заиграла довольная улыбка. Похоже, его догадки были верны. - Как вы думаете, что могло оказать на него такое влияние, что он стал настолько замкнутым и окончательно перестал доверять людям? - Он боится, – ответила Рейко и сжала губы в прямую линию. – Он боялся еще до того, как попасть сюда, а оказавшись тут, страх усилился и взял над ним верх. Знаете, сколько врачей за все то время, когда у него обнаружили эти… отклонения, отказались от него? Мы с Рин старались оградить его от тех людей, что были откровенными шарлатанами, считающими себя хорошими специалистами, а те, что вначале искренне хотели помочь или задумчиво вздыхали, говоря «ничего не могу вам пообещать, но я постараюсь», рано или поздно сдавались и только разводили руками. Я бегала за ними и просила объяснить, почему они не могут сделать так, чтобы Рете было хотя бы чуточку легче, но никто из них не хотел со мной разговаривать. Когда в течение стольких лет пытаешься чего-то добиться, твоя надежда начинает ослабевать, и одного желания становится мало. Рин устала от этого первой, а моей медленно тающей надежды уже не хватало на троих. Вскоре перестал надеяться и Рета. А может, он с самого начала не надеялся, а просто делал вид, что старается, только чтобы не расстраивать меня, я не знаю. Я никогда его до конца не понимала – сейчас тем более. Скорей всего, ему просто надоело это фальшивое доверие. Каждому из нас рано или поздно надоедает рассказывать одно и то же разным людям. - Кажется, я вас понимаю, - сказал Аомине и подумал о чем-то своем. В словах Рейко слышались неподдельные эмоции, поэтому он и не перебивал её, не забывая при этом слушать и делать выводы. Внутри копошился колючий ворчливый зверь, злившийся на всех людей, что попадались у Кисэ на пути. Но после десятка секунд размышлений он был вынужден спросить сам у себя: «А как бы поступил на их месте ты, Дайки?» - Аомине-сенсей, - прищурившись, спросила Рейко, и зрачки ее карих глаз чуть расширились, когда их накрыла тень от густо накрашенных черной тушью ресниц. Сразу забыв все свои мысли, Аомине поднял голову. – Простите мне мое любопытство, но почему… – она остановилась, чтобы получше сформулировать, –…вы работаете в этой больнице? Мне от чего-то кажется, что вы могли бы реализовать себя в какой-то другой сфере… - Её взгляд скользнул по его широким плечам и всей остальной фигуре. Даже длинный белый халат не скрывал атлетического телосложения, да и уверенные повадки, открытый прямой взгляд и кривоватая улыбка выдавали в нем неплохие амбиции. - Почему я работаю здесь? – Аомине выпятил нижнюю губу, пожав плечами. – Может, потому что докторам неплохо платят? Рейко беззлобно фыркнула, покачав головой. Поправив волосы рукой – Аомине насчитал на её пальцах несколько колец, и где-то в мозгу у него поднялся флажок, когда он не нашел среди них обручального, – она залезла в сумочку, ища что-то в её бездонной тьме. Найдя, что нужно, она вытащила твердую прямоугольную карточку и подала её психиатру. - Это моя визитка. Нужно быть на связи. Я буду в Токио до конца месяца, а потом можете послать мне текстовое сообщение, и я перезвоню. У меня бесплатные международные вызовы. - Вы работаете за пределами Японии? - Да, мы с сестрой работаем в одной компании. Аомине закрыл блокнот и убрал ручку в кармашек халата. Судя по всему, женщина собиралась домой – ей только хотелось зайти в палату, чтобы взглянуть на брата перед уходом. Аомине понимал это вполне естественное желание, ведь для неё каждая минута рядом с ним в этой клинике превращалось в испытание, которое было окрашено чувством вины. Ей наверняка было обидно за то, что с ним стало, и за то, что стало с ней, но обвинять в этом было некого – ни её, ни Реты, и ничьей посторонней вины здесь не было. Казалось, всё это было лишь неудачным стечением обстоятельств. - Я стал его лечащим врачом совсем недавно, и поэтому не в курсе некоторых вещей, - сказал Аомине перед тем, как оставить Рейко и позволить ей провести еще немного времени наедине рядом с Ретой. – Вы – единственная, кто посещает вашего брата? Она моргнула и прикусила кончик языка, опуская взгляд в пол. - Похоже, что да, – ответила она после короткой паузы. – Кроме меня к нему еще ходил один его товарищ из старшей школы и еще один из средней, но если о первом я изредка слышу от Реты, то второй, кажется, совсем пропал. - Понятно, - Аомине кивнул, сделав шаг в сторону. – Мне бы понадобились координаты кого-то из них. - Я позвоню вам по этому номеру, - кивая на визитку в руке Аомине, сказала она. – Постараюсь найти. Свяжитесь со мной, если вдруг понадобится моя помощь. - Будет сделано, - попрощавшись с женщиной, он развернулся и направился в ординаторскую. Повернув глянцевую карточку лицевой стороной, Аомине увидел на ней какие-то слова на французском и несколько строчек внизу, где после двоеточий шли номер телефона и адрес электронной почты владелицы. Сделав в уме пометку не забыть об этой вещице, он сунул визитку в карман брюк, по дороге думая о недавнем разговоре. Вообще-то Аомине изначально не относился к тому типу людей, чьей сильной стороной был сбор и анализ данных, этим обычно занималась его подруга детства, Момои, да и психиатрию он никогда не считал своим призванием. Черт знает, по каким законам устроен этот мир, и в определенный момент жизни Аомине оказался на своем месте, осознанно к этому не стремясь, точно так же, как наверняка не ожидал оказаться в этой больнице Кисэ. Только в последние года обучения в школе Аомине начал задумываться всерьез, а не отбрасывать свои мысли, едва они обосновывались в его голове. Он не любил это постоянное самокопание и блуждание в дебрях собственного разума, но хочешь, не хочешь – а делать это приходилось, и скоро вошло в привычку, окончательно утвердившись в студенческие годы. Из сбивчивого рассказа Рейко он вынес кое-какие новые подробности, которые еще более усложнили и запутали дело. Аомине знал, что женщина рассказала ему только треть того, что было на самом деле, и это было объяснимо, ведь она могла забыть что-то от волнения или недосказать то, что могло выставить её или ее ближайших родственников не в лучшем свете. Нельзя было не признать, что это настораживало: близкие пациентов всегда выкладывали Аомине все как на духу, полагаясь на авторитет психиатра. Конечно, нельзя было исключать и человеческий фактор, возможно, Рейко просто переволновалась. А еще в силу того, что жила она отдельно от брата, некоторые факты его биографии запросто оказались скрыты от неё. Очень часто выходит так, что посторонние знают о человеке больше, чем его родственники. Какой-то частью сознания Аомине жалел, что не курировал Кисэ Рету с самого начала. Пусть даже не в качестве врача, а стороннего наблюдателя. Интересно все-таки было бы проследить за деформацией его психики, не говоря уже о том, чтобы вмешаться в этот необратимый процесс и попытаться его остановить. Он думал об этом не в первый раз, и скажи он это вслух при Момои, та обязательно назвала бы его бессердечным. Аомине вообще часто слышал это слово от других, но не реагировал на него – что такого в том, что глядя на сумасшедших он не чувствовал к ним ни отрицательных, ни положительных чувств, а один только чистый интерес? Как бы там ни было, он должен был докопаться до правды любыми доступными методами. Если простое общение с Кисэ не срабатывает, то пойти обходными путем ему ничего не мешает. За те несколько суток, во время которых Аомине, дабы не терять время, занимался другими своими пациентами, Кисэ успел почти полностью отойти от устроенного ему курса интенсивной терапии. Он очень осторожно вел себя с врачом, который и без того заходил к нему редко, и почти никак не комментировал свое состояние. Любой другой напомнил бы ему о той ночной драке, но Аомине намеренно не затрагивал эту тему при нем, делая вид, что заметных следов от ногтей на его щеке не существует. Кисэ был по-прежнему немногословен: он предпочитал общению с живыми людьми общение с людьми выдуманными самим же собой. Как-то Аомине привел его в кабинет с приспособлениями для измерения роста, веса, объема легких и прочих параметров, и попросил его раздеться. Это нужно было для оценки его внешних изменений – при психическом расстройстве организм перестраивается, и почти всегда это влечет за собой какие-то дефекты тела. Подняв на Аомине блеклые карие глаза – уже это было для него необычно – Кисэ как-то смущенно хмыкнул и неохотно стянул с себя пижамную сорочку. По плечам и всей спине у него пошла гусиная кожа, когда холодная металлическая линейка коснулась его, и по телу прокатилась судорога, заметив которую Аомине отошел, чтобы записать данные в карточку, украдкой поглядывая на сутулую белую спину. В комнате было достаточно холодно, и Кисэ начал дрожать, обняв себя руками. Ребра сильно выделялись под кожей, туго обтягивающей кости, пальцы рук и ног были напряжены и находились в неестественном положении. Болезнь сделала свое дело, хоть и не изуродовала его до неузнаваемости. Он даже не удивился, когда узнал, что его почти никто не навещает. Посещения кого-то кроме членов семьи не приветствовались, потому что любое появление людей со стороны беспокоило и заставляло постоянных обитателей больницы нервничать. Чужаки воспринимались здесь враждебно – они могли нарушить хрупкий микроклимат, за пределами которого душевнобольные жить не могли. Существовала, правда, еще одна немаловажная вещь, которую стоило учитывать. Аомине нашел сходство между человеком перед собой и парнем с фотографий только когда пригляделся внимательно, не волнуясь о том, что задерживает взгляд на линиях полуобнаженного тела непозволительно долго. Ему понадобилось время, чтобы поверить в то, что это та самая модель, которую он видел в модных журналах. А что чувствовали те, кто знал Кисэ до всего этого? Каково им было смотреть на то, что с ним стало? И о чем они думали, когда понимали, что могли спасти его от этого несчастья? Аомине всегда чувствовал злость, но никогда не чувствовал себя в праве кого-то судить. У него самого было немало того, в чем он искренне раскаивался в глубине своей души. С годами он научился сдерживать свои чувства, и эта слепая злоба все реже просыпалась в нем, хоть и не исчезла совсем. Кое-где на теле Кисэ виднелись шрамы разной формы и величины. Пока Аомине измерял объемы талии и грудной клетки, изучать эти следы было гораздо легче. Самые заметные были на ногах – оно и ясно, учитывая то, сколько операций пришлось перенести Кисэ для того, чтобы реабилитироваться. Но и на других местах их было достаточно много. Чтобы лучше разглядеть, Аомине наклонился, осматривая впалый живот, и не дал Кисэ отшатнуться назад, схватив за пояс, пресекая его поползновения. Его испуганное, неровное дыхание шевелило Аомине волосы на затылке, проскальзывая по шее за воротник, в тепло. Аомине прищурился, разглядев на его коже тоненькие, почти сливающиеся с тоном кожи, линии. Они почти полностью покрывали тело Кисэ узорами, начиная от щиколоток, заканчивая ключицами, там, где начинается стандартный разрез на мужских футболках. Разогнувшись, Аомине задумчиво потер подбородок, скосив уголок рта. - Откуда у тебя столько шрамов, Кисэ? – спросил он, подавая ему изношенные мятые штаны, в знак того, что уже можно одеться. Все еще избегая зрительного контакта, Кисэ неуклюже всунул ноги в штанины, подбирая со спинки стула свою сорочку. Аомине вдруг почувствовал набег мелких мурашек и зябко провел по вставшим дыбом волосам на руках под двойным слоем рукавов рубашки и халата поверх. - Из прошлого, откуда же еще, – хрипло отозвался Кисэ, поправляя на себе одежду. Мурашки так атаковали Аомине, что волосы на загривке встали дыбом, а кончики пальцев похолодели. Внутри встрепенулось приятное волнующее чувство и стало подниматься со дна, разливаясь в груди, животе, стремительно разогревая кровь, текущую по венам. Какое забытое чувство… Аомине глубоко вдохнул и задержал воздух в легких, не спеша выдыхать. Перед глазами проносились картинки из прошлого: жаркий летний день, стук мяча о раскаленный асфальт, детская, ничем не опороченная радость, затем обескураженные лица соперников, медленно гаснущий интерес, дикое желание встретить достойного соперника, собственное лицо в зеркале – безразличное лицо, не выражающее ничего, кроме скуки и разочарования… Дальнейшее подернуто серой бесцветной дымкой, оно прокручивается в его воображении слишком быстро, чтобы успеть сконцентрироваться хотя бы на одной сцене – и Аомине неторопливо выдыхает, несколько раз осмысленно моргнув, когда лента обрывается, и он видит перед собой светловолосый затылок. Как же давно он не испытывал этого азарта, захлестывающего его с головой во время игры. Все потому, что не было смысла стараться, если победитель был известен заранее. Все повторялось с поразительной точностью. Неважно где, на площадке ли, в клинике ли – он всегда был самым лучшим. Все заканчивалось так же быстро, как и начиналось, и начальная цель стала постепенно забываться, уступив место непроходимой лени. А Кисэ не собирался сдаваться. Изо дня в день он ловко избегал полноценного разговора с лечащим психиатром, отвечая на контрольные вопросы однозначно, или просто брал, и ни с того ни с сего устраивал спиритический сеанс, начиная громко разговаривать с духами или божествами – смотря кого он себе воображал в тот или иной раз. Аомине, стиснув зубы, выравнивал дыхание, ожидая, пока волна глухого бешенства осядет, и продолжал попытки достучаться. Иногда он жалел, что не надавал тогда Кисэ по голове, когда была возможность безнаказанно его ударить, потому что ему начинало казаться, что только так из его головы можно вытрясти всю ту ерунду, какой она была наполнена. Он проводил с ним тест Роршаха – видя причудливые пятна на карточках, Кисэ замирал и лицо его каменело. Видимо, все то же самое предлагали ему предыдущие врачи, и привыкший уже к подобным проверкам Кисэ, не задумываясь, рассказывал о том, что он видит. Почти все его ответы оказались стандартыми для страдающего шизофренией, но Аомине не пропустил поразительного внимания Кисэ к мелочам и незаметным деталям. Плюс ко всему, Кисэ обращал внимание на цвет и форму пятна, и едва заметно раздражался, когда белое пространство листа было слишком большим из-за малого размера изображения. Тест следовало бы провести повторно, но зачем? Выучив расшифровку ответов, Кисэ врал, откровенно врал ему в лицо, твердо намереваясь идти до конца. Он и не пытался перехитрить Аомине, он добивался того, чтобы он оставил попытки докопаться до правды и оставил, наконец, в покое. «Неужели тебе настолько страшно открываться, что ты готов провести остаток дней в своей гнилой палате?», думал Аомине, чертя узоры на полях бланка. Перед ним лежал выполненный тест Люшера, разноцветные карточки лежали в коробке на столе. За сегодняшний день он порядком устал и вымотался, полдня заполняя скопившуюся за квартал отчетность, а вторую половину потратив на Кисэ. Хотелось бы верить, что время было потрачено не зря, но сравнивая то, как было в начале, и то, чего он достиг, он не мог найти почти никакой разницы между тем и другим. Так быть не должно. Он должен хотя бы немного продвинуться. Любой человек рано или поздно устает держаться и ищет кого-то, кто мог бы выслушать. Даже боязнь осуждения не препятствует желанию высказаться, пусть и не все проблемы можно решить по мере их поступления. Так почему же Кисэ, черт возьми, играет с ним в кошки-мышки, заставляя топтаться на месте? Впрочем, было рано опускать руки, и Аомине не собирался отдавать пациента кому-то другому. Он считал Мидориму идиотом, пока еще очень смутно осознавая, почему тот отказался от столь интересного случая. Хотя можно было предположить, что у него ничего не получилось в плане лечения Кисэ, и это так ударило по его гордости, что он не захотел иметь ничего общего с этим парнем. В тонкости их с Мидоримой отношений вдаваться не хотелось, но что бы там не случилось между ними – если бы не четырехглазый зануда, Аомине до сих пор зевал бы, не успев выйти из дома. Проснувшись утром, Аомине с трудом заставлял себя выкатиться из теплой постели и, дрожа, добегал до ванной, где торопливо поднимал ручку смесителя и опускал руки под струи теплой воды. Одного обогревателя не хватало, чтобы согреть всю квартиру, и Аомине с ностальгией вспоминал жаркое лето, когда он спал без одеяла в одних трусах. Теперь под плотным одеялом было неуютно и холодно, и перед сном на себя приходилось надевать толстовку и длинные матерчатые брюки, закрыв перед этим все окна и двери, чтобы избежать сквозняков. Тем, кто спал не один, было куда легче, ведь если придвинуться плотнее друг к дружке, становилось теплей. Тщательно закутывая ноги, Аомине вспоминал, как одно время подумывал завести какое-нибудь домашнее животное, например, кошку или собаку – хоть какое-то живое и теплое существо рядом все лучше, чем ничего. Но за питомцем, опять же, было некому ухаживать, и с легким смирением Аомине отказывался от этой задумки. Он бы предпочел, чтобы в его постели был кто-то конкретный, но с недавних пор он разучился пускать в свой дом кого-то кроме Сацуки, не говоря уже о ночи, проведенной вместе. А Сацуки не легла бы с ним в одну кровать, даже если бы Аомине предложил ей это без всякой задней мысли. Он знал, что они давно уже вышли из того возраста, когда все воспринимается очень просто, и поэтому ему ничего не оставалось, кроме как мерзнуть в своей одинокой постели. Эта зима вообще выдавалась особенно холодной. Везде – в новостях, радио, газетах, синоптики трубили об аномальной, не соответствующей местности, погоде. Максимум, чего можно было ожидать в огромном загазованном Токио зимой, это дождь и северный ветер. Столбик термометра колебался где-то на уровне нуля, а то и вовсе уходил в минус, а нескончаемые осадки в виде сухого, плотного снега заставляли горожан задумываться, а не правдивы ли все те слухи о светопреставлении, которые так любили пожилые дамы в очередях. Отодвинув занавеску, Аомине подышал на окно и провел по стеклу пальцем. Какое тут, к черту, глобальное потепление, думал он. Это больше похоже на ледниковый период. А ведь кто-то живет в странах, где почти круглый год такая погода. Вот уж кому не позавидуешь, так это им. Белый, абсолютно белый пейзаж. Если долго смотреть, а потом перевести взгляд на что-то яркое, в глазах все еще стоит это белое пятно, перекрывая вид. Примерно то же самое видит из своего окна Кисэ. Не тоскливо ли ему смотреть на этот скучный вид часами напролет? Внезапно раздалась телефонная трель. Аомине вздрогнул, сбрасывая оцепенение, и пошел в коридор, оставив чашку с крепким дымящимся чаем на кухонном столе, попутно гадая, кто мог позвонить к нему домой в такой ранний час. Подняв трубку, он услышал посторонние голоса на фоне, чье-то тяжелое дыхание, а затем тихий, полный мольбы голос: - Дайки, ты дома? Дайки, пожалуйста… Забери меня отсюда… Утренняя расслабленность полностью покинула Аомине, и на ее место пришла тревога. - Мама? Что… - он встряхнул головой, решив не тратить время на глупые вопросы. – Где ты? - Они говорят, что нужно заплатить какой-то штраф, и меня отпустят… - Говори адрес. Быстро! Наспех одевшись и приведя себя в порядок, Аомине уже по дороге в полицейский участок торопливо листал телефонную книжку в своем мобильнике, судорожно вспоминая график дежурств. Наткнувшись на нужный номер, он нажал на кнопку «вызвать» и поднес телефон к уху. Холодный экран сенсорного мобильника приятно холодил щеку. - Алло, Суса? Это я, Аомине! Я знаю, что сегодня у твоей жены день рожденья, но ты должен заменить меня! Это всего на пару часов, я приеду сразу, как только освобожусь, обещаю! - Ты знаешь, что ты свинья, Аомине? – Прорычал из трубки собеседник, которому с момента начала разговора не дали и слова вставить. – Зря я что ли, заранее готовился! Я… - Осознав свою ошибку, он перешел на шепот и, кажется, поднес руку к лицу. – Я приготовил ей завтрак в постель. Заказал цветы – курьер должен доставить их с минуты на минуту. Я даже столик в ресторане забронировал! - Я все знаю, но все то же самое ты можешь устроить для своей жены в любой другой день, - затараторил Аомине, давя на Сусу своим напором. - Ей будет только приятнее, если это будет без повода! Обреченно вздохнув, мужчина думал несколько секунд, после чего сказал обыденным, усталым тоном: - Что, опять, проблемы с… ней? - Да, – выдохнул Аомине в трубку. – Я даже позавтракать не успел. - Ну, хорошо, я тебя подменю, можешь быть спокоен. Только если это повторится снова, на меня можешь не рассчитывать. Джунко и так думает, что я ей изменяю. - Спасибо, - Аомине еле увернулся от прущих на него, не замечающих ничего вокруг них, группы подростков-акселератов, и, подумав, добавил: - По гроб жизни буду обязан.

***

На работу Аомине вернулся в дурном расположении духа. Суса отправился домой, заглаживать вину перед смертельно обидевшейся супругой, едва завидел его из окна, а находившиеся в ординаторской врачи лишь осуждающе покачали головой, когда чуть не пролетев мимо двери, Аомине снял с книжной полки какой-то справочник и стал его листать. Для того, чтобы вернуть душевное спокойствие, он всегда открывал какой-нибудь учебник поскучней, и уже через пару абзацев им начинала овладевать скука, и ясность мыслей возвращалась. Краем взгляда он взглянул на календарь – посмотреть, долго ли еще до зарплаты. Волнение окончательно отпустило его, потому что скоро должны были выдать аванс. Обычно денег на жизнь Аомине хватало с лихвой, парнем он был не притязательным, к роскоши не стремился и не очень заботился о поддержке своего статуса. Но время от времени возникали неожиданные расходы и довольно большие. А брать в долг для Аомине было ниже его достоинства. Он убрал справочник обратно и огляделся в поисках нужных бумаг. Его проблемы - это его личные проблемы, с которыми он разберется в свободное от работы время. Нужно просто оставить их за пределами этих стен. Еще в самом начале своей карьеры Аомине замечал, как легко он перестраивался. Едва переступив порог клиники, он оказывался в каком-то другом, странном и чудном мире, где действуют совершенно другие правила и жизнь течет в другом ключе. Стоило двери за ним закрыться, и время будто замирало, краски блекли, эмоции притуплялись. Нужно было иметь особый образ мыслей, особое восприятие реальности, чтобы прижиться здесь. Придя в интернатуру, Аомине быстро просек, что он должен быть на чеку, иначе этот огромный, страшный организм либо исторгнет его как неугодный элемент, либо перекроит его по своему усмотрению. Но шли недели, месяцы, и он не находил в себе каких-либо изменений. А если и находил, то не слишком явные. Аомине потребовалось время, чтобы понять, почему у него не было шока, который испытывают все молодые специалисты, столкнувшись с реальными условиями на рабочем месте. Он не переживал стресса, спокойно общаясь с самыми безумными в прямом смысле людьми, не ломал себя, чтобы подстроиться. Он с самого начала был другим. И он подозревал, что Кисэ был таким же. Люди тянулись к нему, восхищались им, он всегда был в центре внимания но в то же время у него было очень мало настоящих друзей. Его кормили обещаниями, но в трудную минуту никто из них не предлагал свою помощь. Он так же, как и Аомине, тяжело переживал конфликт между внутренним и внешним миром, и нередко думал, что его одаренность на самом деле тяжкая ноша, нести которую он обречен до конца жизни. Возможно, эта особенность была у него несколько иной природы, но сомнений в том, что они с Кисэ в чем-то похожи, с каждым днем оставалось все меньше и меньше. Назвав свою миссию «56 попытка расколоть Кисэ Рету», Аомине направился в его палату. На глаза ему попался Хайзаки, который медленно опускался на стул в коридоре. В руках у него была швабра, и сев, санитар оперся локтями на колени, а лбом прижался к деревяшке. Глаза смотрели прямо и бессмысленно, и никто не обращал на него внимания – только скучающие больные, прогуливавшиеся по этажу, от нечего делать вставали рядом с ним, будто только и ждали, когда он обратит внимание на них, после чего из него щедро посыпались бы ругательства. Но парень со злым языком был тише воды и ниже травы, что удивило даже Аомине. Мимо на полной скорости пронесся человек, нагруженный кучей пустых коробок. Только когда он опустил их на пол и вернулся, стало видно его лицо – старший по отделению медбрат, ни слова не говоря, наградил Хайзаки подзатыльником и гаркнул: - А ну, хватит отлынивать! Бери швабру и за дело! Вздрогнув и покачнувшись, Хайзаки развернулся было к нему, собираясь сказать ему что-то колкое, но слова костью застряли у него в горле, и он поперхнулся. - Да, Ниджимура-семпай, - бесцветным голосом произнес он и безрадостно схватился за швабру, встав на ноги. - И уберись тщательно, а то я тебя знаю – попыхтишь пару-тройку минут, растащишь грязь по углам и считаешь свой долг выполненным. Хайзаки, охая, наклонился к ведру с грязной водой. - Не забудь потом вымыть туалеты, – продолжал свои настоятельства Ниджимура. – Я лично проверю! Аомине ушел и еще долго слышал голос медбрата, эхом гремевшего под потолком. После того, как он увидел покорного Хайзаки, он мог сказать, что теперь видел всё в этой жизни. Аомине не помнил, чтобы заставал Кисэ где-то кроме столовой, но в палате его не обнаружилось. Не смотря на то, что Момои была против, он настоял, чтобы дверь не запирали на ключ, и Кисэ мог выходить из своей комнатушки, походившей на звериную клетку с поилкой и местом для справления естественных нужд. За последние дни он не совершил не одной выходки, и имел право на свободу передвижения, пусть это и было затишьем перед очередной бурей. Пройдя к разворошенной кровати, Аомине оглядел следы, свидетельствовавшие о том, что ее покинули совсем недавно. На подушке виднелась овальная вмятина от головы и пара светлых волос на наволочке. Вспомнив свое утро, он подошел к окну и выглянул на улицу. Заснеженный двор и высокая стена, загораживающая весь внешний мир, и только серое небо с белым и совсем не греющим солнцем. Как и предполагал Аомине, пейзаж был ужасно скучным. Да еще и эти решетки на окне… - Потеряли меня, Аомине-сенсей? Он обернулся. Кисэ сидел на кровати с совершенно отсутствующим видом. Как давно он вернулся, и как так получилось, что Аомине не услышал его шагов? Развернувшись теперь всем корпусом к нему, он кивнул, и в глаза бросились босые ноги Кисэ. Его стоптанные туфли стояли под кроватью, и по слою пыли, лежащей на кожаной поверхности, не трудно было догадаться, что обувью Кисэ пренебрегал. - Тебя разве мама не учила обуваться, прежде чем куда-то идти? - Мама умерла до того, как я научился ходить, - последовал невозмутимый ответ, и Аомине запоздало осекся. - Черт, совсем вылетело из головы. – Не потрудившись извиниться, он сказал: – Ты умеешь ходить, с чем я тебя поздравляю, но все же будь добр, надень что-нибудь на ноги. Босые ноги грозят тебе простудой, это во-первых, а во-вторых, Хайзаки – не самая лучшая поломойка на свете. Кисэ пересел с края глубже, чтобы пятки не касались пола, и Аомине закатил глаза. - Вот же упрямец. Ну ладно, – он сложил руки на груди, мысленно защитав ничью. – Тебя все также клонит в сон, и нет сил? - Я много сплю. Но я не хочу есть столько же, сколько я сплю, Аомине-сенсей. - А, - он улыбнулся, поняв смысл его слов. – Ты о новой диете? Видишь ли, при твоем росте ты слишком мало весишь. Недостаток жировой массы необходимо восполнить, эту проблему можно решить, изменив твой рацион. - Мне не нужно набирать вес. – Отказался Кисэ. – Я в этом не нуждаюсь. - Не нуждаешься, говоришь? – Аомине двинулся к нему, и Кисэ отшатнулся. – Не пугайся, я тебя не трону. Смотри, - он взял его руку и разогнул ее в суставе. Истончившееся запястье можно было объять большим и указательным пальцами, что он и продемонстрировал. – Не знаю, в чем только дух держится. Ты слишком резко похудел, и кожа обвисла. Это некрасиво. - Меня больше не интересует моя внешность. - Не будь эгоистом, – твердо выговаривая слова, произнес Аомине. – Если тебе все равно, это не значит, что другим это тоже неважно. Ты испытываешь слабость потому, что соотношение роста и веса далеко от нормы; вся нагрузка идет на позвоночник, который удерживает твое тело в более или менее стабильном положении. Поэтому ты очень быстро устаешь. Я назначу тебе курсы лечебной физкультуры, когда ты немного окрепнешь. Мышечную массу тоже надо восстановить. Кисэ помрачнел, но ничего не сказал. - Да, и куда ты ходил, если не секрет? - Хотел вернуть Эйфиль-чан её потерянный браслет. - О, одна из твоих воображаемых знакомых? – приподняв бровь, сказал Аомине. – Я понял. В следующий раз передай ей привет от меня. Глаза Кисэ смотрели куда-то сквозь него, будто бы он был прозрачным. Устав стоять, Аомине сел рядом, от чего кровать жалобно скрипнула под ними. - Мы с тобой знакомы уже три недели, а ты ничего о себе не рассказал, – вздохнул Аомине, рассматривая швы на старом линолеуме. – Я знаю, что ты мне не доверяешь. Если ты не хочешь раскрывать свои секреты, потому что думаешь, что я использую это против тебя, ты ошибаешься. Хочешь, я расскажу тебе свою самую страшную тайну? Кисэ не ответил, продолжая смотреть в пространство. - Только не смейся, ладно? Я в детстве ужасно боялся привидений. Не так, как боятся все дети – у меня это было на уровне фобии, причем очень серьезной фобии. Доходило до смешного – я пугался этих глупых мультяшных изображений в виде белого или серого облака с улыбающейся мордой, и ничего не мог с этим поделать. Сацуки как-то купили игрушку в виде приведения, и она прибежала ко мне, чтобы похвастаться. Знаешь, что я сделал? Я убежал в страхе и целую неделю не мог показаться ей на глаза, потому что мне было очень стыдно. И я бы умер от стыда, если об этом узнал кто-то кроме нее и моих родителей. Мне всегда казалось, что духи умерших могут захватывать тела живых и творить всякие бесчинства. Это потом я вырос и понял, что никаких призраков нет и быть не может, и все, чего я боялся – лишь плод моего воображения. Все мои страхи были порождением моей детской фантазии, и я смог от них избавиться, потому что понял это. - Зачем… - Зачем я тебе это рассказываю? – Перебил его Аомине. – Просто мы все чего-то боимся. Мне хотелось объяснить это на примере, чтобы было понятней. Кисэ насупился, в очередной раз погрузившись в себя. Снова он делает вид, будто его, Аомине, нет. Зачем он только разоряется? В чем смысл их односторонних бесед? Поведение Кисэ уже начинало раздражать. - Расскажи про свою первую любовь, – ни с того ни с сего сказал Аомине, не зная, как нарушить тишину. - Нет, - покачал головой Кисэ, и Аомине прищурился. - Опять не хочешь? Почему? Кисэ завертел головой, поджав губы. - Неприятные воспоминания? Ты любил безответно? Кто она? Как выглядела? Сколько лет тебе было? Вы встречались? Если встречались, то как и почему вы расстались? Засыпанный вопросами, Кисэ лишь еще сильней начинал трясти головой. Когда это стало походить на конвульсии, взбудораженный Аомине схватил его за плечи и сильно встряхнул, приводя в чувство. - Отвечай, Кисэ! – Глядя прямо в глаза, сказал он дрожащим от стали голосом. – Хоть на один из моих вопросов ты можешь ответить честно! Так давай, говори! Мне надоело твое притворство! - Аомине-сен… - Заткнись и ответь на мой вопрос! - Я… - Давай! Он до боли сжал худые плечи, сдвинув брови. Все накопленное за день раздражение вдруг вылилось наружу, и обрушилось на Кисэ, который раскрытыми глазами ошалело смотрел на темное лицо Аомине. Несколько мгновений его зрачки дрожали, фокусируясь, и напряженные плечи бессильно опустились, ожившие было черты лица вновь окаменели, и он обмяк в его руках. - У моей первой любви были большие голубые глаза, мягкие пушистые волосы и тяжелая рука. Нам было по пятнадцать, когда я влюбился, - он говорил еле слышно, чуть шевеля искусанными губами. – Моя любовь была парнем, которого я считал своим другом. Аомине отпустил его, и Кисэ автоматически облокотился о прутья кровати, тяжело дыша. Он отвык говорить длинные фразы, отвык говорить откровенно, и ему было плохо. Прикрыв веки, он сжал руки на коленях и прошептал: - Мне отказали, так что да, я любил безответно. - Постой… - Аомине нервно провел по волосам, - Получается, ты… - Мне нравились и девушки тоже, – не дав Аомине закончить, сказал Кисэ, переведя дух. – Больше, чем парни, наверное. - Почему ты использовал прошедшее время? - Потому что теперь мне не хочется и думать об этом. - Прости, но ты не предоставил список запретных тем. Откуда я мог знать? Поэтому я прошу тебя пойти мне на встречу и не заставлять меня вытягивать из тебя информацию клещами. - Оставьте меня одного, Аомине-сенсей. Я устал. Встав с кровати, Аомине постоял на месте, прежде чем выполнить просьбу Кисэ. На сегодня с него и правда было достаточно, тем более, что давить на него сейчас попросту опасно. Существовала тонкая грань, которую нельзя было пересекать, и если сейчас переборщить, последствия могли быть очень неприятными. - Так уж и быть, отдыхай. – С этими словами он вышел и захлопнул дверь за собой. Все, что связано с любовью вызывает у Кисэ стойкое чувство отвращения – он понял это сразу. Это могло значить только одно – он много раз обжигался, прежде чем полностью разочароваться в любого рода отношениях, будь то отношения с противоположным полом или же отношения однополые. Что-то щелкнуло у Аомине в голове. - Откуда у тебя столько шрамов, Кисэ? - Из прошлого, откуда же еще. Отец. У него был только отец. Кисэ не знал материнской любви, а значит, уже был чем-то обделен. Стало быть, его родитель овдовел слишком рано. Аомине представил себя мужчиной, оставшимся с тремя малолетними детьми на руках, и содрогнулся. Да он бы с ума сошел на его месте. Что он мог дать этим несмышленым существам, когда сам нуждался в хотя бы какой-то жизненной опоре? Он наверняка любил свою жену, если сумел-таки воспитать их и поставить на ноги. Мог ли такой человек быть способным на насилие? Он не видел шрамов на теле Рейко, из-за погоды она была одета в закрытую одежду. Если бы он был более догадливым, он мог бы проверить эту теорию еще тогда… «Да как вы только можете так говорить! Он же наш родной отец!» Аомине покачал головой. Нет, вряд ли телесные шрамы были делом рук Кисэ-старшего. Рета мог получить их гораздо позже, уже после его смерти. Скорей всего, так оно и есть. Он говорил о своих родителях слишком спокойно, чтобы у Аомине были основания для подозрений. Все было сложно и запутано. Аомине зарылся в старых делах, пытаясь отыскать что-то похожее, и с головой погрузился в теорию, потому что практика, увы, не помогала. В погоне за интересным противником он, кажется, упустил тот момент, когда оказался в тупике.