Дом забвения

Аомине проснулся от странного гула где-то за стенами. Машинально подняв перед глазами руку с часами на запястье, он посмотрел время и сел, быстро стерев с подбородка слюну, что успел напускать во сне. Устрашающий вой гремел в одной из палат, разносясь по всему этажу, и сразу нельзя было определить, кому он принадлежал — зверю или человеку. Но животным здесь неоткуда взяться. Едва продрав глаза, Аомине торопливо сунул ноги в ботинки и вышел из комнаты отдыха в коридор. Ночные крики обычное дело в сумасшедшем доме, здесь им не особо удивлялись, но от этого воя от чего-то становилось не по себе, а сердце начинало тяжело колотиться в груди. Выйдя на свет, Аомине зажмурился и прикрыл лицо рукой, окидывая взглядом выглядывающих из своих палат больных, сонных и заспанных, таких же, как и он сам. Кто-то даже вышел и теперь стоял, почесываясь, раздраженный, что его разбудили. Аомине и сам был недоволен: ему снилось что-то приятное, кажется, какая-то улыбчивая красотка на пляже просила его намазать ей спину кремом для загара. Обладательница четвертого размера груди как раз развязывала лямку на лифчике купальника, когда из мира грез его вырвал этот жуткий шум. Ну почему именно в его смену? — Эй-эй, что такое? — помятые лица разом повернулись в его сторону, и Аомине жестом, которым разгоняют мух, разогнал пациентов по палатам. — Чего вскочили? До подъема еще три часа, а ну марш спать! Самые любопытные остались стоять в дверях, дружно повернув головы в сторону дальней палаты. Аомине прислушался и пошел в сторону звука. Вопли не прекращались, напротив, становились только громче, и Аомине похлопал по карманам больничного халата в поисках ключа от палаты Кисе. Когда он подошел к ней ближе, стало ясно, что источник звука находился прямо за запертой дверью. Остановившись, Аомине не спешил сразу открыть дверь, а немного постоял, слушая нечеловеческие крики. Наверное, все-таки не стоило уменьшать дозу препарата так резко. Аомине не торопясь прокрутил ключ в замке и медленно открыл дверь. Кисе сидел на кровати на согнутых ногах, взлохмаченный, взбудораженный, с дико горящими в темноте глазами. Увидев на пороге Аомине, он схватился руками за изножья и воинственно затряс прутья, от чего кровать с проржавевшим металлическим каркасом отчаянно заскрипела. Приподнявшись на вытянутых руках, Кисе по-звериному изогнулся и заорал. Аомине замер на месте, сообразив, что сейчас лучше не делать резких движений. Спросонья он совсем позабыл набрать в шприц быстро действующее успокоительное, которое обычно обязательно дают принять разбушевавшимся больным. Да и вряд ли он мог бы ввести Кисе лекарство для сна — в таком состоянии он просто не даст этого сделать. Что же происходит? Еще вечером Кисе был апатичным и очень вялым, а теперь к нему попросту опасно приближаться, еще огреет кулаком по голове. Прикрыв за собой дверь, когда глаза попривыкли к темноте, Аомине плавно шагнул вперед, выставив вперед пустые руки в знак того, что он не собирается нападать. Кисе притих, настороженно наблюдая за ним со своего поста. Он был похож на потревоженного зверя, в чью территорию вторглись, и он собирается отстаивать ее до последнего. — Ну-ну, тише, — словно дрессировщик, обхаживающий зверя, говорил Аомине, пробираясь все ближе к Кисе. — Сейчас ночь, надо спать. Спят усталые игрушки… — Ненавижу! – прорычал Кисе, спрыгнув с кровати. – Убирайся! — Ненавидишь? Меня? Но я же еще ничего тебе не сделал, — как можно спокойнее произнес Аомине, ища глазами хоть что-то, чем можно было защититься. Но в чертовой палате не было ничего, кроме залитых лунным светом голых стен. Ни штор, ни обоев — ничего, за что взгляду можно было зацепиться. Кисе вцепился в пижаму, терзая и дергая пуговицы на груди. Он будто пытался продрать себе грудную клетку, вибрировавшую от его гортанных вскриков. Будто что-то там у него внутри нестерпимо болело, сжигая раскаленным углем. Аомине сжал кулаки, сглатывая скопившуюся слюну. Он совершенно не представлял, как можно утихомирить Кисе. Грубой силой разве что. — Мне… надоело! – Тяжело дыша, Кисе зарылся рукой в волосах, глядя со злостью и какой-то невыразимой усталостью. — Прогони его, прогони его, прогони его. — Уходи! – Крикнул Кисе, хватаясь за голову. — Если я уйду, ты продолжишь шуметь, а тут, между прочим, есть люди, которые хотят спать, и я в их числе! – Все ближе подходя к кровати, он внимательно следил за Кисе, в то же время, стараясь не смотреть ему в глаза. Сейчас нужно избегать резких движений, чтобы лишний раз не провоцировать. – И скажи, будь добр, что именно тебе надоело? — Уходи! – Кисэ рьяно замотал головой, встряхивая светлые локоны. — Он хочет залезть в твою голову, в твою голову, в твою голову. — Ки… — Замолчи! – Он прямо-таки взрывался, захлебываясь своим гневом. Черты миловидного лица заострились, кожа между бровями сморщилась, делая выражение озлобленным. Он удивительно переменился с последнего визита в палату. — Спокойнее, — Аомине поднял руки, когда Кисе дернулся в его сторону. — Я тебе ничего не сделаю. Я только хочу узнать, почему тебе так тягостно. Тебя ведь что-то мучает? — Не говори, иначе он всё узнает, и тебе будет больно, будет больно, опять больно. — Знаешь ли, обычно люди не воют по ночам, беспокоя спящих, — продолжал Аомине, приглядываясь, как можно лучше перехватить Кисе, чтобы прижать его к постели и пристегнуть ремнями. — Не трогай меня, — почти умоляюще крикнул Кисе, поджимая нижнюю губу. — Я не знаю, что я сделаю. — Зато я знаю, — Влив в голос стальные нотки, он остановился на расстоянии вытянутой руки от Кисе. — Ты сейчас успокоишься и ляжешь в кровать. Кисе тяжело дышал, неотрывно глядя на него. — Послушай меня, — так дружелюбно, как только мог, сказал Аомине. – Ты нарушил дисциплину. Учитывая эпизод с ножом, тебе открываются совсем не радужные перспективы. Если ты продолжишь в том же духе, тебя просто-напросто накачают лекарствами, после которых ты потом даже до туалета сам дойти не сможешь. И я не смогу им помешать. У тебя не будет сил даже на то, чтобы оторвать голову от подушки. И желания тоже. Ты ведь понимаешь это, Кисе? Сколько раз уже так было… — Он выдержал устремленный в него гневно-напуганный взгляд. — Ты этого хочешь? — Я не смогу этого вынести, если не буду кричать, — глаза, ввалившиеся в глазницы, странно блеснули. — Ты перебудишь всех санитаров, — говорил Аомине, поглядывая за спину Кисе, где в тонкую щель незакрытой до конца двери из коридора пробивался электрический свет. — А они-то не будут с тобой церемониться. Кисе стал дышать ровнее и опустил свои руки, плетьми повисшие вдоль тела. Аомине раздумывал, как лучше обездвижить его, чтобы не вызвать новую вспышку гнева, при этом не потеряв доверия, чего добиться было очень сложно. Пару мгновений он переминался с ноги на ногу, не зная, что делать, и уловил краем уха стук подошв чьих-то ботинок, доносившегося из дальнего конца коридора. Кисе опять забеспокоился; Аомине заметил и шагнул к нему, и их взгляды пересеклись. Все длилось не дольше секунды. Кисе пошатнулся, когда его словно схватила невидимая рука, притянув к себе за грудки. Он ощутил приближение силы безжалостной и резкой, возражений не терпящей, и ему вдруг стало страшно. Его пугали темные глаза, уверенно глядящие прямо на него. И он сорвался. Аомине оглушила вспышка боли от неудачного приземления на пол. В ушах зазвенело. Не успев еще прогнать танцующие перед глазами искры, он сгруппировался и откинул бросившегося на него Кисе, тут же поднимаясь на ноги. Но сделать этого Аомине не успел: Кисе накинул на него руки сзади и стиснул, снова повалив его на пол. — Стой! — прохрипел Аомине, чувствуя, как иссякает в легких воздух от железного захвата. — Прекрати! Кисе чертовски силен, и это было странно при его худощавости и внешнем бессилии. Вырываясь из рук и только больше застревая в неласковых объятьях, Аомине рычал от злости, искренне не понимая, почему владел ситуацией в данный момент не он. Едва он заглянул в глаза Кисе, его будто электрическим током ударило. Аомине предпочитал думать, что глаза Кисе пустые и безжизненные, как погасший фонарь, но сдавалось ему, что в некоторые моменты они его выдавали. Это было не уловить, трудно заметить, и, сочтя Аомине опасным, в искалеченной психике Кисе срабатывала защитная реакция прекратить это сию же минуту. Можно было сколько угодно жалеть о беспечности, позволившей Аомине ослабить бдительность, но сейчас было важно высвободиться и как-нибудь утихомирить Кисе, пока люди в коридоре не дошли до дверей палаты. Изловчившись, Аомине наклонился и затылком врезался в лоб Кисе, и пока тот был оглушен, присел и обхватил его по бокам. Пробормотав какую-то неразборчивую фразу, Кисе зажмурился, ударившись позвоночником о край кровати, к которой придавил его Аомине, навалившись на него всем телом. Он уже застегивал верхние замки на ремнях, когда Кисе вывернулся и оттолкнул его ногами, попав в живот. В голове психиатра за секунду пролетели все ругательства, который он знал. С языка же успело сорваться только несколько и, наплевав уже на начальные установки не травмировать, Аомине сбил Кисе с ног, поставив ему подножку, и сам упал на него следом, когда Кисе дернул его ногу в ответ. Конечно, Аомине превосходил Кисе физически, да и в нынешнем своем состоянии победить все равно не мог, поэтому его поражение было лишь вопросом времени. Однако отскочив назад, когда длинные, неделями нестриженые ногти прошлись по лицу, вслед за разгорающейся болью коснувшись ладонью щеки, Аомине постарался отойти на более или менее безопасное расстояние. Он смотрел на Кисе и думал, что в него, должно быть, вселился дьявол. В этой возне он больше не мог наблюдать за ним со стороны, и только сейчас заметил, что пропустил кое-что важное. Шевелившиеся губы. Все это время Кисе вел односторонний диалог с самим с собой, без конца повторяя одно и то же множество раз. Слова, сбивчиво и неразборчиво произносимые прямо ему в ухо, непонятно зачем и кому адресованные. «Не надо, не надо, не надо» Когда на него в очередной раз побежали с кулаками, Аомине заломил руки Кисе за спину и опрокинул его лицом в пол, крепко держа и не отпуская. — А—а—а! — затравленно закричал Кисэ, и в ушах зазвенело от этого звука. По полу и стенам скользнул свет, сзади послышался топот ног. — Что, ради всего святого, здесь происходит? Аомине оглянулся. В его сторону бежал один из санитаров, державших тогда Мибучи — грубое, будто из камня высеченное лицо, шкафоподобная фигура, низкий и грубый голос. Лишь увидев то, что творилось в палате, он полез в карман, достав оттуда маленький пластмассовый предмет. Аомине задохнулся, по горлу ударило сухим воздухом, а Кисе под ним настырно задергался, безуспешно пытаясь освободиться, когда перед лицом психиатра мелькнула тонкая струйка, вырвавшаяся из иглы, и собственная рука, выбросившаяся вперед во внезапном порыве. — Нет! – закричал Аомине, но было слишком поздно. Кисе закатил глаза и уронил свою светловолосую голову на пол, когда санитар вогнал шприц в его бедро и вжал поршень до упора. — Черт… Что ты наделал? — Все еще удерживая голову Кисе за волосы, спросил Аомине. Уже зная, что за этим вопросом последуют стандартные ответы, он отмахнулся от санитара по фамилии Небуя и проворчал: — Я же говорил ему… Предупреждал… — Кого? Этого психа? — В дверях замаячила еще одна фигура — Хайзаки. Вероятно, тоже работал в ночную смену и прибежал на шум. Хорош герой, явился, когда беда миновала. — Я не надеялся, что он поймет, конечно, но попытаться все же стоило, — Аомине поднялся на ноги, еще раз оглядел костлявую фигуру с раскиданными руками и ногами, и ему вдруг подумалось, что своим обликом Кисе напоминает ему сломанную куклу. Со сломанным стержнем внутри, который раньше поддерживал. — Дохлый номер, — брезгливо глядя на Кисе, Хайзаки скривил лицо. — С ними это бесполезно. — Что ты ему вколол? — Обратился к Небуе Аомине. Но вместо того, чтобы передать ампулу нормально, санитар метким движением пустил ее психиатру в лицо. Аомине поймал стекляшку на полпути. — Покатит для начала? — Небуя широко зевнул, демонстрируя всем присутствующим размер своего рта. — Завтра поставим ему капельницу. — Никаких капельниц, — оборвал его Аомине. — Этого будет достаточно. — Подкинув ампулу, он зажал ее в руке и направился к выходу из палаты. — Не забудьте пристегнуть ремни перед уходом. — Эх, пожрать бы чего, — вздохнул здоровяк, похлопывая себя по животу, когда Аомине ушел. Оглядевшись в комнате, он не обнаружил никаких следов передач, которыми можно было поживиться, пользуясь беспамятством больного, что не на шутку огорчило. Пока Небуя поправлял сбившийся матрац на койке, Хайзаки вертелся у распластанного на холодном полу Кисе. Обойдя его кругом, он сплюнул прямо на пол и пнул его в бок так сильно, что тот перевернулся и чуть слышно застонал. — Эй, что ты делаешь? — пробасил Небуя, потрясая увесистым кулаком. — Нечем заняться, так помог бы лучше! — Все равно уже. Завтра меня ждет дежурство в морге. — «Хуже уже не будет», да? Хах, веселая будет ночка, — подняв Кисе за шкирку как пушинку, санитар закинул его безвольное тело на постель, завернул в одеяло и закрепил его ремнями. — Тебе смешно, а мне несколько часов придется провести в преисподней наедине с этим отморозком. — Чую, после пары-тройки таких сеансов шокотерапии будешь ты как шелковый, Хайзаки, — хлопнув коллегу по спине так, что дыхание сперло, он вытолкнул его из палаты и прикрыл дверь. *** Следующие несколько дней в больнице были тихими и очень похожими один на другой. Как и предполагал Аомине, Кисе протащили по всевозможным процедурам, предписанным специально буйным больным. Делалось все это, конечно, без его ведома, потому что о его несговорчивости ходили легенды. После этого Аомине строго-настрого запретил давать Кисе какие-либо препараты или приглашать на процедуры без согласования с ним. Его методика лечения теряла всякий смысл, если вместо интересного случая он получал случай банальный. Его интересовало истинное лицо Кисе, которое он не хотел показывать, пряча его за гримасами и причудливой жестикуляцией, а полуживой, вечно сонный Кисе не интересовал совсем. В обед Аомине стало совершенно нечем заняться, и он дремал в ординаторской, прикрыв лицо журналом с любимой звездой на обложке и поставив ноги на стол. Он не отреагировал, когда в кабинет вошли и встали над душой. А когда журнал смахнули на пол и перед глазами возникла недовольная Момои, он только поморщился, предчувствуя выговор. Но вместо того, чтобы отчитывать, она бухнула на стол стопку старых глянцевых журналов и встряхнула уставшие руки. — Ты же знаешь, что Кисе-кун был моделью? – спросила она. — Конечно, это же я тебе сказал, — убрав ноги со стола, Аомине покосился на красавчика, улыбавшегося с верхней обложки. Он выпрямился на стуле, пригляделся и заморгал. Лицо позировавшего блондина было знакомым. — Это лишь часть журналов, для которых он снимался. Не спрашивай, как я их достала, — Момои вздохнула, покачав головой. — В некоторых из них есть интервью тех времен, когда он был школьником и играл в баскетбол. Может, это тебе как-то поможет. — Угу, спасибо, — промямлил Аомине, беря в руки верхний журнал. Обворожительный молодой человек лучисто улыбался ему, глядя прямо и открыто. Это и в самом деле Кисе Рета? Этот сверкающий холеный красавчик? Он, его пациент? Аомине заставил себя оторваться от обложки, отложил журнал и принялся пролистывать другие. Он видел его в самых разнообразных амплуа и в самой разной одежде. Видел на его лице самые разные выражения — задумчивость, радость, испуг. Он был снят со всех ракурсов и во всех позах. За одну минуту он увидел столько, сколько не увидел за две недели наблюдений. Это действительно был Кисе. Открытый и живой, а не угрюмый и неразговорчивый. Только теперь Аомине увидел, какая огромная разница была между Кисе прошлым и Кисе настоящим. Между бодрым, пышущим здоровьем, в меру стройным парнем, и исхудавшим до предела, измученным своим недугом больным. Это были будто два разных человека. Поразительно, как жизнь ломает и меняет людей. — Сацуки, — не поднимая взгляда от журналов, сказал Аомине. — Что? – Она обернулась, собираясь выйти из ординаторской. — Не знаешь, что там с его сестрой? Кто она? Она его навещает? — Я видела женщину, направлявшуюся в конец коридора, когда шла делать инъекции. Может, это и есть она. Можешь проверить, если она еще не ушла. Торопливо запихнув журналы в шкаф, Аомине взял с собой свой извечный блокнот и поспешил в отделение хроников. В одном из коридоров мимо него пронесся темноволосый врач, слегка задев его плечом. Он так спешил, что даже не заметил этого. Чувствовалось, что он волнуется. Пробежав на несколько метров вперед, он резко притормозил у лавочки, на которой сидел высоченный, за два метра ростом, громила, и поедал мармелад. Длинные волосы необычного фиолетового цвета падали ему на лицо, залезая в глаза, но это его ничуть не беспокоило. Увидев его, врач вымученно вздохнул. — Опять ты за свое, Ацуши? Ну сколько можно уже воровать сладости! — Он потянулся к пакету с мармеладом, но парень неожиданно вскинул голову и ударил по тянущейся руке. — Это мое, а не Муро-чина, – твердо произнес он. К ним подошел Аомине. — У вас все нормально? — сказал он коллеге, потиравшему руку. Тот взглянул на него из-под густой челки, полностью скрывавшей левый глаз. Под правым у него была родинка, придававшей его лицу какую-то особую привлекательность. Впрочем, весь вид молодого специалиста располагал к себе и как-то успокаивал, чего нельзя сказать об Аомине, от которого все только шарахались. — Да, все хорошо, — ответил врач. – За исключением того, что Ацуши отвратительно ведет себя, — он осуждающе посмотрел на пациента, безразлично пережевывающего мармелад. — Булимия, что ли? – Аомине немного покоробило, когда парень посмотрел на него исподлобья. Вообще, похоже, что у него была депрессия, и он пытался выбраться из нее с помощью еды. Свои запасы он наверняка уже подъел, а соседи по палате научились хорошо прятать свои заначки. Но постоянное поедание еды, а особенно сладкого, имело свои неприятные последствия. — Пообещай мне, что это в последний раз, — потребовал врач, как строгий учитель у провинившегося ученика. Обиженно надувший губы Ацуши был похож на ребенка своей эгоистичностью и патологической зависимостью от сладкого. — Муро-чи-и-ин, — протянул он, закатив глаза. — Боюсь, в детское отделение тебя больше не пустят. Ладно, пойдем в палату, — почувствовав себя лишним, Аомине оставил их и пошел туда, куда направлялся, а именно — ловить сестру Кисе. Дверь в палату была открыта. Еще издалека услышав женский голос, он внутренне обрадовался тому, что успел застать девушку в палате, кем бы она ни оказалась в итоге. Она сидела на кровати, спиной к двери. Лица не было видно, но по повороту головы было ясно, что смотрела она на брата, прижавшегося лицом к оконному стеклу. Поскольку дверь была раскрыта настежь, присутствия Аомине никто не заметил, так что ему пришлось кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание. — Кисе Рейко-сан, я не ошибся? — уточнил он, одновременно разглядывая ее узкие опущенные плечи. Повернувшись, она показала ему свое лицо, с которого медленно уходило выражение, когда ты вот-вот готов разрыдаться. Кисе не сменил положения, а она как-то испуганно оглянулась, растерянно раскрыв рот. Видно, Аомине пришел не вовремя, и застал ее врасплох, но быстро собравшись, она встала и приветливо улыбнулась. — Да, это я. А вы — тот самый Аомине-сенсей, который занимается моим братом? — Он самый. — Приятно познакомиться, — она слегка склонила голову. — Вы пришли обследовать Рету? Я мешаю, мне следует выйти… — Подождите, — не дожидаясь ответа, Аомине прошел к окну, у которого стоял Кисе, и тронул его за плечо, но тот погрузился в оцепенение и даже не шевельнулся, не смещая неподвижного взгляда с одной точки. Подняв опущенную руку, Аомине проверил повязку и заметил, что ногти Кисе теперь были достаточно короткими, неспособными поранить. Те же изменения наблюдались и на голове — теперь светлые волосы были в порядке, сверкали чистотой и были красиво подстрижены. Здесь явно прошлась рука сестры, вряд ли санитарки стали бы ухаживать за ногтями и волосами пациентов с такой тщательностью и заботой. — …можешь забрать, мне больше не нужно… — бормотал Кисе еле слышно. Пожав плечами, Аомине развернулся обратно, и жестом пригласил женщину в коридор. Закрывая дверь, Аомине увидел, что Кисе наконец-то отлепился от окна и отошел. Его походка была неровной и чудной. — Я хочу поговорить о вашем брате, — начал Аомине, достав из кармана халата ручку и почесав ею голову. – О его детстве, юности, о том, как он попал сюда. Поможет любая информация. Что вы можете сказать о нем? Девушка покусала накрашенные губы, выбирая, с чего начать. Скользнув взглядом по лицу Аомине, она отвела глаза, рассматривая плакат на стене, и сказала: — У нас с Ретой разница в два года, и сколько я себя помню, он всегда был рядом со мной. Признаться честно, — она неловко усмехнулась, улыбаясь воспоминаниям, — в детстве я не очень его любила… мне хотелось гулять с подружками, а тут Рета, который везде ходил за мной хвостиком и все время мешал. Он был таким добрым ребенком... – она запнулась, переводя дыхание. — Он тосковал по матери? — Он был тогда слишком мал, чтобы это осознать, — Рейко задумчиво потерла переносицу. — Да и я очень смутно её помню, если честно. Помню только, как тяжело было нашему отцу и старшей сестре. — А где сейчас ваша сестра? — Рин живет во Франции со своим мужем. Они женаты уже восемь лет, ровно столько же прошло со дня смерти отца. — Тяжелый год. Рейко замолчала, поджав губы; во время этой паузы она собиралась с мыслями, решив, что односложного «да» или «нет» будет недостаточно. — Видите ли... В тот год случилось еще кое-что. Аомине встрепенулся, превратившись в слух и внимание. — Что именно? — Вы, верно, заметили, что Рета прихрамывает? — Это как-то связанно со смертью отца? — Да, он был тогда с ним в машине. Отец погиб сразу, а Рета с тяжелыми травмами попал в больницу. Особенно пострадали ноги, — лицо Рейко потемнело, и она вдруг стала невероятно серьезной. Сквозь голос пробивались слезы, но она держалась. — В больнице нам сказали, что если он будет ходить, это уже будет большое чудо, не говоря уже об игре в баскетбол… Аомине прикусил колпачок ручки. Выходит, сразу два серьезных удара — смерть отца и собственная травма. Кисе тогда был всего лишь подростком, и, если ему тогда не оказали должную психологическую помощь, боль утраты, чувство вины и гибель надежд действительно могли выйти боком. Тем более, что по фотографиям Кисе походил на человека, который будет улыбаться, как бы больно ни было, и говорить, что все хорошо, и что он справится со своими проблемами сам. Имела право на существование теория, согласно которой Кисе запирал в себе все самое страшное и больное, пока оно не стало проедать его изнутри. — Знали бы вы, чего ему стоило оправиться, встать на ноги и снова научиться ходить… — Не в силах больше сдерживать слез, Рейко прижала ко рту дрожащую ладонь. – Он даже как-то пробовал вернуться в баскетбол. Ненадолго, правда, скоро начались вступительные экзамены, и пришлось прекратить. — Он планировал куда-то поступать? — Да, в лётную академию, — она стерла слезы рукавом. – Он хотел стать пилотом… мой брат… — Не прошел испытания? Она кивнула, не желая больше демонстрировать свой дрожащий голос. Аомине пригляделся к её лицу — оно, надо признать, было совсем обычным и неинтересным. Но и некрасивой ее назвать тоже было нельзя – все достоинства своей внешности она умело подчеркивала макияжем. Густые волосы до плеч, выкрашенные в каштановый цвет блестели на свету и казались очень ухоженными. Взгляд Аомине предательски скользнул чуть ниже — сквозь ткань хлопковой кофты проступала небольшая округлая грудь — пожалуй, на размер второй потянет. Взгляд снова оказался на уровне лица, все-таки, Аомине больше нравились пышногрудые. Немногим людям удается выглядеть красивыми, когда они плачут, и в этот момент Аомине подметил в Рейко сходство с ее младшим братом. Он сильно подурнел из-за болезни, но все же оставался красивым. — Простите, — злясь на саму себя, она быстро смахнула последние слезы и легонько похлопала себя по щекам, чтобы взбодриться. — Не самые приятные воспоминания, согласен, — нарисовав в блокноте каракулю, Аомине зачеркнул её и вдруг выпалил: — Скажите, а ваш отец когда-нибудь домогался до вас и до Реты, и случалось ли так, чтобы он поднимал на вас руку? Повисла тишина, во время которой Рейко стремительно краснела, начиная мелко трястись. Не от смущения конечно, а от злости. — Так как вы только можете так говорить?! — в ее карих глазах четко виделось задетое чувство собственного достоинства. — Он же наш родной отец! Чтобы он… меня, Рету или Рин… Да ни за что на свете! Аомине заулыбался, совсем не к месту, как могло показаться со стороны. Это была хорошая эмоциональная реакция. Значит, Рейко не лгала. — Было множество случаев, когда людям и правда приходилось выносить сексуальное насилие от кровных родственников, — заверил её Аомине, покручивая шариковую ручку. —Такое, увы, случается, и даже чаще, чем вы думаете. Это ужасная травма, если думать о последствиях для жертвы. — Нет, он, конечно, иногда был чересчур строг, — продолжался тем временем бурный словесный поток. — Но и брат себя в обиду не давал! Он… — она сбилась с мысли, нервно пропустив пальцы сквозь волосы. — В последние года они с отцом часто ссорились из-за выбора карьеры… Отец не хотел, чтобы он летал на самолетах — это довольно опасная и ответственная профессия. Но поймите, Рета только выглядит слабым, на самом деле это не так! — Я уже это понял, — Аомине удрученно провел рукой по еще не зажившим царапинам на лице. — Так это его рук дело? — Рейко замерла, разглядывая «украшения» на щеке психиатра, и рассмеялась. — Хорошо, что я постригла ему ногти! У вас здесь совсем за этим не следят. — Вы долго его не посещали, я прав? — Я здесь только потому, что у меня отпуск, — она заметно погрустнела, оглянувшись на дверь в палату брата. — Я как раз достигла совершеннолетия, когда мы с Ретой осиротели. Рин тогда уже жила за границей – сорвалась и прилетела, как только узнала обо всем. Она ждала ребенка, у нее была своя семья. — И тогда вы решились стать его опекуном? — Именно. Было трудно, хоть папа и не оставил нас без денег. Я училась на стилиста-визажиста, подрабатывала. Потом мне предложили хорошее место. Мне пришлось согласиться. Она не могла больше оставаться в этом городе, где столько плохих воспоминаний, совсем одна, без поддержки, додумал Аомине. И она решилась покинуть страну, оставив все, чтобы её болеющий, но родной брат окончательно ей не опостылел. — Вы можете сказать, что я живу только ради себя, думаю только о себе, что я эгоистка. Но я больше не могла наблюдать за страданиями Реты, и… сбежала. — Я не имею права вас винить, – ответил ей Аомине. – Если бы я верил в бога, судьбу или карму, я бы свалил все беды на сверхъестественные силы, но я не верю во всю эту чушь, поэтому просто скажу, что нет ничего, что нельзя исправить. Вашему брату нужна помощь, и я помогу ему. — Пожалуйста, Аомине-сенсей, — Рейко произнесла тоном не умоляющим, не просящим – толком нельзя было определить, с какими эмоциями это было сказано. — Хотя бы вы ему помогите. — На то я и психиатр, — Аомине одарил её самоуверенной улыбкой и кичливо усмехнулся.