mother mother — [keep].
зима заканчивается. суге этого не хочется первый раз в своей жизни, что удивляет его до ужаса каждый раз, когда он об этом думает. идя по разползающейся и противной слякоти, он закуривает и стучит пальцем по сигарете в такт музыке. студенческий городок пуст — последние дни зимы выдались особо холодными, никто не хочет показываться на улице. в руках коуши болтается белый магазинный пакет с двумя пачками острой лапши и большой бутылкой газировки.«и я продолжу, продолжу разбивать свое сердце, пока оно снова не откроется».
суга останавливается. пепел летит с сигареты на снег. он не понимает, зачем купил две пачки лапши. он живет один. зачем он купил большую бутылку газировки, если сам не сможет ее выпить. его сосед уехал в другую страну еще месяц назад. коуши ударяет себя по лбу ладонью и ускоряет шаг, желая уже побыстрее избавиться от пакета и побыть без своих мыслей. ойкава тоору уехал на практику в европу. оставил после себя только записку со словами, что обязательно вернется через пару неделек, что ему все равно ничего не понравится. суга еще тогда понял, что все это ложь. тоору не вернется в ближайшее время, а коуши не может не злиться на него. в его глазах они еще осенью договариваются уехать вместе, найти счастье вместе, раз не могут сделать этого в одиночестве.«я продолжу, продолжу разваливаться на части, пока не буду целым снова».
сдерживая внутренние крики, желающие выпрыгнуть наружу, суга быстро добирается до комнаты в общежитии. его переполняет злость. он же знал, что ойкава собирается уехать, мог остановить это, но не решился сказать, что против. коуши падает на стул, опуская голову. он сжимает свои штаны, чтобы не начать разбрасывать все по комнате. по лицу распространяется бледность, никаких слез. нечем плакать. коуши кажется, что душа разрывается. голова кипит. не хочет работать. он вспоминает их последние дни вместе: как ойкава флиртует с ним, как он не понимает, крепкая ли это дружба или же он влюбляется в такого придурка. сугавара хрипит, и голова падает на стол. все тело трясется. пара каких-то жалких капель летит вниз.«живи, смейся, люби, блюй, чувак, это дерьмо действительно не работает».
пара хрипов превращаются в смех. суга смеется над собственной жалостью, над беспомощностью. он открывает телефон и смотрит ближайшие рейсы в германию. или в францию. в италию. в грецию. в швейцарию. черт, он даже не знает, куда поехал чертов тоору. ЧЕРТ. коуши ходит туда-сюда по комнате, набирая по памяти номер ойкавы, который он так сильно не хотел записывать раннее. ему отвечают не сразу, только через два звонка, которые сугавара сбрасывал сам. — суга-чан! дорогой, я так рад, что ты мне позвонил, ты не представляешь… — радостный тоору буквально кричит в трубку, но его перебивают. — когда ты вернешься? — хриплым голосом говорит сугавара. он понимает, что звучит грубо или зло. — прости, если я задел тебя своей резкостью… я…«поэтому я становлюсь грубым, но это только хуже. я делаю только хуже».
тишина. стук сердца отдается в висках болью. с другой стороны слышится улица и нервное дыхание. у коуши вспотевают ладони, и телефон грозится выскочить из рук. он неверно сглатывает. — я не могу без тебя здесь, тоору, — заканчивает он, посмеиваясь. суга не дает собеседнику начать говорить, выкидывая следующую мысль из головы. — мы договаривались уехать вместе. и я думал, что наконец-то появилось то, зачем я живу. чтобы путешествовать, искать свое счастье. работать не пойми где. летать с тобой в самолетах на ужасных местах рядом с кричащими детьми и ругаться на всех., а теперь я даже не знаю где ты, тоору. ойкава смеется, а сугавара не может на него злиться за это. он бы и сам засмеялся в такой ситуации. это их защитная реакция. коуши больше не слышит шум улицы. только эхо от стука ботинок по полу. — я возвращаюсь завтра ночью, коуши, — говорит тоору бодрым голосом, будто в нем ничего не сдвинулось от слов сугавары. — надеюсь, не разбужу тебя, когда буду входить в комнату. — я не смогу спать, зная это, — не задумываясь, отвечает суга. — звучит не совсем честно, коуши-чан! также не задумываясь, сугавара, как идиот, улыбается новому прозвищу. он прикладывает ладонь к нижней части лица, скрывая улыбку от самого себя. шмыгает, пока остатки от желание заплакать уходит на какое-то время из головы. — это высшая степень честности. — раз так, то почему ты шмыгнул? ты плакал из-за меня? — заинтересованно спрашивает ойкава. — нет, это я не могу тебе рассказать, — широко улыбается сугавара и, встав, подходит к окну. — точнее, могу, но пока не буду. — пока? — собеседник коуши смеется, а после тяжело вздыхает. — хорошо. я тоже пока не могу тебе кое-что сказать. — сможешь ли ты мне сказать это, когда вернешься, тоору? ойкава замолкает. изредка до суги доносится чужое частое дыхание и постукивание пальцев по деревянной поверхности. волнение растет, возникая почти что из ниоткуда. — это я узнаю, когда вернусь, — отвечает тоору и набирает воздух, собираясь сказать что-то еще, но в дверь звонят. — секунду, коуши-чан. уже иду! сугавара прислушивается. он слышит, как у ойкавы поменялся тон голоса, как он стал более мягким и теплым, а не ярким и немного резким. коуши слышит, как его бывший противник говорит: «да, я заходил в магазин на пути обратно. я разговариваю с старым знакомым по телефону. не мешай мне, por favor». улыбка уходит. и суга сбрасывает звонок.«я продолжаю разбиваться, продолжаю разбивать свое сердце, пока оно не откроется снова».
пальцы напряжены до предела, глаза быстро анализируют страницы, числа, даты. коуши знает, что ойкава тоору в испании. знает, что вылетит туда так быстро, как только сможет. потому что его «старый знакомый» вряд ли вернется в японию.