Смерть солнца начинается в полдень

“When the leaves are gone and beating's song Brings the world bang drums Tell me you will hold me in the golden afterlife Yeah, you, you don't have to die alone tonight I will find you in a burning sky Where the ashes rain in your mind” ♫ Zella Day - Sacrifice

По тихой персиковой роще стелился утренний туман. Деревья были покрыты темно-зелеными листьями, но среди них не пряталось ни одного рыжего, как солнце, плода. Все их, поспевшие и налитые силой, дарующей здоровье и долголетие, собрали и направили в самые богатые дома императорской столицы. Фрукты с горы Тайцан славились и за ее пределами — ни в одном месте, кроме этих священных лесов, не сыскать было такой сладости и сочности, сколько ни предлагай за это золотых монет. С самой зари, когда утренние краски начинают окутывать дымкой насыщенную ночную синеву неба, и до позднего вечера, когда загораются на нем первые звезды, ученики монастыря Хуанцзи посвящали себя самосовершенствованию. Здесь, на священной горе с молчаливыми сводами храмов, среди их летящих, вздернутых крыш, запахов негасимых лампад и благовоний, редко можно было услышать шум или чужой громкий смех. Му Цину с самого детства нравилась тишина. Она давала возможность подумать, осознать самого себя, прислушаться к тому, что куда важнее чужих разговоров и гомона толпы на рынке столицы. Пустые звуки заглушают все, отвлекают, сбивают с мыслей. Куда больше ему по душе было безмолвие гор, увитых бледными, холодными туманами. Каждый его день с самого появления здесь был похож на предыдущий, и Му Цина это устраивало. Будучи слугой, он рано поднимался и ложился позже всех, потому что необходимо было успеть выполнить все поручения наставников или старших учеников. Храм Хуанцзи насчитывал более трех тысяч учеников и гордился теми, кто, пройдя все тяготы и лишения здесь, покидал его стены, чтобы отправиться в собственное путешествие — в поисках опыта и испытаний для своих духовных сил. Ранние подъемы не были чем-то необычным. В нищем переулке, где находился его родной дом, утро начиналось еще до того, как занималась на востоке рассветная медная дымка. Начиналось с возни попрошаек за окнами, криков беспризорных детей, уже успевших не поделить добытые с улиц побогаче припасы, которыми обычно оказывались наполовину сгнившие овощи или другие отходы. Му Цину не было и четырех лет, когда он очень прочно осознал одну мысль: то, что для кого-то мусор, не стоящий внимания и времени, другому может доставаться с огромным трудом и казаться спасением. Его отец был приговорен к смертной казни и обезглавлен. Му Цин почти ничего о нем не помнил, даже причин, по которым это случилось. Скорее — он их просто не знал. Мать начинала плакать и шла к именным табличкам раскуривать благовония, стоило ему об этом спросить. У них не было собственного храма предков, как в именитых домах, ничего подобного. Это был простой алтарь под дощатой крышей, под которую невозможно было даже встать целиком — если молиться во время дождя, за ворот неминуемо попадали ледяные капли. Так что Му Цин быстро перестал спрашивать о казни отца. Мать говорила о нем как о человеке вспыльчивом и вероломном. Он не любил молчать, всегда высказывал собственное мнение и даже в юности участвовал в каком-то мятеже, но тогда избежал наказания. В воспоминаниях о нем сохранились лишь смутные образы и обрывки: крепких плеч и узких ладоней с длинными, жилистыми пальцами, загорелой кожи и запаха сырой почвы. Отец много трудился, мог пропадать по несколько дней, но мать никогда не переживала о нем так, как переживала за Му Цина. Вероятно, просто не видела в этом смысла. Когда он умер, она сама стала больше работать, пока глаза ее почти не потеряли способность видеть, а руки — держать иглу. Она шила и чинила одежду, и Му Цин быстро научился тому же, чтобы ей помогать. Они бы сидели вдвоем над работой до поздней ночи, если бы не берегли свечи и масло. В такие вечера мать порой поднимала глаза от дешевых нитей и долго смотрела на Му Цина. На вопросы лишь мягко улыбалась и качала головой. «Ничего от отца». Она так часто произносила эту фразу, что Му Цин, не помнивший даже его лица, и сам стал уверен в том, что совершенно на него не похож. При этом мать панически боялась рассказывать ему о его преступлении. С этим вполне справлялись окружающие. Му Цин был сыном мятежника, преступника, наглеца, посмевшего ругать священный порядок вещей. Не желавшего жить так, как они жили. После его смерти за ту жизнь, что так его раздражала, им приходилось цепляться зубами, чтобы не отправиться к духам предков следом за ним. Наверное, единственное, что досталось Му Цину от отца — это голос. И это также не было его собственным умозаключением. Мать порой вздрагивала, даже если он говорил очень тихо. Все казалось ей, что муж зовет ее из небытия, попрекая за то, что оказался там обезображенным, держа собственную отрубленную голову в руке. Му Цин в принципе никогда не говорил громко. Может, и его самого, как отца, не могла устроить жизнь в нищете, но он точно не планировал так глупо высказываться об этом, как он. Потому что — что это изменит? Работа в храме Хуанцзи стала для них с матерью настоящим спасением. Никто бы ее так не назвал, но они — называли. Му Цин выполнял мелкие поручения, мел полы, носил воду из источника, зарабатывая при этом хоть какие-то деньги на содержание матери. А еще имел бесценную возможность — наблюдать за миром, который всегда интересовал его и манил своей независимостью. Самосовершенствование. Вот то, к чему он безмолвно и упорно стремился, то, чем хотел бы заниматься, пусть у него и не было возможности даже купить книгу или пойти в ученики к кому-то из великих мастеров. Какой учитель станет тратить время на юношу из бедняков, которому постоянно нужно искать пропитание, вместо постижения истин из древних фолиантов? Набрав воды в источнике и вернувшись к залу, где проходили утренние занятия для учеников Хуанцзи, Му Цин уже привычно взялся за метлу. Это было его способом слушать учителя, хотя нередко это вызывало вопросы и даже осуждение других учеников. — Его Высочество наследный принц? — донесся до ушей громкий шепот собравшихся в зале. — Он теперь тоже будет учиться среди нас? — Я прошу тишины! — вмешался первый советник Сяньлэ, управлявший всем монастырем. — Да, Его Высочество наследный принц Се Лянь с завтрашнего дня присоединится к нам, чтобы вместе с вами идти по пути самосовершенствования. Я прошу принять его надлежащим образом со всем почтением. Это не было новостью. К приему наследного принца Сяньлэ здесь начали готовиться задолго до того, как он сам должен был явиться на гору Тайцан собственной персоной. Отстраивали дворец, свозили какие-то вещи и оружие. Ученики шептались в коридорах и кельях, собираясь группами, что коллекция мечей Се Ляня действительно была впечатляющей — более двух сотен прославленных клинков! И все так или иначе задавались вопросом: что делать такому богатому и именитому господину в их монастыре? Не недоразумение ли это? Для чего наследному принцу понадобилось подниматься на гору Тайцан и жить здесь, среди монахов, вдали от развлечений и вечного праздника помпезных улиц императорской столицы, если он может заполучить себе лучшего учителя без всякого труда? Му Цин крепче стиснул пальцами деревянную ручку метлы, уже гладкую от постоянных прикосновений. В этом они с Се Лянем даже похожи. Он был слишком беден, к тому же являлся сыном преступника, чтобы претендовать на место среди учеников храма Хуанцзи. Наследный принц же, наоборот, оказался птицей чересчур высокого полета, чтобы не вызвать перешептываний и даже осуждения. Получается, каким бы ни было твое положение, вопросы вызывает вовсе не оно, а твое отличие от других? Чтобы тебя принимали, слышали и даже любили, необходимо соответствовать общей массе. Но как тогда добиваться небывалых высот? Покачав головой и заправив выбившуюся из хвоста прядку за ухо, Му Цин продолжил уборку. Советник же рассказывал ученикам о смирении и почитании. Теперь эта тема казалась всем куда более животрепещущей, чем ранее, ведь совсем скоро им предстояла встреча с самим наследным принцем Сяньлэ. Му Цин мог угадать каждое последующее слово учителя. Если бы ему только позволили, сам был бы готов точно так же рассказать все наизусть, не глядя в свитки. Время до полудня было его любимым. Днем и вечером ученики собирались на тренировки, чтобы на практике доказывать свою целеустремленность, развивать духовные силы. Утро же отводилось под теорию, и вот ее легко было усваивать на слух, выполняя свои обязанности. Му Цин беззвучно шевелил губами, повторяя слова учителя. Ранее, когда он еще мало что знал из того, что написано в книгах, а прочитать просто было негде, он мог так и проходить до позднего часа с выдержками из учений на губах, чтобы не забыть. Записать тоже было некуда — Му Цин не мог позволить себе тратить деньги на бумагу, тушь и кисти, когда они с матерью голодали. Куда проще — запомнить, а уже потом, если получится, найти какую-то ассоциацию в собственной комнате или на пути к ней, чтобы уложить в голове и в нужную минуту быстро найти ответ. Пять каменных плит на полу от последнего поворота галереи до двери в его келью — пять правил монастыря Хуанцзи. Пятнадцать шагов от начала спуска к ущелью с горы до тропы, что вела к источнику, — пятнадцать постулатов самосовершенствования по пути непорочности и чистоты тела и разума. — Блестит уже, нет? — послышался сбоку чей-то голос, и Му Цин вскинул голову, чтобы посмотреть на говорившего. Рядом стоял юноша одного с ним возраста с крупными, но приятными глазу чертами лица. Это был Чжу Ань, любимчик учителей, один из лучших учеников Хуанцзи в их поколении. Его губы были чуть поджаты, руки — скрещены на груди. Весь его вид демонстрировал презрение и превосходство. Му Цин не ответил, лишь отступил на несколько шагов, продолжая подметать пол. Будет он что-то говорить или нет, станет объясняться или проигнорирует, это ничего уже не изменит. Занятия закончились чуть раньше обычного, а значит, вскоре ему нужно будет отправляться на кухню и помогать там. — Вечно он здесь ошивается, — добавил еще один голос, также знакомый. Цзинь Шань, лучший друг и главная тень Чжу Аня. По отдельности их редко можно было встретить, к тому же они всегда использовали друг друга, как зеркала, — смотрелись и смотрелись, выискивая, в чем еще можно было бы посоперничать. — Только полы портит, скоро на месте этих камней будет яма. Мы не просто так сюда попали, так с какой стати кому-то подслушивать занятия? Давно пора сообщить об этом учителю! — Какой смысл? — ответил Чжу Ань. — Подслушивай или нет, из теории мало чему можно научиться. Так что только зря теряет время. Это — тоже часть утра. Му Цин к ней давно привык. Если дышать ровно и глубоко, концентрируясь на ощущении того, как поток воздуха идет от носа к груди, от груди — к животу, а потом возвращается обратно, можно промолчать. Первое время он огрызался, его даже пытались избить, подкараулив вечером в самой темной части галереи, вот только Му Цин рос на улице, где приходилось защищать себя. Да, он не знал техник боя, не мог применять в драке духовную силу, но прекрасно владел приемами, которые не оставляли противнику выбора, кроме как отпустить его. Это сложно было назвать победой, потому что полуголодное детство научило вырываться и бежать, спасая свою шкуру, а не побеждать, но в результате Му Цин все равно оставался целым. А это и на тот момент, и сейчас было куда важнее. — Ничего, — продолжил разговор с соучеником Цзинь Шань. — Завтра сюда прибудет наследный принц, и вот тогда учитель точно наведет порядок, чтобы посторонние не ошивались рядом с ученическими залами! Молчать и не вникать в суть того, что они говорят, — лучший способ защиты. Му Цин не видел смысла разговаривать с ними и вступать в очередную перепалку, которая ничем не закончится. Вряд ли у наследного принца будет столько времени на то, чтобы наблюдать, чем заняты слуги и где конкретно они метут пол во время занятий. Если он, конечно, и впрямь решил приехать сюда за самосовершенствованием, а не с целью покрасоваться своим статусом. — Вы уже должны быть на занятии мастера Вэя, — раздался за спинами учеников голос наставника. — Вас что-то задержало? — Нет, учитель, — ответил Чжу Ань. — Нет, учитель, — повторил, как горное эхо, Цзинь Шань. — В таком случае следуйте в зал. — Да, учитель. Му Цин ниже опустил голову, когда мимо прошел первый советник. От него ощущалась особая враждебная аура. Они за все время, какое он здесь работал, и парой слов не обмолвились, но Мэй Няньцин все равно был особенно холоден. Несмотря на его отношение к себе, Му Цин с самого начала испытывал к нему глубокое уважение. Не каждый сможет так умело управлять таким крупным монастырем, как Хуанцзи. — Его Высочество пьет травяной чай со спелой дыней. Позаботься, чтобы сегодня же все необходимое появилось на кухне, — бросил советник, не замедляя шага и не заботясь о том, чтобы Му Цин его правильно услышал. Слушать, что ему говорят, когда слова сначала едва можно разобрать за звуком шагов, а потом — из-за гордого удаления собеседника, было еще одним качеством, что Му Цин приобрел именно здесь. Мэй Няньцина никогда не волновало, слышат ли его слуги, при этом ради учеников он не гнушался повторять один и тот же материал дважды, а то и трижды. — Да, советник, — отозвался Му Цин тихо. Если бы отец умел больше слушать, а не говорить, думал бы, что делает, а не рубил наотмашь, вероятно, мать не осталась бы одна, будучи не в силах даже вымолить для него достойную казнь, чтобы он явился к предкам не в таком позорном виде. Закончив подметать, Му Цин решил сразу выполнить поручение, к тому же ему и так необходимо было помочь на кухне, чтобы подготовить все к обеду. К пище слуг, которые занимались черной работой, не подпускали. В храме Хуанцзи ученики следовали по пути непорочности, и поэтому женщин среди кухарей не было. — Гэгэ! Едва вошедшего в кухню, по которой витал тяжелый жар, Му Цина крепко обняли за талию маленькие ручки. — Сегодня персиков не было, — сказал он, опустив голову. К бедру щекой прижимался мальчик, который появился здесь примерно одновременно с самим Му Цином. В ученики первый советник брал юношей с тринадцати-четырнадцати лет, а этому ребенку не было и десяти, однако в виде исключения ему разрешили остаться на горе Тайцан. Слуги шептались, что мальчик был сыном друга Мэй Няньцина, которому он оказался чем-то должен, пока тот был жив. Так это или не так, Му Цин не знал, а к сплетням относился настороженно. К разочарованию советника, Юн-Юн не имел и малейшей предрасположенности к самосовершенствованию, а потому довольствовался местом на кухне, где помогал с мелкими, нетяжелыми поручениями. — Уже все собрали? — разочарованно протянул Юн-Юн. — Даже на земле не лежало? — Их не роняют, — хмыкнул Му Цин, не позволив себе улыбку. — Скоро созреют слива и вишня. Мальчик нахмурил густые брови. Му Цин, еле касаясь, щелкнул его указательным пальцем по лбу. — Я приносил утром воду, еще нужно? Старший Ван что-нибудь говорил об этом? — Нет, — покачал головой Юн-Юн. — Но он сказал, что завтра потребуется больше. Возможно, даже трижды придется сходить. — Трижды? Это из-за приезда Его Высочества? Глаза мальчишки заблестели, потемнели. — А ты его когда-нибудь видел, гэгэ? — Нет. Юн-Юн крепче обнял Му Цина, хотя, низенький, едва дотягивался до его талии. — Я очень хочу на него посмотреть! Говорят, он очень красивый и добрый! — Так говорят обо всех, кто… — Му Цин запнулся и проглотил конец фразы, не дав ему сорваться с губ. Юн-Юн выжидающе смотрел на него, надеясь все же услышать, о ком — обо всех, но он лишь покачал головой и оторвал от себя его тонкие ручки. — У меня полно дел. Все императоры и их сыновья, а также сановники и чиновники — красивые и добрые. Тем, кто считает иначе, сносят головы. Юн-Юн был единственным, с кем у Му Цина в монастыре Хуанцзи сложились теплые отношения. Вероятно, это произошло из-за того, что им просто нечего было делить. Рано осиротевший мальчик тянулся ко всем, постоянно улыбался и редко говорил лишнее. Он часто относил еду для наставников во Дворец Четырех, когда те позволяли себе отдых и занимали себя игрой в карты. Об этом было принято молчать, но все знали о слабом месте учителей и мастеров. После Юн-Юн делился с Му Цином впечатлениями о дворце, и эти знания Му Цин зачем-то тоже аккуратно укладывал в голове, не зная, сможет ли он их когда-то использовать. Его не любили здесь. С самого первого дня. Му Цин привык к тому, что мнение окружающих делится на полезное и бесполезное. Полезное — люди, от которых тебе что-то нужно, от которых можно что-то получить. Особенно — если это знание. Бесполезное — это те, кто лишь бросает слова на ветер, а за ними — пустота и дорожная пыль. Если человек тебе никогда не пригодится, зачем его слушать? Даже не совсем так. Если окружающие не говорят тебе ничего, кроме упреков и оскорблений, можно хотя бы отсечь тех, кто болтает попусту. Так вышло, что и у полезных, и у бесполезных людей складывалось о нем мнение быстрее, чем они его видели или слышали. Слава семьи всегда была на шаг впереди Му Цина. Улыбайся или нет, будь миролюбивым и услужливым, старательным или бездарным, останешься нищим оборванцем и сыном мятежника, который не умел закрывать свой рот, за что этот рот умело отделили от тела вместе с головой — чужим предкам на смех. Отец был громким. Му Цин говорил тихо и ровно. Отец был широкоплечим, крупным мужчиной с иссушенной солнцем кожей. Му Цин смотрел на свою вытянутую руку и мог легко глазами потерять ее, белую, утром среди горного тумана. Но у них все же было кое-что общее, о чем он тоже знал от матери. Они оба крайне редко улыбались. Наверное, потому что это ничего не изменит. Улыбка идет только тем, кто ею подтверждает свое звание милого, доброго, располагающего к себе человека. Или ребенку. Юн-Юн крутился рядом до самого вечера, слишком взволнованный новостью о том, что уже завтра в монастыре Хуанцзи появится новый ученик в лице самого наследного принца. Му Цин слушал его, но практически ничего не отвечал. Он мало что знал о Се Ляне кроме того, что его слава также обгоняла его даже не на шаг — на несколько. Разница была лишь в том, какая это была слава. Отца Му Цина казнили. Отец Се Ляня был правящим императором, что делало его наследником Сына Неба. Между ними была пропасть. Так что Му Цин не разделял всеобщих радости и восторга от встречи с наследным принцем. Изменится ли его собственная жизнь из-за этого? Ни капельки. Так же, как и от улыбок, и добрых, льстивых жестов в сторону окружающих.