***
Темный галстук, ставший для него повязкой, не пропускал даже свет ночника, но Кевин все равно зажмурился. Он уже был полностью раздет и лежал животом вниз, у Гилберта на коленях. Они так уже делали — однажды, когда тот подмешал что-то в вино, но сегодня все происходило иначе: сегодня в руках Гилберта был ремень. Опускаясь перед ним на колени и расстегивая пряжку, Кевин и подумать не мог, что от него потребуют дальше. — Сегодня ты его заслужил, — Гилберт выжидающе протянул ладонь. Кевин хлопнул глазами. Заслужил? Чем? Нет-нет, он торопливо покачал головой, ни на какие успокаивающие интонации он не купится. Что он такого сделал? И почему об этом он узнает только сейчас? Все ведь шло хорошо, вплоть до самого вечера: они общались, снова прогулялись по городу, сходили к ратуше, и ничто не предвещало наказания. — Этот урок стоило преподать еще днем, когда пастор только ушел, — Гилберт вальяжно опустился в кресло, — но прогулку пришлось бы отменить. Мне этого не хотелось. Сердце Кевина зашлось в тревоге. — Я не понимаю. Господи, пусть хотя бы объяснит, в чем дело. Нормально, словами. Кевин был уверен, он найдет нужные слова. Да, обычно это не работало, дома никто не слушал его объяснений, но здесь же… здесь не так, как дома. Не так же ведь? Гилберт смерил его нечитаемым взглядом. — Ты сказал ему «да», Кевин. Принял его приглашение, — он говорил размеренно и не торопясь, будто давая время обдумать каждое свое слово. — Разве ты получил мое согласие? — И что? Что я должен был ответить? — Кевин сглотнул: да что, черт возьми, происходит? — Рассказать ему правду? — Я разрешал тебе сейчас говорить, Кевин? Мне не нужны твои оправдания, — Гилберт взял его за подбородок, вынуждая поднять лицо выше, но Кевин все же успел заметить, как вздулась ширинка у него на брюках. — И ты совершенно напрасно ждешь, что до твоей правды есть кому-то дело. Терпкий древесный аромат защекотал нос. Реальность сузилась до одного — запаха невидимки и подступившего к горлу волнения. В свою ладонь Гилберт заполучил ремень не сразу, чертов пояс будто кто-то измазал клеем, Кевин разжал пальцы медленно и через силу. Свернутый в петлю, он лег Кевину на губы. Может, ничего страшного и не случится? Кевин затаил дыхание. Не ударит же тот его ремнем по лицу?.. Вспыхнувшее вдруг негодование заглушило страх. Почему он вообще должен это терпеть? Стоять на коленях, не имея даже возможности объясниться! Встать на ноги Кевин не успел: чужие пальцы сомкнулись у него на затылке. — Куда ты, мальчик? — ремень, скользнувший по щеке, едва не остановил Кевину сердце. Следом обожгло рот. Кевин дернул головой и поджал губы, спасая их от нового удара. — Нет, Кевин. Мы еще не закончили, — услышал он. Ремень коснулся его лба, очертил бровь и спустился к кончику носа. — Разомкни губы, — скомандовал Гилберт, — или я ударю тебя по лицу. Ослушаться Кевин не осмелился — он был слишком растерян, чтобы противиться и хоть что-то соображать. Что это все за дичь?.. Попавшую ему на губы слюну Гилберт стер ладонью. От прикосновения их запекло сильнее. — Ты хотел ему понравиться и даже угодить. Я ведь прав, Кевин? — на глаза навернулись слезы: второй удар стал больнее. — В следующий раз ты хорошо подумаешь, прежде чем принимать предложения без моего одобрения. Он понимал, что не должен этого делать — прятать губы, но те снова поджались. К счастью, Гилберт оставил это без внимания и, вопреки угрозе, не ударил. — Ты знаешь, мальчик, насколько я терпелив, — он отпустил его волосы и встал, возвышаясь теперь над Кевином в полный рост. — Но, кажется, стоит чаще напоминать, кого ты должен слушаться. Кого одного. Кевин не запомнил, как все произошло. Его просто поставили на ноги и сдернули штаны, до щиколоток. Затем он снова оказался внизу — тяжелая ладонь надавила на плечо. Гилберт наклонился к его лицу. Язык, скользкий и влажный, облизал пекшие губы. Облегчение было временным. На Кевине еще оставалось белье, но разве могло оно стать защитой? Хлесткий ремень заставил вздрогнуть. Второй удар — дернуться. На третьем Кевин зашипел. Ягодицы уже вовсю пекло. «Ты ненормальный, ненормальный!..» — забилось в висках, но Кевин заставил себя замолчать. Не только от страха, пусть даже от него он едва дышал. Наверное, это было чистым безумием — нарываться прямо сейчас, но Кевин вдруг понял: ему надо знать, как далеко этот человек может зайти. Пусть даже это знание принесет боль, пусть даже сильную, он стерпит. Все лучше, чем и дальше всякий раз съеживаться и трястись, когда тот вздумает поставить его на колени. Нет, он не будет слабым. Не думая больше о последствиях, Кевин накрыл рукой вздутую ширинку. Там было твердо. — Правда, думаешь напугать меня ремнем? — усмехнулся он с нарочитым вызовом. — Да меня всю жизнь лупили так, что ты бы обкончался от одного только зрелища. Спустил бы прямо себе в штаны. Гилберт снова прошелся по нему взглядом, неторопливым и цепким. Нескончаемо долгим. Под ладонью Кевина дернулось. Ширинка расстегнулась прямо перед носом. Весь член для него не вынули — только на треть. По губам Кевина мазнула пока еще сухая головка. — Соси, — услышал он, — слишком много ты сегодня болтаешь. Перед тем, как опустить голову, Кевин позволил себе это — еще одну усмешку: а он ведь оказался прав. Этот человек — больной придурок. Но разве это что-то меняло? К этому тоже стоило начать привыкать. Действие было привычным и даже не затруднительным — тяжело глотать весь ствол, целиком, тогда уставала челюсть. А чтобы обсасывать головку — не требовалось даже помогать себе руками. Кевин задвигал головой чаще. На языке стало терпче и немного солоно — потекла смазка. Кевин осторожно поднял глаза. Гилберт, закинув вверх голову, дышал тяжело и часто, чуть слышно постанывая. Длилось это недолго, вскоре он подвел его к кровати, раздел и следом разделся сам. Взгляд Кевина упал на его покрасневший, мокрый член — слюна еще не успела высохнуть. Сердце Кевина забилось скорее — он знал, что последует дальше. Знало и его тело: очень скоро ему станет хорошо. Он послушно позволил это — завязать себе глаза и уложить себя на колени. Бороться с собственным телом Кевин уже слишком устал. Гилберт растягивал его долго, медленно и больше не бил — страхи Кевина не оправдались. Да, на ноющие ягодицы то и дело опускался ремень, но только поглаживал его кожу. Самым кончиком, щекоча копчик и — о, боже, как такое может быть! — в какой-то момент Кевину показалось, что Гилберт и вовсе попробует в него этот кончик засунуть, но тот лишь только надавливал на вход и внутрь не лез. Член Кевина медленно наливался тяжестью — даже такое извращение его возбуждало. Даже вот так — после того, как его унизительно били по губам. Ну и пусть. Не останавливаясь, Гилберт орудовал у него в паху, тискал яйца, порой снова до боли, заглаживая ее потом мягкими касаниями. Кевин бессильно ерзал, не то уклоняясь, не то наоборот — толкаясь головкой в горячую руку. И очень-очень надеясь, что ничего такого, совсем уж постороннего, в него не впихнут — пальцев и члена и так хватало, чтобы чувствовать себя… Да, Кевин, не бойся, скажи это, хотя бы себе. Чтобы чувствовать себя шлюхой — со вставшим, скользким от собственной смазки членом. Гилберт посадил его спиной к себе на колени. Просто надел его дырку на свой ствол. Нанизал, как на вертел. Тело Кевина легко приняло его длину, всю сразу. — Не знаю, мальчик, зачем ты это делал, — бархатистый шепот опалил ухо, — зачем провоцировал, — язык скользнул Кевину в ухо, — но старался ты напрасно. Тебе не вывести меня из себя, — умелая рука сомкнулась у Кевина на плоти. — Давай, подожми ноги и упрись пятками в мои колени. Гилберт начал двигаться. Кевин вскрикнул. Тихонько так, больше проскулил — поначалу. Каждый новый в него толчок выжимал звуки длиннее и громче. Кевин даже рот закрыть не мог — пальцы держали его за нижние зубы, размыкая челюсти, и очень скоро он кричал протяжно и в голос: член внутри распирал до отказа. В этом положении головка не толкалась в простату, отчего Кевина неминуемо уносило. Сейчас было хуже — он будто сам, весь, превратился в эту самую точку — в сплошной оголенный нерв. Малейшее прикосновение — и Кевина выгибало, что-то в нем замыкало и не давало вздохнуть — только хватать воздух рваными, неровными глотками. Кевин запрокинул голову, упираясь затылком в крепкое плечо. Пальцы на его ногах поджались. Еще немного — и сведет судорогой, но ее Кевин, наверное бы, и не почувствовал. — Да, — плоть внутри ускорилась, а влажный выдох осел в ухе. Это не было вопросом, но Кевин зачем-то кивнул — словно кто-то посторонний толкнул его голову, чтобы он согласился. — Точно? — хмыкнул Гилберт, вбиваясь в него чаще и сильнее. Кевин услышал его глухой гортанный рык. «Он как животное, — капли пота сорвались у Кевина с висков. — Нет, не он. Они оба». Сорвался и сам Кевин: терпеть больше не было сил. — Да! — выкрикнул он с мольбой. — Да-а… — пылая в адском пекле. Райского ведь не существует? Его горькое, греховное блаженство излилось Гилберту в руку. В какой момент кончил тот, он не почувствовал: здоровенный член был слишком, слишком глубоко. Обмякший, Кевин лег на кровать, стянув с лица галстук. Отдышавшись, Гилберт ушел в ванную и вернулся оттуда с полотенцем. — А теперь без игр, — серьезно сказал он, вытирая Кевину грудь и подмышки и после свою сперму между его ног. — Мне очень не нравится, что ты смотришь только на атрибуты. Учись распознавать ложь. Гилберт распорядился принести лед. Успокаивающе-холодные кубики он прикладывал к губам Кевина сам. Когда последний растаял, Гилберт поцеловал его глубоким, сытым поцелуем. Как будто даже благодарным.Глава 14
7 августа 2021 г. в 04:13
Сильные руки. Развитые плечи. Широкая грудь. Лицо, как с глянца. Невидимка Гилберт спал глубоко и крепко. Кевин называл его теперь так, просто добавляя к привычному имени новое. Их головы лежали на разных подушках, но так близко, что даже в полумраке еще не набравшего силу рассвета Кевин мог рассмотреть каждую черту. Спокойное дыхание осело ему на лицо. Именно оно и разбудило, — к этому стоило начать привыкать.
Итак, Брендон Гилберт. Владелец громадного особняка в Англии и старинного дома в Цюрихе. Пользуется частными авиарейсами и наемной охраной. Ценитель искусства. Богатый. В отличной форме. Взрослый, но относительно молодой. С большим членом. Уверенный в себе и сексуальный, — женщины на таких охотятся и за таких держатся. Что еще он знал об этом мужчине? Что расскажет о нем брату? Что, будь его воля, выкинул бы свой «счастливый билет» к чертовой матери, а еще лучше — сжег? Мало. Этот человек держит под прицелом всю их семью? Так Кевин и вовсе не был уверен, что Том разделит его страх. Наверняка еще и ерничать начнет, мол, наконец хоть кто-то нашел на них управу. Нет, все это не пойдет. Надо бы сказать нечто такое — убеждающее наверняка, чтобы и Том признал: Брендон Гилберт аморален в масштабах ада. Хотя грешен и беспринципен — Тому бы такой только понравился. Скажет, что это весело. Даже похищение назовет захватывающим приключением, а девиантный секс со всеми извращениями — изюминкой. Еще и на смех его поднимет — за нерасторопность. Кевин кисло выдохнул: всевышний точно подложил невидимке не того близнеца. На самом деле подходили другу другу именно эти двое, при адекватных обстоятельствах, разумеется. Оба практикуют секс с мужчинами, оба харизматичные и яркие. На Гилберте, наверное, девчонки в школе тоже гроздьями висли. На брате — да. Да и еще бы. Том классный. Сам Кевин мог им лишь притворяться. Сейчас было довольно стыдно вспоминать — даже спустя столько лет, — так бывало, что на свидания он ходил вместо Тома. Брат ничуть не был против и даже больше: на каждую такую встречу сам его и отправлял. Именно так у Кевина и случился первый секс — обманом.
— Не вижу проблемы, — протянул Том, снимая с вешалки брюки. — Она хочет трахаться, а тебе уже давно пора начать. Черт… и вот теперь в чем идти? — одежда с соседних вешалок заметно примяла одну из штанин.
— В джинсах.
Томас недовольно скривил лицо: он и так ходил в одних и тех же постоянно.
— Слушай, она же хочет с тобой, — промямлил Кевин, принявшись рассматривать джинсы уже свои, безбожно вытертые на коленках. Кажется, до следующего лета не доживут. Если мама не купит новые, придется штопать или ставить дурацкую латку, как у деда. Кевин удрученно вздохнул.
— Ну так и не говори, что ты не тот Тайлер, и все останутся довольны. Ты получишь секс, Джулия получит меня, а я избавлюсь от вас двоих и получу незабываемый вечер.
Кевин поднял на него голову: что, опять шататься по улицам? Вечерами Том уходил все чаще, а возвращался все позже. И хотя теперь Кевин мог позволить себе читать без прежней спешки, ему было откровенно скучно коротать время в одиночестве. Но Том лишь широко улыбнулся:
— Да-да, братик, в планах напиться и веселиться.
Кевин распахнул глаза.
— Сдурел? А если они узнают? — протянул он полушепотом. Им всего пятнадцать, какой алкоголь? В лучшем случае — ему не продадут, а в худшем… Кевин сглотнул подступившую слюну. Что будет, если кто-то увидит брата пьяным и расскажет родителям?
— Значит, снова выпорют, — Том озорно подмигнул. — Впервые, что ли?
Кевин же поводов для веселья не видел.
— Как будто тебя одного, — нахмурился он. Двоим ведь достанется: одному за дело, второму — за укрывательство.
— Ссыкло, — Том отвесил ему шутливый подзатыльник и бесцеремонно взъерошил макушку. — Кто не рискует… Да и вообще, разве секс с Джулией недостаточная компенсация? Резинки в шкафу. Только помойся. Девчонки помешаны на чистоте.
Полчаса спустя Кевин уже вовсю намыливался. После он залез к Тому в шкаф и вместе с презервативами выудил из стопки футболок стеклянный флакон. Находка не была случайной, Кевин знал, что искал. Флакон обнаружился еще четыре месяца назад, но Кевин до сих пор не имел ни малейшей идеи, откуда тот взялся, — родители не покупали им ничего такого. Возможно, Том попросту стащил его с прилавка — Кевин не спрашивал, иначе и самому пришлось бы объясняться, что он забыл на чужой полке. Поэтому Кевин не усложнял: просто дожидался, когда брат уйдет гулять, открывал флакон и нюхал ароматный пульверизатор, вымазывая напоследок подсохшие капельки у себя под носом. Запах нравился. Сегодня он воспользовался им как положено: теперь он пах Томом — для убедительности. Хорошо, что, когда пришел домой, от аромата не осталось ни следа.
Том же вернулся и вовсе за полночь. От него крепко несло алкоголем, а еще горьким, терпким и чем-то соленым. Прямо в одежде он завалился на кровать и идти в душ явно не собирался.
— Ну? Как? — на Кевина уставились пьяные глаза. — Где все случилось?
— На заднем дворе.
— У нас?
Кевин качнул головой: нет. Джулия привела его к себе.
— Говорил же, с нее уже капает, — присвистнув, Том рассмеялся раздражающе громким смехом.
— Тихо ты! — шикнул на него Кевин. — Спят все.
— Да и ну их к черту! Как хоть прошло?
Кевин пожал с нарочитым равнодушием плечами.
— Классно.
— Кла-а-ссно? — протянул Том неверяще. — И это все, что человек говорит после первого траха? У тебя что, не встал?
— Встал, — буркнул Кевин.
Том недоверчиво фыркнул.
— Тогда чего такой кислый?
— Кажется, все произошло как-то слишком быстро, — отвечать не хотелось, но брат теперь так легко не отстанет — выжмет из него все соки, но своего добьется. Помолчав, Кевин добавил: — Не кажется.
— Ясно, — хмыкнул Том. — Решил угробить мою репутацию. Большое спасибо.
— Пошел ты…
Том перекатился на живот. Брошенная на пол сумка валялась рядом. В Кевина полетело что-то яркое, а Том снова упал затылком на подушку.
— На вот, держи. С первым сексом, неудачник.
— Откуда у тебя деньги? — подарок был неожиданным. И дорогим: швейцарские конфеты. — Ты что, их украл?
— Не парься, — отмахнулся Том, кое-как избавляясь от одежды. — Угостили.
— Будешь?
Том мотнул головой.
— Не, и так штормит.
А вот Кевин не удержался. Он уже отправил в рот первую конфету — ту, что лежала в самой середке.
— …напился… зачем? — тающий на языке шоколад не давал говорить быстро и внятно. Да и казалось, с каждым произнесенным словом Кевин только растрачивает его изумительный вкус.
— Жуй и отвали, — Том прикрыл глаза.
Умяв полкоробки, Кевин лишь тогда догадался открыть окно — не дай господь дед унюхает перегар! — их спальни располагались на одном этаже. Затем развесил одежду Тома по вешалкам и перед тем, как выключить ночник, накрыл его одеялом. Обычно Том спал чутко, жалуясь то на птиц, то на проезжающие едва ли не в соседнем городе машины, но не в этот раз. Если бы Кевину вдруг вздумалось его ударить, он бы и не почувствовал — слишком перебрал с алкоголем. Зато сам Кевин успел кое-что рассмотреть: красноватый засос на шее — очередной — и даже аккуратно его потрогать. Видимо, вечер удался по всем пунктам: бухло, веселая компания и девчонки. Кевин лег в постель. Уснуть быстро не вышло: после конфет адски захотелось пить. Решив перетерпеть и не шастать по дому в такое время — спускаться за водой на кухню, Кевин промучился до утра. Ощущалось даже сквозь сон, как вязко и приторно у него во рту, да и чужой, налипший на Тома запах выветрился лишь к рассвету. Кевин проснулся раньше будильника, раздраженным и подавленным, и очень, очень злясь на брата за свою бессонную ночь. А еще было чертовски обидно, что Том нашел подработку и ничего ему не сказал — вчера в его карманах лежали какие-то деньги. Кевину тоже пригодилась бы наличка — так почему бы не поработать вдвоем?
Осторожно, чтобы не разбудить невидимку, Кевин перевернулся на другой бок. Надо бы не забыть сказать Тому, что настоящие швейцарские конфеты другие, — теперь он это знал. На этих мыслях веки сонно сомкнулись.
Пряный аромат кофе пощекотал нос.
— Ни звука, — услышал Кевин, — ты еще спишь.
На лицо легла ладонь — на глаза. Одеяло поползло вниз, дюйм за дюймом его нагота становилась уязвимой. Трахнет его Гилберт пальцами? Или сделает это по-настоящему? По-быстрому или все это надолго? А если надолго — то как? Минет или будет вылизывать ему зад? Снова без поцелуев или все же переступит через себя? Кевин не знал, что из этого он хотел сильнее — точнее, чего из этого он сильнее не хотел. Однако пока не происходило ничего, и ему оставалось лишь затаить дыхание и ждать. Чужое, ровное и размеренное, доносилось из-за спины. Тишину разбил звонкий хлопок: Гилберт ударил его по заднице. Хотя разве это удар? Так, баловство. Ягодицу покалывало лишь слегка, да и то только кожу. Зато под ней, в мышце, разлилось приятное тепло. Немного выждав, Гилберт шлепнул его снова, сразу по двум половинкам. От следующих шлепков Кевину стало жарко. Везде, и почему-то даже в стопах. Кевин выгнул поясницу — пусть Гилберт ударит сильнее, и тогда боль наверняка приглушит в нем томление. Оно нарастало. Теплые сухие губы вжались Кевину в висок. От прогиба в спине его ягодицы расслабились и разомкнулись, и этого хватило: Гилберт поглаживал не только кожу сверху, но и беспрепятственно лез глубже. Кевин закусил губу — господи, ну почему все это так ему приятно? Почему становится приятно столь быстро? И все-таки его отверстие зажалось — под пальцем. Все-таки где-то в глубине души он еще оставался нормальным. На каком-то по счету «вопреки» все исчезло: и ладонь на лице, и рука между ягодиц. Отстранился и сам Гилберт. Кевин обернулся: что тот задумал?
Ничего — просто встал с постели, уже одетый. Рубашка и галстук. Пиджак висел на спинке кресла.
— Доброе утро, — Кевин продолжил рассматривать его дальше.
— Привет.
— И все?.. Просто пришел меня пошлепать?
— Хочешь большего? — Гилберт надел пиджак. На него, Кевина, он удосужился взглянуть лишь мельком.
— Не похоже, что ответ тебя интересует.
— Зависит от ответа, — Гилберт поправил галстук.
Кевин проследил за его пальцами: еще минуту назад те были заняты другими вещами. Кевин втянул носом воздух: его снова обдало жаром. Узел на галстуке затянулся туже, а Гилберт, наконец, перевел на него глаза.
— Не думал, что ты заведешься так быстро. Прости, Кевин, но мы прибережем твой невероятный зад до вечера. Мне надо идти.
Кевин не задал больше ни вопроса: не его это дело, куда невидимка так спешил. Свой кофе он выпил прямо в постели, а после сплюнул на ладонь: он не собирался терпеть эту ноющую тяжесть в паху до вечера. Мастурбация принесла облегчение, но блеклое и половинчатое — всего лишь ответ на механическое движение рукой.
Покосившись на простыню, Кевин вылез из кровати. Ясное дело, из нежелания потерять работу никто и косого взгляда не допустит — ни в сторону хозяина, ни в его, но в глубине души, глядя на такие вот пятна, наверняка ведь испытывают презрение и неприязнь к обоим. Не может же быть людям все равно?
К обеду Кевин узнал, что, как минимум, двое из штата прислуги знали английский: Кевина попросили пройти в кабинет господина Гилберта. Попросили вежливо — гораздо доброжелательнее, чем это могло произойти в прежнем доме. Тем не менее, расспрашивать персонал Кевин не стал — попробует узнать все сам. В конце концов, это его профессия — вынюхивать, и бросать прежние привычки не стоило, особенно в его положении. Правда, не все привычки хороши. За то время, пока он жил в пустом особняке, он обзавелся еще одной — одеваться и раздеваться у окна: кто на безлюдных аллеях мог видеть его наготу? Оставалось надеяться, что и сегодня его бесстыдство осталось незамеченным. Кевина съедало смятение, но и любопытство не меньше: что этот человек — пришедший ранним утром гость — мог делать в этом доме?
— …подают заявления о выходе с целью экономии, — дверь в кабинет прикрыли неплотно, вполне можно разобрать каждое слово. Кевин прислушался. Сейчас говорил Гилберт. — Однако собирать взносы вы не прекращаете. При этом налоговые поступления от юридических лиц составляют основную часть финансирования. У подобной стратегии есть разумные обоснования?
Ответ последовал не сразу. Пауза была откровенно долгой. Зато, когда зазвучал другой голос, второй — немного сиплый, но все равно громкий и четкий, Кевин убедился окончательно: он не ошибся. Он точно знал, кто за дверью.
— Ситуация непростая, — произнес гость. — Официальный статус, как вы выражаетесь, нашего клиента влечет за собой обязанности. Увы, это явление повсеместное, не только в Швейцарии. Но я понимаю, к чему вы клоните. Равно как знаю, господин Гилберт, о вашей недавней инициативе освободить от налога компании и предприятия. Я говорил тогда, на обсуждении, и повторю сейчас: это невозможно. Мы не можем зависеть исключительно от воли жертвователей. Наши средства и так фактически под контролем вашего банка.
— В котором вы имеете немыслимые привилегии.
— Безусловно, традиция была заложена вашей семьей при ином положении вещей. Но даже если во всем Цюрихе останется пять человек, которым мы нужны, мы будем для них работать. Мы не газеты и не телевидение, — было заявлено с непримиримостью. — Из-за низкого рейтинга эфира мы не снимаем передачу с канала.
— Не вижу особой разницы, — хмыкнул Гилберт, затем его голос стал снова серьезным и сдержанным. — Не будем отходить от разговора по существу. Итак, пастор, поскольку, несмотря на объективно изменившиеся условия, вы продолжаете требовать финансирование в прежнем объеме, и наверняка полагаете и дальше получать существенную долю от меня, вам понадобится мой представитель. Для начала в финансовых делах вашего прихода.
— Что дальше? Захотите в синод? Мы и так придерживаемся полной прозрачности и общественного контроля. Прихожанам дается право самим высказаться о способе расходования налоговых поступлений.
— Тем легче вам будет ввести в курс дел моего человека. Мне нужна всего лишь информация, — пояснил Гилберт. — Обоснования, почему условия, на которых мы с вами работаем, останутся в силе. Как вы понимаете, я и так слишком долго инвестировал вслепую. Подобное поведение не представляет дальнейший обоюдный интерес.
— Как, надеюсь, понимаете и вы, господин Гилберт, — звенело нажимом, — выполнить вашу просьбу затруднительно.
— Это не просьба, пастор. Многие епархии Германии уже начали раскрывать свои финансовые показатели. Возьмите пример с них. Подобные меры идут на пользу всем участникам.
Гилберт говорил уверенно и спокойно, не учтиво, конечно, но вежливо, однако Кевин не мог не расслышать ту унижающую снисходительность, что сквозила в интонациях. Признаться, он наблюдал впервые, чтобы беседу со священником строили в подобном тоне. Воспользовавшись паузой, Кевин вошел в кабинет.
Человек в кресле обернулся. Его голову покрывали благородные седины, а высокий лоб был исчерчен глубокими морщинами. Все это не так бросалось в глаза вчера, но сейчас, вблизи, Кевин отчетливо видел в этом человеке не только живой ум и мудрость, но и старость. Священник слишком напоминал обычного человека — зрелище было непривычным. Лишь только белый воротничок из-под темной рубашки указывал на его особый статус.
— Мой друг мистер Тайлер, — произнес Гилберт. Ровно, как само собой разумеющееся. Кевину же стало не по себе: угу, друг, как же… они ведь так похожи на приятелей. — Кевин, — Гилберт обратился к нему, — господин Юлиус Дитер принял наше приглашение остаться на обед.
Кевин выдавил кивок и следом улыбку, робкую и неустойчивую.
— Преподобный.
Цепкое внимание пастора просочилось под кожу. Кевин осмотрел его с той же тщательностью.
— Рад знакомству, мистер Тайлер, — скупо кивнул тот.
Гилберт тем временем встал из-за стола. Кевин не был уверен, что это правильно, он никогда не попадал в подобную ситуацию — видеть служителя церкви в быту, но, кажется, тот должен был дождаться, пока пастор Юлиус встанет первым.
— Крайне важно обрести друга, мистер Гилберт, — произнес пастор по пути в столовую. — При вашей занятости и образе жизни проверенная и надежная дружба — редкое везение.
— Мы не столь давно знакомы, но вы правы, господин Дитер, близкий друг — благословление господне, — Гилберт самодовольно улыбнулся. Кевин не видел его лица, да и не нужно: он понял по интонациям.
Кевину же оставалось только впиться возмущенным взглядом в его затылок: господи, ну зачем? Неужели остались сомнения, что пастор и так обо всем догадался?
— Вы американец, мистер Тайлер? — спросил Юлиус Дитер.
— Кевин. Зовите меня по имени, пожалуйста, — попросил он. Опомнившись, что на вопрос так и не ответил, он добавил торопливо и скомканно: — Да, я родился в Штатах. И вырос тоже там.
— Как и большинство южан, мистер Тайлер довольно глубоко увлечен вашей субкультурой, — проговорил Гилберт, занимая место во главе стола. Кевин видел подобное впервые: когда они ели вдвоем, он всегда садился напротив.
Блюда уже были поданы. От предложенного вина пастор отказался. Кевин тоже.
— Ваш выбор духовного пути, Кевин, похвален. Ваша родина во многом является примером, — пастор Юлиус заглянул ему в глаза, но, казалось, что в самую душу. Кевин опустил взгляд: в ней не было чистоты, грязь стоит прятать.
Однако любопытство победило стыд.
— Как вы догадались? По акценту? — спросил он. Самого пастора едва ли такой выдавал: он запросто мог сойти за американца.
— Скорее, по обращению.
— Простите, я не подумал, что здесь принято иначе, — Кевин окончательно стушевался. — Меня сбило с толку ваше вчерашнее облачение.
— Вы присутствовали на службе? — похоже, что пастор даже удивился.
За Кевина ответил Гилберт:
— Мы прибыли в Цюрих вчера. Мне передали, в последнее время вам нездоровится. Стоило убедиться в вашем должном самочувствии, чтобы не отягощать вас неуместными беспокойствами.
— Ваши тревоги напрасны, мистер Гилберт, — заверил пастор, помедлив. — В любом случае я бы выкроил время. Не столь часто вы бываете в Цюрихе, чтобы упустить шанс личной встречи.
Кевин присмотрелся к нему внимательнее. Он уже обратил внимание на его глубокие морщины — еще в самом начале их встречи: подвижные брови давно сморщили ему лоб, однако сейчас лицо, прежде живое, походило на застывший воск. Что бы пастор ни говорил, проблемы со здоровьем действительно имели место, и, вероятно, это было сердце. У деда тоже как-то занемело лицо. Надолго. Правда, и кисти тоже. Юлиус Дитер, можно сказать, отделался еще легко. Его руки все еще могли убеждать оступившихся и успокаивать страждущих.
— Какие планы в Швейцарии? Вы здесь впервые? — спросил он, перехватив изучающий и потому неуместно пристальный взгляд Кевина. А Кевин даже не сообразил поначалу, что вопрос-то адресован ему.
— Цюрих — прекрасный город, — проговорил он наконец. — Уверен, понадобится не один день, чтобы все здесь посмотреть.
— Планы несколько разнообразнее, — невидимка присоединился к беседе. — Но обойдемся без подробностей, иначе сюрприз для мистера Тайлера грозится стать окончательно раскрытым.
— Может, вы посоветуете места? — Кевин обратился к пастору.
— Мистер Гилберт — ваш лучший путеводитель, — отозвался тот. — Он здесь, можно сказать, вырос.
— Не преувеличивайте, господин Дитер, — Гилберт отмахнулся. — Всего лишь ежегодные летние каникулы. Так что мистер Тайлер имеет все основания рассчитывать на ваш совет.
— Что ж, — протянул пастор, — в таком случае порекомендую то, в чем действительно могу оказаться полезен. Приходите познакомиться ближе с самой маленькой из национальных церквей. Мы считаем себя католиками в прямом смысле этого слова. Наши двери всегда открыты.
— Непременно, пастор Юлиус, — Кевин улыбнулся, на этот раз смелее. — Спасибо. Простите, могу спросить? — решился он. — Вы женаты? — кольцо на пальце рождало вопросы.
— Почти тридцать лет. Я понимаю, с чем связан ваш вопрос, не извиняйтесь. В вашей стране иное видение разрешения на брак. Но сему есть объяснение. Отлучение от римско-католической церкви стало для всей нашей общины ощутимым ударом, но и принесло некоторые вольности.
— Простите, и этого я тоже не знал, — Кевин покачал головой: каким же неучем он был. — Вчера все выглядело привычно и знакомо.
— Верно, Кевин. Обычный католик на нашей службе ощутит себя как дома. За исключением нескольких деталей, отличия все же есть. Мистер Тайлер, позволите встречный вопрос?
Кевин с готовностью кивнул: конечно, о чем угодно.
— Религиозна вся ваша семья?
— Все без исключения, — без заминки ответил Кевин. Правда, про исключение он решил все же умолчать.
— В таком случае следует отдать должное вашим родителям. Смиренно приняв трудности, они вырастили сына в верных традициях.
— Трудности? — переспросил Кевин, немного удивившись.
— Жизнь на юге Штатов не всегда благополучна.
— На то воля его, — растерянно отозвался он.
— Мне нравится ваша кротость, — заключил пастор. — Люди часто сомневаются, не перестал ли господь заботится о них. Но Иисус напоминал сомневающимся: он никогда не перестает. Он показывает свою любящую заботу многими путями.
— Но люди не понимают заботы его, как не приняли и господа, им посланного. Когда Иисус пришел к ним, они видели в нем всего лишь ребенка плотника. Но господь всегда беспокоился и беспокоиться всегда будет, нужно лишь открыть ему сердце, — озвучил Кевин. — Евангелие от Марка, — добавил он.
— Все верно. Однако одного знания недостаточно, — губы пастора изогнулись в снисходительной улыбке. — Истине надо еще и следовать.
— Довольно красочно, — подытожил Гилберт. — Жаль, мало общего с реальностью.
— Мистер Гилберт, — Дитер тотчас перевел на него взгляд. — Едва ли события давних лет станут давними для всех нас. Мы все сожалеем о безвременной кончине Джорджа и ежедневно молимся о его душе. Помолитесь и вы тоже. Облегчите свою душу. Примите волю господа, и он излечит ваши раны.
— Должно быть, Джордж в восторге, — ответил Гилберт, отпив из стакана с водой. Вино он тоже не пил.
Кевин задержал на нем взгляд. Долгий, внимательный и… ничего не понимающий. Оставалось лишь догадываться, кем же был этот самый Джордж. Любовником? Ушедшим другом? Или, может, родственником? Но развивать тему, обоюдно неприятную, очевидно, никто из двоих не стал. Дальше обед тек в обстановке в целом нейтральной и внешне благодушной, но Кевин все равно ощущал себя не в своей тарелке. Грешник, имеющий наглость натянуть личину благопристойности. Он готов был сквозь землю провалиться — в отличие от Гилберта. Тот чувствовал себя невозмутимо и, пожалуй, что один единственный за столом. Пастор Юлиус тоже был напряжен. Кевин наблюдал то за одним, то за другим, с жадностью ловя каждую деталь — выражение лица, интонации, все, что могло помочь разобраться: что именно связывало этих людей? Помимо вопросов пожертвований. Отчего-то Кевин был уверен, пастор не пришел бы в этот дом, если бы не был вынужден это сделать. Напоследок тот сказал:
— Благотворительность, мистер Гилберт, это не краткосрочный вклад. Если это действо совершается не по зову сердца, есть ли в нем тогда смысл? Ваши родители видели вещи иначе.
Гилберт попрощался с ним с той вежливостью, в которой пренебрежения нашлось больше, чем всего остального.
Когда пастор Дитер ушел, от Гилберта Кевин узнал кое-что из истории швейцарской церкви, рассказ оказался интересным. Зачастую она была первопроходцем в реформах, позже принятых и в Ватикане. Маленькая, но стремящаяся к независимости, как и сама страна, церковь всегда отличалась вольностями. От проповеди на латыни отказались сразу же после ее создания. Это же касалось и привлечения мирян к управлению делами, благодаря чему какой-то приятель Гилберта, человек абсолютно не религиозный, входил в национальный синод — нечто вроде церковного парламента. Здесь даже епископа назначают, единственного на всю Швейцарию, голосованием этого самого синода.
— В Швейцарии мы гораздо демократичнее смотрим на вещи, чем многие остальные, — подытожил Гилберт.
В некоторых вопросах местная церковь дошла до того, что римско-католическая так и не признала. Как Кевин уже узнал за обедом, священники здесь не дают обет безбрачия. Разведенные могут заключить повторный брак, даже однополые пары могут претендовать на официальное благословение. Тема брака для всех витает в воздухе. Однако Гилберта интересовали вопросы иной плоскости. Даже в столь либеральной и инновационной организации публиковать отчеты о доходах и расходах все еще не было принято. Как следствие, понять, какая часть благотворительных средств доходит до адресата, становилось слишком затруднительно, а насколько жителям кантона вообще требуется помощь — просто невозможно. Гилберта это не устраивало: в отличие от родителей, спонсировать приходы как таковые он не намеревался.
— Значит, ты швейцарец? — спросил Кевин после очередного «мы».
— Не совсем.
— Мать или отец? Кто из них отсюда?
— Мать родилась здесь, в этом городе. Но у отца тоже есть швейцарские корни. Как и у матери — английские.
— Кто такой Джордж? — спросил Кевин, помедлив.
Гилберт едва заметно качнул головой.
— Ты все равно с ним никогда не познакомишься. Нет смысла забивать себе голову.
— Ладно, — настаивать Кевин не стал. У него были и другие вопросы. — Пастор Юлиус… как он понял, что я из бедной семьи? Речь?
— По твоим манерам за столом. По осанке и по тому, как ты используешь приборы. Его семья столетиями занимает высокое социальное положение, он знает, как надо. Подобное всегда бросается в глаза, Кевин. Есть вещи, которые однозначно отличают одних от других.
— Ясно, — Кевин кивнул. — Тебе за меня стыдно?
— Не перед ним.
— А перед другими было бы?
— Возможно.
Кевин мотнул головой.
— Неправда, не возможно. Точно было бы. В один момент он посмотрел на меня как на грязь. Просто тебе плевать конкретно на его мнение. Или, может, ты даже решил его позлить, кто знает.
— Ты преувеличиваешь. В этом доме он не решится демонстрировать недовольство.
— Дело ведь не только в отсутствии манер? — Кевин прищурился. — В моем присутствии, да? В самом факте?
— Да, этот человек придерживается довольно консервативных взглядов и не умеет разделять чужие радости. Но это его проблемы. Не твои.
— Зачем ты меня тогда позвал? — выдохнул Кевин. Черт, он ведь так и знал, это чувствовалось, что именно в нем вызывает у пастора неприязнь. — Значит, все-таки решил его позлить.
— Он не стоит того, чтобы менять ради него планы, — просто ответил Гилберт. — Мне хотелось пообедать с тобой. Но ты прав, Кевин. Скоро у тебя появится преподаватель по этикету. В остальном ты должен учиться сам.
Кевин вопросительно на него посмотрел: чему?
— Держаться с людьми, имеющими к таким, как ты, предвзятое отношение.
— Это к каким же?
— Предпочитающим общество мужчин. Богатых и влиятельных. Связь в неравном социальном статусе вызывает определенную реакцию. Негативную, в целом. Пересудов не избежать. Даже при всем желании я не смогу уберечь тебя от каждого косого взгляда. Если, конечно, тебя снова не запереть в Саут-Йоркшире.
Кевин едва сдержался, чтобы не спросить: так это он, оказывается, предпочитает?