Она появится, как королева

В наших зрачках — Острые грани вечного льда. А на клыках Свежею кровью пахнет вода! Видишь мерцание Лезвий средь стонов разодранной ночи? Слово прощания С жизнью, что стала мгновеньем короче… Вечна погоня, Вечно над морем лететь нашей вере. Бледные норды шепчут: «На Север, вы в сером, вы — звери!»*

А он бежал. Столько сидел в тëмном холодном месте — и вот, бежал. Бежал, и лапы приятно пружинили на траве. Хорошо. И противная двуногая не кричит. Жирные кролики. Наконец-то наелся. Жирные кролики шмыгают в вереске, а вереск растёт на севере. Ему тоже на север. Чëрные овцы. И он тоже чëрный. И это значит ещё что-то, не только цвет. Не трогать овец. Прибегут двуногие. А ему нужно на север. Лестрейндж равнодушно смотрела за окно, где проплывали поля. На мгновение ей почудилась какая-то чëрная тень, но она равнодушно отмахнулась от этого: видимо, овца. Они уже въехали в Шотландию, и небо заволокло свинцовыми тучами, отчего сумерки опустились раньше обыкновенного. Вскоре ещё и спустился туман, и за окном было ни зги не видать. — Эби, ты всё дуешься? — Драко кинул ей на колени кулëк с мятными помадками, любимым лакомством сестры. — Отец запретил тебе рассказывать, сказал, что ты и так с ума сходишь! — Вот и слушай своего отца, — огрызнулась Эбигейл. Не то, чтобы она сильно обижалась на брата, в конце концов, она и так узнала всё об этом Сириусе, но то, что у кузена появились от неё секреты, больно ранило самолюбие девочки. За прошедшие с дня рождения деньки Лестрейндж перебросилась с Драко от силы сотней фраз — а ведь в детстве они были неразлучны. — Эби, ну так же нельзя, мы обязаны… — Я ему ничем не обязана, — резко ответила Эбигейл. — Но ты же теперь в команде, отец купил тебе новую метлу и… — И сделал всё это, чтобы у меня не оставалось сил на лишнюю возню, — огрызнулась девочка. — Драко, не пытайся меня убедить, отец меня буквально ненавидит, и мы оба прекрасно это знаем! Внезапно поезд замедлил ход. Лестрейндж посмотрела на наручные часики. — Странно, нам ещё долго ехать, — заметила девочка, в то время как поезд совершенно остановился. Свет погас. В темноте кто-то отчаянно запищал от ужаса; Лестрейндж почувствовала, как внутри всё леденеет. Паника накрывала её с головой, отдаваясь неясной болью за грудиной. Ладони вспотели, девочку била крупная дрожь, Эбигейл казалось, что происходит что-то нереальное, это какой-то дурной сон… А потом появились они. В темноте Лестрейндж не могла увидеть этих отвратительных существ, но этот мороз — по коже, пробирающий до костей, проникающий в самое сердце — ни с чем было не спутать. Если мама испытывает такое каждый день, милосерднее было бы её казнить, — подумала Эбигейл, забиваясь в угол купе, как можно дальше от потустороннего создания, но стужа затапливала её, как ни пыталась девочка согреться и защититься от этого могильного холода… — Эби! Эби! Пожалуйста! — голос Драко бил по ушам, срываясь на истерические нотки. — Помогите! Вы… Вы же профессор! Я вас видел! Моей сестре плохо! Лестрейндж с трудом открыла глаза. Взгляд её остановился на незнакомом, усталого вида мужчине в потрëпанном костюме с ясными светлыми глазами. На мгновение в них мелькнула тень узнавания. — Помоги сестре выпрямиться, — посоветовал некто профессор. — И скорми шоколад. Станет легче. Зайдите в больничное крыло, когда вернëтесь в школу. — Но я в порядке, — помотала головой девочка, самостоятельно выпрямляясь — оказывается, колени она прижимала к груди, пряча голову руками. — Лишним не будет, — покачал головой мужчина. Эбигейл скривилась. — Если ты хоть кому-то расскажешь, я тебе больше не сестра, — предупредила Лестрейндж и стрельнула глазами в Крэбба и Гойла. — А вас я… На вас такой сглаз наведу, мадам Помфри три дня снимать будет, понятно?! Бледные мальчишки закивали. Эбигейл самостоятельно развернула шоколадную лягушку из тех сладостей, что накупил брат, и отправила в рот. От шоколада и вправду стало лучше. — А кто он — тот? — Лестрейндж дëрнула головой в сторону входа в купе. — Новый профессор. Ну, я искал Поттера, — Эбигейл закатила глаза на реплику брата, но ничего не сказала. — Он нашëлся в купе с этим вот… Новым учителем, как они сказали. Знала бы ты, как я устал от преподавателей, которые и своей жизни устроить не могут! — Лишь бы предмет свой вëл хорошо, — огрызнулась Лестрейндж. Ей отчего-то новый профессор понравился: уверенный, собранный, знающий, что делать, парой фраз успокоивший и её, и готового сорваться в истерику Драко. — А то за два года я о самих Тëмных искусствах узнала больше, чем о защите от них! Поезд вновь замедлил ход, но на этот раз за окном горели огни станции Хогсмид. Эбигейл зябко поëжилась, ступая по хрусткому льду — даже в чëрном пальто, накинутом на свитер, было не слишком тепло, да и после встречи с дементорами она никак не могла отогреться. И почему азкабанские стражи вцепились в неё? Ответ был на поверхности, и Лестрейндж прекрасно его знала — но даже в мыслях произнести его не могла. После встречи с этими порождениями тьмы Эбигейл осознала со всей ужасающей отчëтливостью — нельзя провести рядом с ними двенадцать лет и остаться таким, как прежде. Азкабан — это верная смерть. Мрачные мысли преследовали Лестрейндж всю дорогу до замка, она даже и не замечала болтовни брата, лишь привычно кивала и отпускала смешки в нужных местах, которые угадывала скорее по интонации. — Говорят, ты совсем раскис, Поттер! — громкий оклик брата ударил по ушам, возвращая в реальность. Эбигейл тяжело вздохнула: её начинало невыносимо раздражать поведение Драко. — Ты и вправду хлопнулся в обморок? Раньше сама смеялась над его шутками, с удовольствием окатывала ядом гриффиндорцев, что с ней стало сейчас? Почему поведение кузена стало напоминать маленькую собачонку, заливающуюся визгливым лаем, стоит кому-то пройти мимо? Так нельзя, — твердила себе Лестрейндж. — Ты не можешь вечно метаться от одной крайности к другой! — Драко! — предостерегающе произнесла девочка, запахиваясь в пальто поплотнее, пытаясь сохранить хоть крупицу тепла. Брат никогда её не слушал. — Так же, как твоя сестрица, — довольно нейтрально ответил Гарри, и Эбигейл даже спустила бы ему эту шпильку, если бы в разговор не влез Уизли. — Малфой, мать не научила тебя манерам? — процедил сквозь зубы рыжий гриффиндорец. — Ты не посмеешь говорить ничего про нашу мать, дрянной мальчишка! — взвилась Эбигейл. — Она — лучшая из женщин, которых я когда-либо знала! — Она тебе не мать, зачем ты лезешь? — издевательски выплюнул Рон, и у девочки будто дыхание перехватило. — Вас это не касается, — зло бросила Лестрейндж, вытаскивая палочку. — Нарцисса Малфой воспитывала меня, как собственную дочь, и я никому не позволю сказать ни одного дурного слова о ней! На старой колдографии Нарцисса терпеливо водит за руки своих детей: маленький Драко упрямо сжал губы, нахмурил светлые бровки, тяжело топает по паркету; Эбигейл отчаянно цепляется за ладонь крëстной матери, готовая заплакать. Эбигейл в нежно-розовом воздушном платье бежит к Нарциссе через весь огромный зал Малфой-мэнора, едва не пытаясь в пухлых ногах, повисает на ней, как обезьянка, и шепчет на ухо свои детские секретики. Нарцисса учит детей этикету, французскому и английскому — сама, не доверяя никому. Нарцисса в тысячный раз перечитывает своим отпрыскам сказки. Нарцисса гордится каждым их успехом. Нарцисса отстаивает обоих детей перед мужем. Нарцисса несëтся в школу, когда возникают проблемы. Нарцисса находит в себе силы не сорваться, когда ей грубят подростки. — Она — моя мать, — сглотнула непрошенный комок в горле Эбигейл и взмахнула волосами. — Ты, Уизли, небось сам испугался старину дементора, — ликующе злопыхал кузен. Лестрейндж едва сдерживалась, чтобы не залепить ему пощëчину: вместо того, чтобы сгладить конфликт, братец лишь подливал масла в огонь! На счастье, из подъехавшей кареты вышел новый профессор. Обведя глазами собравшихся — Драко, дуболомов, белую от гнева Эбигейл, продолжавшую сжимать палочку, и неразлучную гриффиндорскую троицу, преподаватель мягко уточнил: — Что тут за шум? — Никакого шума, э-э… Профессор, — последнее слово Малфой произнёс с некоторой издëвкой, и поспешил вверх по лестнице. На скулах Эбигейл вспыхнул ржавый румянец стыда. — Извините его, — смущëнно произнесла девочка. — Он иногда… Бывает неправ. — Ничего страшного, — приветливо кивнул профессор Люпин. — Вам стало лучше? — Да, спасибо, очень признательна, — улыбнулась Лестрейндж и поспешила вверх по мраморным ступеням. *** Он был дома. Он знал эти места. Он носился здесь ещё щенком: впереди стучал копытами олень оттенка гречишного мëда, дразня серого волка, и в траве шныряла крыса — невидимая в лунном свете, но различимая по запаху. Он поднял морду и принюхался. Их запахов не было здесь. Только хрусткий лёд на замерзшей, покрытой серебристым инеем траве холодил натруженные лапы. В классе Защиты от Тëмных Искусств было шумно: в ожидании профессора все ученики перекидывались шуточками, и Лестрейндж не отставала, веселилась от души: — Ремус Люпин, ну надо же! Вот это имечко, а? Волчий Волк! — Почему Волчий Волк? — уточнила Трэйси Дэвис. — Ну, типа, Ромулус и Ремус, мальчики, которых выкормила волчица, и lupus — с латыни волк, — Эбигейл смерила однокурсницу презрительным взглядом. Она и представить не могла, чтобы кто-то не получил классического образования. — Вот и получается Волчий Волк, аву-у-у-у! Выла Лестрейндж столь натурально, что весь Слизерин захохотал — даже Драко, строивший страдальческую мину, покатился со смеху, забыв про боль в покалеченной руке. В класс зашел преподаватель, но змеиный факультет всë никак не мог уняться — то там, то тут кто-то начинал подвывать, и стихший было гогот начинался с новой силой. У Эбигейл уже живот болел от смеха, она даже забыла думать про гневный разнос от Люциуса («как ты могла не уследить за Драко, сестра ты или нет?», и плевать, что на уход за магическими существами Лестрейндж не записывалась) и утреннюю выходку Драко на Зельях — тот изводил соседей по парте, разумеется, Поттера и Уизли. — Итак, добрый день, класс, — профессор Люпин улыбался, но смешки и волчий вой несколько сбивали его с толку. Мужчина бросил на стол свой потрëпанный портфель, нервным движением поправил галстук и взмахнул рукой, призывая к тишине. — Учебники можно убрать. Сегодня у нас будет практическое занятие. Ученики возбуждëнно зашумели — до этого они разве что с пикси боролись. Эбигейл даже улыбнулась — наконец-то что-то интересное! А профессор, ничуть не смущаясь, вывел донельзя раззадоренных учеников в коридор и свернул — за углом обнаружился Пивз. Вообще, школьный полтергейст обладал весьма скверным характером и часто строил козни ученикам, а учителей, напротив, побаивался, но тут отчего-то Пивз не только не бросил своего занятия, а, напротив, принялся поддразнивать Люпина! Профессор даже не стал его осаживать — лишь улыбнулся (снова!) и мягко сказал: — На твоём месте, Пивз, я бы не стал лепить жвачку на каморку мистера Филча, вы и так не слишком ладите. Разумеется, нахальный полтергейст полностью проигнорировал просьбу нового учителя. Тогда Люпин достал палочку и обратился к ученикам. — На этот случай есть одно весьма полезное заклинание — ваддивази! Жвачка — о чудо! — вылетела из замочной скважины, куда Пивз так упорно её запихивал, и попала полтергейсту в ноздрю. Под дружный хохот учеников, привидение скрылось. Люпин явно вырос в глазах многих учеников — но только не Драко, тот всё продолжал морщить нос и высмеивать шëпотом поношенный костюм учителя. А Эбигейл всë ждала, что будет дальше. Профессор провёл детей в учительскую, где у камина отдыхал профессор Снейп. Обернувшись на учеников, он брезгливо скривился: до обеда тем же гриффиндорско-слизеринским составом третьекурсники были на Зельях. Лонгботтом, как всегда, отличился в худшую сторону, за что был едко высмеян. И, видимо, профессор не собирался останавливаться: буркнув что-то насчёт не самого приятного зрелища, он собирался удалиться, но в дверях развернулся и, взирая на Люпина с жуткой смесью отвращения и ненависти, с усмешкой произнëс: — В этом классе учится Невилл Лонгботтом, и на вашем месте, — слизеринский декан вновь смерил и упомянутого гриффиндорца, и нового преподавателя презрительным взглядом, — я бы не стал ему доверять. Этот мальчишка ничего не может без подсказок мисс Грейнджер! Это было откровенно унизительно. Эбигейл легко могла себя представить на месте бедного, покрасневшего до кончика ушей Невилла: таким же тоном часто говорил о ней Малфой-старший. Лестрейндж обернулась к Драко, собираясь высказаться, однако, кузен только злорадно захихикал на тираду преподавателя. Эбигейл невольно вспомнились слова Нарциссы о взрослых лишь на вид. — Правда? — слегка удивленно уточнил профессор Люпин. — А я собирался попросить Невилла помочь мне. Уверен, он не откажет! Профессор Снейп лишь поморщился и удалился, хлопнув дверью. — Итак, поглядите на тот гардероб, — преподаватель Защиты указал на дальний конец комнаты. Стоило профессору Люпину подойти к упомянутому предмету мебели, дверца шкафа задëргалась, заставляя учеников отпрянуть. — Там боггарт? — звонко спросила Эбигейл и хлопнула себя по губам: нарушение дисциплины! Учитель лишь добродушно улыбнулся: — Верно, боггарт. Уже сталкивались, мисс…? — Лестрейндж, сэр, — смущëнно потупилась девочка. — Выпустила одного такого на чердаке в детстве! — Да, боггарты любят темноту… — профессор продолжал лекцию, а Эбигейл невольно вздохнула. — Ну что, будешь в этом участвовать? — презрительно скривился Драко. Малфою, кажется, плевать и на урок, и на учителя, как и многим слизеринцам, будто бы объявившим бойкот «профессору Волку». — В отличие от тебя, — сложила руки на груди Лестрейндж, — мне не страшно посмотреть в глаза тому, чего я боюсь. — Знаешь, что, дорогая сестрица, — процедил сквозь зубы взбешённый кузен. — Я — Малфой. Я ничего не боюсь! Эбигейл скривилась, смерила брата презрительным взглядом — зная Драко едва ли не как себя, Лестрейндж помнила и его ночные кошмары, после которых они спали под одним одеялом, и с каким перекошенным лицом вернулся из Запретного Леса Драко на первом курсе. Кстати, о Запретном Лесе и его обитателях… — Ну да, ну да, и гиппогрифов ты тоже всё ещё не боишься, — хмыкнула Лестрейндж, дëргая повязку Драко: она слишком хорошо знала, что рука у брата вовсе не болела после вмешательства мадам Помфри. Враньë — лишь для того, чтобы неугодного учителя уволили — не вызывало у Эбигейл симпатии. Однако же, хорошо изучив повадки брата, Лестрейндж понимала: с того самого урока спится Малфою неспокойно. — Значит, ты у нас самая смелая? — закатил глаза Драко. — Так иди, вставай в очередь в самом начале, посмотрю я, как ты справишься! — Не вопрос, — хмыкнула Эбигейл и тяжело вздохнула: Малфой убежал в конец. Лестрейндж задумалась: кем мог бы стать её боггарт? Приëмным отцом? Вряд ли. Эбигейл не сколько боялась его, сколько ненавидела. А может быть, дементором? При воспоминании о пережитом страхе у Лестрейндж едва не подкосились коленки, и первым желанием было выйти из очереди, сделать вид, что что-то забыла сказать Драко… Нет, нет, нет, кузен сразу поймëт, что она струсила, а Эбигейл слишком горда для этого! — Томас, пропустишь меня? — бледными губами спросила Лестрейндж. Отмучиться сразу. Доказать брату, что она не боится посмотреть в глаза своим страхам. Эбигейл сделала уверенный шаг вперед, ощущая, как растворяются остатки решимости. Боггарт тут же сжался в воздухе, и… — Она боится свою мать? — это покатывались со смеху Панси Паркинсон и Трэйси Дэвис, неразлучные подружки. — Вот ведь идиотка! Будто слизеринка оказалась в кошмарном сне, её внутренности закрутились узлом, крупная дрожь пронизывала всё тело, все звуки стали максимально отчëтливыми — и в то же время максимально далëкими. Существовала лишь она. Красивая, статная Беллатриса Лестрейндж стояла посреди учительской Хогвартса, нетерпеливо постукивая по полу острым каблучком. Она была похожа на одну из поздних своих колдографий: горящие безумием глаза, сбившиеся в кучу кудри, чëрное платье, чëрный корсет… Красиво вылепленная кисть потянулась к Эбигейл. Полные алые губы раскрылись — и мать заверещала похуже приснопамятного портрета на Гриммо, до икоты напугавшего пятилетнюю Эби: — Ничтожество! Мне стыдно назвать тебя своей дочерью, ты выродок, недостойный носить… — Ри… Ридикулус! — отчаянно захрипела младшая Лестрейндж, едва шевеля обескровленными губами и до побелевших костяшек сжимая палочку в ладони. — Ри…дикулус! С громким хлопком боггарт поменял форму. Злобный оскал безобразных гнилых зубов. Спутанные в паклю волосы. Тяжëлые красные веки. Клочковатая неухоженная борода. Жëлто-буро-серые от грязи и пыли лохмотья обнажали грязное, тощее тело, живой скелет, обтянутый кожей. Грязная рука с облупленными ногтями взлетела вверх, сжимая палочку. В животном ужасе Лестрейндж попятилась, выставляя перед собой палочку, и, перемежая рваные вздохи, перекрикивая стук крови в ушах, закричала: — Нет! Не приближайся ко мне! Я не буду убийцей! Сириус Блэк всë наступал, загребая воздух острыми ногтями с траурной каймой: — Иди сюда, девочка… Настало время продолжить дело родителей… — хрипел боггарт, но Эбигейл едва осознавала, что перед ней не живой человек. Краем глаза слизеринка уловила движение со стороны учителя, и наконец вспомнила: — Ридикулус! Беглый преступник рухнул на пол грудой тряпья. В повисшей тишине Лестрейндж молча вышла из учительской, и за дверью припустилась бежать, что было сил — адреналин стучал в венах, заставляя ускориться, хоть злые, стыдные слëзы и застилали глаза.