Она появится, как королева

В неверном лунном свете кожа её, думал Эван, казалась необыкновенно бледной, серебристо-светящейся, и не детское вовсе выражение лица изобличало абсолютное смятение. Мужчина вглядывался в её тëмные, хмельные глаза с тем особенным трепетом, какой испытывает опытный соблазнитель, обретя с виду легкомысленную кокетку, на деле же никем не тронутую до того: и в неловкости, робости, с какой прижимались к тонкому стану, обтянутому изумрудным шëлком, лилейно-светлые руки, угадывался внутренний трепет. Розье не смел нарушить молчания, очарованный моментом почти детской ещё искренности: ресницы и губы Эбигейл чуть трепетали, и голые плечи едва подрагивали, будто их обладательница готовилась к решительному шагу. И, резко шагнув вперёд, девочка обвила руками шею мужчины, приподнялась на цыпочки и жарко, интимно шепнула ему на ухо: — А вы позволите спросить одну вещь… Касаемо Метки? — и тот, едва помня себя, сжал Эбигейл в объятиях, блуждая ладонями по оголëнной вырезом платья спине. Сердце девочки грохотало в грудной клетке, будто силясь вырваться — не то от волнения, не то от непривычной близости. Каждое прикосновение жгло калëным железом: одна часть сознания Эвана кричала, что поцелуй дементора и то вернее, чем эти губы в непосредственной близости, потому что он не сможет остановиться — другая же жаждала отдать Лестрейндж всю ту ласку, что годами копилась и зрела в нëм, не находя выхода. И он уступил своим желаниям, малодушно пообещав себе, что сумеет вовремя остановиться. — Вопрос за вопрос, прелестница. Скажи, а ты когда-нибудь целовалась? — заинтересованно спросил Розье, ладонями разворачивая лицо своей визави к узкому стрельчатому окну, позволяя полной Луне осветить её лицо. Лестрейндж помотала головой. — Нет, никогда, — смущëнно выдавила она. — Ну, не считая того, что было летом… — Это было не по-настоящему, — усмехнулся мужчина, легко оглаживая кончиками пальцев её щëку. — И, выходит, даже не пробовала? Даже в неверном, призрачном свете было очевидно, что Эбигейл смущëнно зарделась, как маков цвет. Пунцовая краска не только залила щëки, но и добралась до кончиков ушей. — Я не умею, — робко выдохнула Лестрейндж. — Вовсе не умею, и никогда не пробовала. Мне было как-то не слишком интересно. — Ангел мой, никто не знает поначалу, как это делается, — слегка насмешливо, будто бы завлекающе произнëс мужчина. — Но я мог бы тебя научить… Если тебе, конечно, интересно. Любопытный этот разговор начался рождественским вечером 1993 года на котором уже по счëту приëме — на сей раз, вопреки привычному укладу, далеко за пределами Малфой-мэнора, в поместье Булстроудов. Эбигейл, убедившись, что за ней не следят внимательные серые глаза тëтушки, увлекла в полутьму коридоров единственного человека, который хоть когда-то подкидывал ей немного ответов на мучившие её вопросы. Только вот что спрашивать? Если быть до конца честной (хотя бы наедине с собой, как делала это Лестрейндж утром перед собственным зеркалом), это было в большей степени любопытство, с кем же ей предстоит провести дальнейшую жизнь, ведь помолвка была делом почти решëнным, по крайней мере — было им до почти случайного, лëгкого приветственного поцелуя ледяных девичьих пальцев с полчаса назад, отчего слизеринка ощутила странную, доселе незнакомую тëплую щекотку где-то глубоко внутри. По крайней мере, Эбигейл убеждала себя, что это вовсе не то, о чëм она читала, когда от одного уверенного жеста — движения пальцев, охвативших челюсть и едва приподнявших её голову — бабочки вспорхнули в животе. Розье тоже немного наклонился — их глаза оказались на одном уровне, он выглядел забавляющимся, почти снисходительным, как будто вновь рассказывал некий секрет. Но вместо секрета мужчина окончательно сократил расстояние между их губами, чуть склонив голову в сторону, и приник к её удивлëнно приоткрытым губам. Его язык скользнул внутрь, и Эбигейл, ощутив горячее, влажное прикосновение, с удивлением поняла, что это ей не просто нравится — несмотря на рассказ Трэйси Дэвис, которая описывала поцелуи как мокрые и слюнявые — по всему телу разливалось тепло, в животе будто что-то сворачивалось в горячий, покалывающий узел, девочку то и дело пробивала дрожь. Назойливый хор мыслей будто бы разом утих; осталось лишь это новое, незнакомое соприкосновение губ и языков. Ей казалось, что она навеки останется в этом полутëмном, серебристо-лунном коридоре, пытаясь ответить на поцелуй, повторяя то, что чужой язык проделывал с её; что это всепоглощающее новое чувство заставит её сойти с ума; что то, как чужой язык по-хозяйски исследовал её рот, заставит её задохнуться, потому что всего этого — прикосновений к её обнажëнной шее, спине, волосам, пальцев, путающихся в её тëмных кудрях и потягивающих за них, было слишком много для неё, внутренности стягивало узлом всë сильнее, перед глазами — закрытыми от избытка впечатлений — плясали алые пятна. По-хорошему, ей сейчас должно было быть стыдно — слишком вольно себя повела. На деле, вместо стыда в животе поселился шальной восторг, как всегда, когда Лестрейндж чуть-чуть заступала за грань дозволенного. Да и никто ведь не узнает? Двойственность её жизни привела к самым неожиданным последствиям: то, что было «хорошо» дома, обращалось «плохо» в школе; то, что поощрялось на собственном факультете, порицалось остальными тремя; теперь любое «нельзя» Эбигейл научилась трактовать как «можно в определённых обстоятельствах». Когда-нибудь это должно было выстроиться в сложную систему: что запрещено, а что, напротив, поощряется в тех или иных условиях, а пока оставалось угадывать интуитивно, и Лестрейндж с удовольствием прощупывала грани дозволенного. Конкретно в вопросе взаимоотношений полов, не существовало чëтких правил вовсе: Первая Магическая несколько пошатнула привычные устои, в те годы спешили чувствовать, любить, заключать браки, надеясь самой древней магией защититься от смерти; даже в среде магической аристократии эти настроения изрядно вытравили налëт bien pensant* целомудрия. Эбигейл осторожно скользнула ладонью по напряжëнному плечу мужчины, сквозь тонкий белый батист рубашки ощущая жар его кожи; другой рукой она чуть было не провела по его бедру, зеркально повторяя чужие движения, но остановилась, осознавая, как это могло бы выглядеть; рука её нерешительно повисла в воздухе, и Эван, не забыв огладить хрупкое запястье с выступающей косточкой, притянул ладонь девочки к своему поясу. Лестрейндж едва заметно вздрогнула, когда рука Эвана затем приземлилась на её бедро уже куда более уверенным жестом, чем полгода назад, и прикосновение это отозвалось мурашками по спине. — Дыши, девочка, дыши, — Розье отстранился; левой рукой он всё ещё удерживал её волосы, ни капли не больно, скорее — столь же чувственно. Эбигейл судорожно выдохнула, хоть и не понимала, что ей приказывал глубокий, хрипловатый мужской голос; глаза девочка держала закрытыми. У неё слегка кружилась голова. Их лица всё ещё были слишком близко. Эван вновь потянулся к её губам, легко и осторожно куснув нижнюю; боль отдавалась внизу живота чем-то сладко-тянущим. Лестрейндж чуть отпрянула, несколько нерешительно повторив за мужчиной — вначале слегка посасывая, а потом чуть прикусив его губу, вызывая довольный выдох. Новое чувство заставило Эбигейл метаться меж желанием прекратить, потому что всего этого было слишком, и шальной мыслью, что она не хочет останавливаться. Всё это определëнно могло к чему-то привести, и, как казалось самой Лестрейндж, она была готова узнать, к чему. В мыслях Эвана уже зарождались непристойные образы, как Она раздевается, одна за другой падают к Её ногам вещи, и изменчивый лунный свет очерчивает сладостные формы тела — и незамедлительная реакция заставила его отпрянуть. Юный возраст разделял их, будто обнаженный меч — Тристана и Изольду. — Хватит на сегодня, беги скорее к Нарси, не то она тебя хватится, — с усилием выдавил из себя мужчина. — Уж больно ты быстро учишься! Эбигейл задорно улыбалась; её тëмные глаза блестели даже в полумраке. *** — Где ты была? — Миллисент встревоженно заглянула в лицо однокурсницы. — Да так, немного попрактиковалась с французским языком, мессир Розье мне помог, — дëрнула плечом Лестрейндж и поправила выбившуюся из причëски прядь. Лицо её осталось абсолютно бесстрастным — она же не врала. Ни капельки не врала, только чуть-чуть расплывчато обозначила своё… Интересное и познавательное занятие, скажем так. Вся её жизнь такими темпами скоро превратится в копилку интересных сведений, которыми не стоило бы делиться, — с ехидством отметила про себя Эбигейл. Не то, чтобы новый опыт затмил события последнего дня семестра, но своё обещание молчать Лестрейндж держала, пока не решив окончательно, что ей с этим делать. Пока всё шло удивительно гладко: её внезапное исчезновение связали воедино с вечером в больничном крыле, и никому не приходило в голову расспрашивать, что случилось. Принять новые реалии было куда сложнее; Эбигейл напряжëнно размышляла, как ей относиться к тому, что люди, которых она знала с детства, её собственные родители, родители её друзей когда-то убивали других людей. С одной стороны, её мирная натура протестовала против подобного: до того Лестрейндж держалась тактики Нарциссы, попросту игнорировавшей нечистокровных; с другой же — разум лихорадочно подбирал объяснения, но не находил ни одного. Думать об этом было особенно неприятно, глядя в глаза тех, чьи метки Лестрейндж хоть и мельком, но видела. Этих людей должны были судить, как её родителей, но отчего одни остались на свободе, а другие отправились на пожизненное свидание с потусторонними тварями? Единственной версией, которой Эбигейл прикрылась, могло служить слабенькое оправдание: те, кто остались на свободе, не брали на душу греха смертоубийства. Но чем же, в таком случае, они занимались? — Эби, а почему ты не танцуешь? — поинтересовалась раскрасневшаяся, довольная Дафна — только что она вырвалась из объятий Нотта. Лестрейндж скривилась. — Живот опять болит, — соврала она. — И вообще, эти мальчишки… — Эбигейл лишь красноречиво вздохнула и закатила глаза, всем своим видом демонстрируя, что сверстники ей чуть интереснее сырой морковки, а от рожи Маркуса Флинта и вовсе с души воротит после тренировок под проливным дождём и на морозе. — Позволите пригласить вас на котильон*? — вырвал её из размышлений знакомый бархатистый голос, от которого теперь в животе вновь начинали пляску бабочки, а щëки заливались краской. Мысли о целомудрии будто ветром вынесло из головы. — Позволяю, — ляпнула Эбигейл под дружный хохот сестëр Гринграсс. — Эй, ну что такого? Ситуация была действительно довольно смущающей, отчего мысли, и без того метавшиеся от воспоминаний о первом поцелуе к лихорадочным соображениям, что же узнать, окончательно захватили сознание девочки. Вместо ответа Лестрейндж выдала стыдную глупость. — Ох, что это у вас, мой ангел? — Эбигейл скосила глаза на серовато-зелëный синяк, на котором позабыла обновить маскирующие чары, и теперь предплечье уродовала крупная гематома. — Эби наверняка опять с кем-то сцепились в коридоре! — хихикнула Астория, кокетливо стреляя глазками в мужчину. Лестрейндж даже удивилась — откуда это в девчонке на год младше неё? — У неё это часто случается! — Так вы, душа моя, заядлая дуэлянтка? — усмехнулся Эван. — Забавное увлечение в столь юном возрасте. Хотя, признаться, когда-то я и сам грешил подобным… — Расскажете? — Эбигейл протянула мужчине руку и улыбнулась, скрадывая затаëнную радость: из этого что-то могло выйти! — Так люблю разные истории! Несомненное выражение наивного, искреннего любопытства в чуть раскосых её глазах не могло затмить несколько странного в тринадцать лет задумчивого изумления, будто Лестрейндж слышала нечто большее, научившись читать между строк. Едва заметная тень неопытного кокетства, лёгкая, рассеянная, ни к кому не обращëнная полуулыбка мало вязались с манерой постоянно и прямо смотреть в глаза собеседника, ловить каждое его слово с видимым любопытством, отвечая мало и неохотно. Эбигейл слушала, уронив на колени скрещенные руки; те были вовсе не по-детски неподвижны. Рассказу о дуэли с аврором она ни капли не удивилась, лишь уточнила — как же её собеседнику удалось остаться практически невредимым? Вопрос этот был продиктован практическим интересом, и Лестрейндж сделала себе пометку на будущее: иметь порт-ключ на всякий подобный случай. — Вы, кажется, хотите смеяться надо мною, — обратилась она к Розье. — К чему вам было вступать в схватку с аврором? Или вы, — продолжала она, понизив голос и едва шевеля губами, — были Упивающимся, и на руке у вас… То самое? — А вас это пугает? — чуть снисходительно уточнил Эван. — Вовсе нет, — соврала Эбигейл, широко и наивно распахивая глаза. — Вы, помнится, приглашали меня на танец. Первый признался! — хотелось злорадно ухмыльнуться ей. Вместо того Эбигейл вновь придала своему лицу вид неподвижной задумчивости, тайного, постоянного изумления, как у дорафаэлевских мадонн — чуть отклонившись назад и отвернув голову к правому плечу, она грациозно двигалась в обещанном танце. Собрать странноватую мозаику не выходило. Упивающиеся Смертью — мерзкие, отвратительные твари, по словам «Пророка» прошлых лет, кровожадные убийцы невинных, были уважаемы в обществе. Сколько ещё их, меченых, здесь и сейчас? Сколько лет она прожила бок о бок с Пожирателем и не знала об этом? А кто был против этого? Из всех, кого знала, она могла назвать разве что предателей крови Уизли, старика Дамблдора и беглеца из Азкабана. Хорошенькая компания, нечего сказать. И всё же, откуда-то из глубины души рвалось интуитивное знание, что нельзя слепо верить ни тем, ни другим… Но кому тогда верить? Кому? Вместо того, чтобы строить из себя фарфоровую куклу с примерзшей к лицу рассеянной полуулыбкой, хотелось кричать, до хрипоты отстаивая свою позицию — но откуда у неё эта позиция, если уже почти год она плавает в мутном тумане, и никто ничего не собирался ей объяснять. Кто вообще решает такие вопросы в тринадцать лет? А Лестрейндж тошнит от вида крови, чистой, нечистой, всë едино — выглядит и пахнет любая кровь одинаково: тошнотворно, сладковато, с отголоском металла. Иронично — с её горячим нравом, с её конфликтностью и дерзостью, с её манерой вытаскивать палочку каждый раз, когда скулы сводит от гнева — иметь гематофобию и родителей, осуждëнных за пытки. Вся её жизнь напоминает дурную иронию. И от этого отчаянно хочется неприлично ржать, как безумная. Как Блэк в Визжащей Хижине. И это тоже чëрная (как его фамилия) шутка: иметь больше общего даже внешне (посмотрите на неё, чëрная, как ворона!) с беглым преступником, чем с платиноволосыми Малфоями или белокурым возлюбленным, который ей по крови близок в той же степени, что и Сириус. Не очень-то смешно, рано или поздно от таких шуточек она сойдëт с ума, если не выстроит всё в одну стройную картину, примерно настолько же очевидную, как факт белизны молока. Ну, или выпьет яду, и это будет очень по-французски. *** — Вот уж не думал, что тебе настолько по душе придëтся квиддич, — бурчал брат, волоча дорогущую метлу по свежевыпавшему утреннему снегу. Эбигейл с такой же «Молнией» в руках рассеянно улыбалась. Плевать ей на квиддич. Она чем угодно готова сейчас заниматься, лишь бы ноющей болью в мышцах заглушить надоедливое жужжание разума. Но полëты — не худший вариант, метла слушалась малейшего касания, будто под мысли седока подстраивалась. Эбигейл наслаждалась этим чувством полëта, и всё же чего-то ей в них не хватало. Внезапно её будто громом поразило — глядя, как небрежно волок за собой Малфой бесценную «Молнию», казавшуюся сейчас бесполезным придатком к его руке, Лестрейндж осознала: она хочет летать без метлы. Скрываться из виду, чтобы никто, никто не беспокоил. Потому что за прошедшие каникулы стало очевидным: с ней, с Эбигейл Беллатрикс Лестрейндж, что-то не так. И дело не в том, что она двуличная лгунья — за это можно разве что похвалить, виртуозно врать, строить из себя наивную дурочку, любительницу книжечек о проститутках* и романов о великой любви, когда на деле в с виду пустой голове роятся мысли о мироустройстве — почти искусство. Дело в том, что ей отчаянно противны все вокруг. Ей противно видеть учеников с других факультетов, которые порочат её честь, смотрят на неё так, будто она лично замаралась чужой кровью. Ей противно видеть слизеринцев, за исключением, пожалуй, сестёр Гринграсс, Милли, Блейза и Теодора, те попросту равнодушны к мелким дрязгам. Остальные же — будто нарочно позорят имя факультета и своих родителей, ведут себя, как стая мелких визгливых собачонок, и, что самое стыдно — любимый брат был в их числе. За пределами школы блещущий безукоризненными манерами, поездку в Хогвартс он начинал с того, что шëл к Поттеру, дабы уколоть того очередной саркастичной шпилькой. И ей было душно среди лицемеров в дорогой одежде. Кажется, она всё же сошла с ума, раз эти мысли её коснулись. И, пожалуй, вернувшись в Хогвартс, она сделает самую безрассудную вещь в своей жизни. Вот только никому о своих планах Лестрейндж рассказывать не будет, выстраивая между собой и братом стену горькой, мучительной лжи — пока он из-за рассказанного пустякового секрета про другой французский будет думать, что Эбигейл с ним предельно искренна. Проведя несколько дней после Рождества в библиотеке, Лестрейндж сумела, наконец, сформулировать, что она думает о вопросах чистоты крови, и мысли её не могли понравиться ни светлым, ни тëмным. Инцест всегда был обычным делом в чистокровных семьях — иногда не оставалось выбора: или родниться с полукровками, или прибегать к кровосмешению. Многие чистокровные линии ввиду этого угасали, даже среди Священных Двадцати Восьми нашелся достойный пример*: череда близкородственных браков рождала таких, как Крэбб и Гойл, не отличающихся особым умом; таких, как Булстроуд, страдающая от непонятного «родового проклятия», да и Малфоев последствия кровосмешения не обошли стороной: несчастная Нарцисса по вине предков не могла выносить второго ребëнка. Посему радикальная позиция Тёмного Лорда была отвергнута Эбигейл без особых сожалений. Но и родниться с магглами, как оказалось, не стоило: поддерживающая наследников сила Рода могла попросту сокрушить лишённых таковой поддержки не-волшебников; личный потенциал магглорождëнных тоже мог не выдержать. Посему и со «светлыми» Лестрейндж было несколько не по пути, да и с учётом того, что она узнала касаемо запрещëнных областей магии в прошлые годы, было интереснее бороться за возрождение прежних позиций. Ни тëмным, ни светлым пока не принадлежал ровно один человек из всего её довольно обширного круга знакомых. И с этим самым человеком ей необходимо было пересечься…