Путь к Метрополису

      Уже третьи сутки проливной дождь поливал островерхие крыши Ахатенбурга. Улицы превратились в полноводные реки, по которым плыли, подобно обломкам кораблекрушения, обломки досок, дохлые крысы, какие-то непонятные помои. Дома возвышались над бушующими водными потоками, словно корабли, потерявшие управление и гонимые штормом прямо на рифы. А над их крышами виднелись сквозь дождевую пелену шпили кафедрального собора святой Гернессы, напоминающие скалы, об которые эти корабли скоро разобьются и пойдут на дно забвения.       – Покайтесь! Пока-айтесь! – орал сумасшедший нищий-пророк, весь промокший до нитки. – Этот дождь послан вам за ваши грехи! Вы погрязаете во грехе! В мирских хлопотах! Вместо того! чтобы! думать о Боге!.. Пчх… – Пророк шмыгнул распухшим от насморка носом. – Каждый день! Каждый миг! И если рука вам мешает в этом – отрежьте руку и скормите ее псам! Почувствуйте! Почувствуйте бремя грехов своих! Может быть, тогда вы заслужите прощения!.. Не-е-е-ет! Не-е-е-е-ет! Не будет вам прощения! Сдохните, сучьи дети, сдохните в муках! Пусть черви едят вас заживо, поганые ублюдки, грешники, потворствующие ереси! Пусть черти в аду проткнут вас пиками и выебут в эти дыры, как последнюю шлюху! Потому что вы и есть шлюхи греха, смрадные пробляди, просравшие душонки свои! Убирайтесь в ад! – Благочестивые обороты в его устах свободно сочетались с чернейшей площадной бранью.       Ганил, завернувшись в плащ и подоткнув рясу послушника, по колено в воде тащился в сторону собора. Его кожаные туфли разваливались, однако других ему не полагалось. Удобная обувь расслабляет дух, коснеющий во грехе; обувь и одежда должны быть такими, чтобы постоянно напоминать – ты сосуд греховный и ничего, кроме страданий, недостоин.       Подойдя к калитке в соборной ограде, Ганил постучал.       – Кто там? – донеслось из-за стены.       – Это я, послушник Ганил!       – А, это ты… – Стоящий по ту сторону привратник собора открыл калитку. – Входи…       Ганил боялся, что он опоздал. Опоздание было серьезным нарушением, за которое Ганила могли жестоко высечь. Говоря по правде, если он пришел вовремя, его тоже могли высечь. Его могли высечь в любом случае, ибо он был, во-первых, грешником, а во-вторых, уличным приблудой. Было еще, впрочем, и в-третьих…       Родителей своих Ганил не мог помнить: отец умер еще до его рождения, а мать погибла, когда ему еще было полтора года. Вырастила и воспитала Ганила старшая сестра, она же научила его читать и писать. Сестра зарабатывала на жизнь тем, что торговала целебными травами и зельями, изгоняла болезни заговорами. Вреда она не принесла никому; наоборот, многие считали себя обязанными ей своим исцелением. Но однажды в их дом пришли люди в черных плащах инквизиторов…       Ганил плохо помнил тот день, когда он предпоследний раз видел свою сестру – плачущую, молящую своих палачей о пощаде. Но те продолжали тащить ее к черной карете, словно в них уже не было ничего человеческого – ни жалости, ни сострадания, только холодная автоматическая решительность, больше присущая насекомым, чем людям. И сестра Ганила в какой-то момент поняла это – и мольбы сменились богохульствами. «Ваш бог, – кричала она, – не добрый бог! Это бог зла, и вы – слуги Дьявола! Будь прокляты вы, ваши попы и ваш гнусный божок! Да вернутся Древние и уничтожат отродье челов… ахх!..» Она не договорила – речь ее оборвалась на полуслове; ее швырнули в карету, словно мешок, и увезли прочь.       После Ганилу довелось увидеть свою сестру еще раз – уже на костре, где она горела заживо. Лицо ей замотали черными тряпками, оставив открытым один-единственный глаз; Ганил видел с помоста, где его держали посаженым в тесную клетку, что эти тряпки насквозь пропитались кровью. Сестра его горела заживо, а люди, когда-то называвшие ее спасительницей, отпускали в ее адрес грубые шутки. «Что отворачиваешься, пащенок?! – рычал инквизитор, стоявший над клеткой с Ганилом. – Смотри, сученыш, не отворачивайся! То же самое и тебя ждет! Будет твоя кожа пузыриться и слезать, мясо обугливаться; а потом ты будешь вечность мучиться в аду, и адские черви сожрут твою плоть, и будут дьяволы пытать тебя вечно! Вечно! Вечно!»       Потом клетку отперли и мальчика вытащили наружу, чтобы бросить в огонь. Но Ганил не стал ждать – внезапно для своих мучителей он сам рванулся к костру и, выхватив горящее полешко, ударил им того самого инквизитора, что издевался над ним. Инквизитор упал, ряса его загорелась; началась паника…       Ганилу удалось сбежать. Почти два года он жил бродягой, прибившись к группе «крысенышей» – таких же, как и он сам, детей-изгоев, живущих в подвалах покинутых домов, питающихся чем попало, не брезгающих даже воровством. Смерть стала для них постоянным спутником – то и дело кто-нибудь из «крысенышей» умирал: травился тухлой пищей, замерзал в холодную зиму, его загрызали бродячие собаки или забивали насмерть лавочники. В конце концов, «крысенышей» в живых осталось лишь трое, когда их схватили стражники. Тюрьма, как на грех, оказалась переполнена, и стражники, не желая возиться с этими изгоями, изрубили их мечами.       Ганил мог бы быть изрублен вместе с ними; однако начальник городской стражи оказался набожным человеком. Набожность его выражалась главным образом в том, что он считал благотворительность главным условием спасения души, дабы сальдо благодеяний сходилось с бульдо грехов. Увидев тощего грязного «крысеныша», начальник стражи счел, что забота об этом существе поможет ему свести сальдо и бульдо. Он вымыл Ганила, накормил, переодел в чистое, а затем сдал мальчишку своему знакомому священнику, который и отправил бывшего «крысеныша» в приют при соборе святой Гернессы, что в Ахатенбурге.       Наверное, начальник стражи действительно считал свое деяние благим; однако в действительности участь уличного приблудыша, ставшего послушником, можно было назвать благой с трудом. И все же нельзя было сказать, что это время было бесполезным для Ганила…       На свое счастье, Ганил не опоздал. Его даже не побили – только лишь пару раз шлепнули по спине, совсем даже не больно. Переодевшись у себя в келье, мальчик вместе с другими послушниками направился в зал для проповедей.       Сегодня проповедь читал субдиакон Грюльхан – на редкость неприятный человек. Это был полный мужчина лет пятидесяти, с отечным лицом. Ради ущемления своей греховной плоти он носил под рясой цепи-вериги, перетягивающие его грудь и живот; из-за этого он дышал громко и тяжело, словно затянутая в корсет модница. Вдобавок он страдал несварением и то и дело громко выпускал скопившиеся газы в самый неподходящий (для окружающих) момент. В руке Грюльхан держал плетку-семихвостку, которой он лично порол провинившихся послушников (иной раз вина заключалась в том, что Грюльхану просто не приходило в голову, в чем можно обвинить наказуемого). Говорили, что Грюльхан ущемляет свою плоть вовсе не из благочестия, а напротив, из-за извратного удовольствия от боли – своей и чужой; а также что он испытывает противоестественное влечение к красивым мальчикам.       – Так, сегодня будет... – Грюльхан листал лежащую перед ним на пюпитре книгу, делая вид, что ищет нужную страницу. – Вот! Сегодня будет притча о страдальце Геове. Геов жил в земле Илирийской, когда те земли еще не отшатнулись от истины и не попали под влияние южной ереси… Геов был зажиточным горожанином, и при этом славился среди соплеменников своим благочестием. Но однажды Господь решил испытать Геова. И с этой целью… – субдиакон понизил голос, – он наслал на город чуму! Вся семья Геова умерла; сам он едва выжил! Его имущество отобрали за долги; самого Геова сначала бросили в тюрьму, а затем продали в рабство! Затем Господь наслал на Геова проказу! Тело несчастного раба покрылось коростой; его изгнали из города в пустыню, чтобы голод и жажда милосердно избавили его от страданий! Но даже тогда, даже тогда он не отрекся от Бога и продолжал славить его в молитве чуть слышно, запекшимися губами!       Грюльхан сделал паузу, дабы отдышаться… и в этот момент в тишине раздался характерный звук исходящих газов. Из задних рядов послушников послышались негромкие смешки.       – Ухррм! – грозно прорычал субдиакон, смотря исподлобья на послушников. – Так вот, о чем я?.. Вот… К Геову явился ангел; он исцелил страдальца одним чудотворным прикосновением и рассказал о том, что Господь решил отметить Геова особой милостью за его крепость в вере… Так Геов стал святым чудотворцем. Со всех концов Илирийской земли приходили к нему страждущие, и никому он не отказывал. Но много ли людей стало в результате счастливыми?.. Смертельно больной торгаш исцелялся Геовом – и начинал с новой силой транжирить состояние на резко возросшие капризы; а чтобы добыть денег, вгонял в нищету сирот и вдов! Умирающая юная дева исцелялась – и со временем впадала в блуд, отвращала мужей от жен и творила такое, чего вам даже знать не положено! Своими благодеяниями Геов принес больше вреда и горя, нежели могли бы принести исцеленные им хворобы! И тогда он впал в отчаяние и возроптал на Бога… И опять к нему явился ангел; и рек ему Геов: «Скажи, почему чудеса, что я творю с Его именем на устах, приводят только к умножению страданий? Неужели нам лгут, и Господь вовсе не добр, но бог зла?» И ангел захохотал жутким голосом; на его голове появились рога, а изо рта вылезли щупальца, извивающиеся подобно змеям! «Я рад, что ты это понял, ничтожный! – взревел тот, кто только что казался Геову ангелом. – Ты хорошо для нас поработал; теперь твоя душа, и души всех жителей твоего города, и души всех жителей земель, откуда приезжали, чтобы тебе поклониться, а также их потомков и потомков их потомков – все они принадлежат нам и нашему хозяину дьяволу!» И с этими словами притворявшийся ангелом дьявол схватил Геова и унес его в ад. В тот же миг все, кого когда-либо исцелил Геов, мгновенно покрылись проказой. Они стонали и молили Бога о пощаде, но только хохот демона раздавался им в ответ! И некогда славный город полностью вымер, и всю землю Илирийскую объяла эпидемия; и сердца людей преисполнились отчаянием, и они возводили на Господа нашего хулы… И когда пришел ересиарх Агамед – жители некогда цветущего края склонились перед южной ересью!.. Так вот, чему нас учит сия притча? Ответствовать на сей вопрос будет…       Грюльхан замолчал, не договорив, и пристально оглядел послушников, как бы выбирая жертву. Воцарилась зловещая тишина; затихли даже те, кто только что шепотом отпускал непристойные шутки про пердеж.       – Марри! Ответствовать будет Марри! – рявкнул субдиакон. Послушники облегченно вздохнули – Грюльхан будет спрашивать не их. Марри, слывший среди послушников умником (нередко с добавлением прилагательного «чертов»), вышел к кафедре.       – Сия притча говорит нам, – начал он, – что если Господь посылает нам бедствия, он делает это для испытания нашей веры. И если человек не теряет веры своей, несмотря на испытания и соблазны, Господь его вознаградит… Однако и дьявол не дремлет; и чтобы не попасть в сети его, мы должны отличать его соблазны от истинной Господней милости…       – Хватит… – усталым тоном произнес Грюльхан. – Хватит, достаточно. Я и так понял… – Субдиакон остановился напротив Марри, и вдруг неожиданно для всех рявкнул, – …Что ты, пащенок, ничего не понял!! Какое, мать твою еб, вознаграждение?! Ты чего начитался, говноглот?! «Господь вознаградит!..» – проблеял он, передразнивая Марри. – Запомните, вы, уриналоголовые кретины: Господь никого из людей не вознаграждает! Потому что люди злы, подлы, нерадивы, скупы – грешны, одним словом! В чем я убеждаюсь лишний раз, смотря на вас, остолопы! О чем вы сейчас думаете, вместо того, чтобы поразмыслить о своих грехах? Я догадываюсь, о чем! «Когда этот пердун наконец закончит бухтеть, и мы наконец сможем снова предаться безделью и праздности?» – вот о чем вы думаете! Вот так! – добавил субдиакон уже более тихим голосом. – Но знайте, – он погрозил послушникам пальцем, – кроме того ада, где дьявол наказывает грешников, есть и ад земной! И от него вам уж точно не уйти! Э, да что там говорить – глядите! Глядите, ибо наглядный пример вам будет весомее самых пылких проповедей!       Схватив Марри за волосы, он с силой припечатал его лицом об кафедру, потом еще и еще – кровь текла из разбитого носа послушника, смешиваясь со слезами. Марри уже не плакал – ревел в истерике; однако субдиакона этот рев, похоже, только больше распалял. Резким движением он задрал рясу на послушнике вверх, обнажив мальчишеские ягодицы, затем взял с кафедры плетку и с размаху ударил…       Крики Марри перешли в пронзительный визг. Удары плетки оставляли на его коже красные полосы; после трех-четырех ударов на них выступили капли сукровицы. Сладострастно оскалившись, субдиакон снова и снова взмахивал плетью; казалось, на него снизошел священный экстаз. Послушники смотрели на это зрелище с ужасом, смешанным с облегчением; почти все они хоть раз, да отведывали плети Грюльхана, и каждый из них в глубине своей души радовался, что в этот раз выпорот оказался не он.       – Пош-шел в-вон! – Субдьякон наконец оттолкнул в сторону зареванного Марри, размазывающего кровь и сопли по лицу. – Всем вам место в аду, маленькие еретики! Надеюсь, когда-нибудь Инквизиция займется вами как следует – тогда вы еще вспомните меня добрым словом, у-у, негодники!..