Путь к Метрополису

      Восток понемногу светлел. Громады монолитов все отчетливее вырисовывались на фоне предрассветного неба – черные, как безвременная вечность, как бездна без звезд.       Услышав шаги за спиной, Ганил оглянулся. Он думал, что это Энцо, наконец расшифровавший письмо, найденное у ассасина, но вместо Энцо он увидел Веслану, одну из участников экспедиции.       Округлое, слегка смуглое лицо Весланы было щедро усыпано веснушками, вздернутый кверху носик напоминал почку на картофелине, а талия явно никогда не знала объятий корсета. Волосы пшеничного цвета Веслана заплетала в косу, по обычаю своей родной земли – восточного княжества Актравия. В Ахатенбурге Веслана наверняка прослыла бы дурнушкой.       У ахатенбургских красавиц идеалом считались прямой, с небольшой горбинкой, нос и удлиненное бледное лицо с легким румянцем на щеках; в немалой степени формированию этого идеала способствовал климат Ахатенбурга, благодаря которому многие из местных красавиц (да и не только они) никогда не старели, поскольку умирали молодыми. Утягиваться в корсеты ахатенбургские модницы начинали – без преувеличения – едва научившись ходить; особым шиком считалось сжать свою талию до таких размеров, чтобы пальцы кавалера могли сомкнуться на ней в кольцо. Из-за немилосердного сдавливания внутренностей модницы страдали болями в спине и пердели не хуже старого козла Грюльхана. Однако жестокая мода продолжала держаться, со временем сделавшись атрибутом высокой нравственности и благочестия – считалось, что истинно благородная дама может появляться на людях не иначе как в чепце, перчатках и натуго затянутой в корсет.       – Ганил, – в голосе Весланы юноше почудилась тревога, – что произошло нынче ночью?       – Ничего серьезного, – Ганил старался выглядеть беззаботным, – просто к нам влез какой-то бандит. Энцо его убил…       – Ты уверен?       – Я сам видел его труп. Только, – юноша пододвинулся поближе, – никому не говори. Хозяин гостиницы боится, что из-за этого его доходы упадут.       – Ганил… Скажи, ты веришь в то, что этот убийца случаен?       – А ты как думаешь?       – Не знаю… У меня дурное предчувствие.       – Это пустыня, Веслана. Здесь у всех дурное предчувствие… Слышала, что говорят местные? Если долго прислушиваться к тишине, джинны похитят твой разум.       – Джинны, хе… – Веслана смешно сморщила носик. – Местные кругом видят этих джиннов. Стоит только сделать что-нибудь не то, и джинны сделают тебе что-нибудь нехорошее. У нас тоже старейшины говорили – не ходите в лес, иначе быть беде!       – А ты ходила?       – Да… Не было там ничего особенного, только круглая поляна да идолы трухлявые по краям. Когда-то, до Святой Церкви, там поклонялись местным духам. А вскоре… – Веслана нахмурилась.       – Что вскоре?       – Да сам знаешь что. Таежный хан Тунгум, воспользовавшись тем, что Актравия воевала с соседями, напал на нас и разорил. Моих родителей убили, меня продали в рабство… Если бы не Энцо, была бы я сейчас в гареме какого-нибудь шейха… – Снова сморщив носик, Веслана улыбнулась, однако глаза ее оставались грустными.       – Да, кстати, а что ты думаешь об Энцо? Кто он такой, откуда взялся?       – Не знаю. – Девушка пожала плечами. – Выкупил меня на невольничьем рынке. Я уже ничего хорошего и не ждала, но он сказал, что готов дать мне свободу.       – А ты?       – А я бы и рада, да только куда мне идти? Актравии больше нет; Тунгум и сговорившиеся с ним соседние княжества пожгли и разграбили все, что смогли. Некуда мне возвращаться, некуда… И я осталась.       – Почему же он тебя выкупил?       – Не знаю. Загадка…       Энцо и впрямь был загадкой. Никто не мог сказать, сколько ему лет – ему могло быть и двадцать пять, и пятьдесят. Впрочем, вряд ли он был уж слишком молод – ибо пять лет назад он уже производил впечатление бывалого человека. Энцо был отличным фехтовальщиком и метким стрелком; впрочем, даже без оружия он оказывался серьезным противником. При этом он был умен, хорошо знал несколько языков, разбирался и в истории, и в алхимии, и в механике. Вряд ли простолюдин мог получить такое образование… хотя, с другой стороны, сам Ганил был далеко не дворянского рода.       Впервые они встретились три года назад, в Арконцце.       …После Ахатенбурга с его дождями, кривыми грязными улочками и болезненно-бледными обитателями, королевство Талласия показалось Ганилу раем земным. Здесь под непорочно-синим небом раскинулись изумрудно-зеленые холмы, на которых местные пастухи пасли стада коров. Пастухи выглядели беззаботными, словно герои сказок, что когда-то рассказывала Ганилу сестра. Казалось, здесь эти сказки стали былью.       – Да, здешние жители умеют радоваться, – улыбнулся Альбертин, когда мальчишка рассказал ему о своих впечатлениях, – но и ненавидеть они умеют не хуже. Избави тебя святой Голеан в чем-нибудь обидеть талассита! Он виду не подаст, будет с тобой так же дружелюбен, как и всегда… А потом ты проснешься с ножом в сердце!       Вскоре они прибыли в столицу Талласии Арконццу. Здесь Альбертин и Ганил расстались.       – Прости, – скказал тогда инквизитор, – но я должен тебя оставить. Дальше ты как-нибудь уж сам…       – Почему? Ты не хочешь, чтобы меня считали любимчиком инквизитора?       – И это тоже. Но не только… Думаю, ты давно понял, что я покровительствую тебе не только из благотворительности. Я хочу сделать из тебя инструмент Инквизиции. Хороший инструмент… – Помолчав, Альбертин добавил: – Это значит, что ты должен уметь сам находить цель, сам выбирать, как тебе действовать: рубить с плеча или резать, точно хирург, ни на волосок больше или меньше… Я дам тебе адрес профессора Академии Кошкоглазых Чикконды; ты отнесешь ему рекомендательное письмо…       Чикконда оказался немолодым уже человеком, весьма подвижным для своего возраста. Поначалу он встретил Ганила со строгим видом, однако после того, как он прочитал письмо, его взгляд смягчился.       – О, прелестно! – воскликнул он, разглядывая юношу так пристально, что Ганил смутился. – Так значит, молодой сеньор желает припасть к источнику мудрости, что с давних лет изливается в стенах Академии? М-м, похвально, похвально…       «Молодой сеньор»! Еще недавно Ганила не называли иначе, как приблудышем и пащенком. От волнения его голова даже закружилась. Все-таки в приюте ему долго вбивали (в том числе в прямом смысле) мрачную истину: Господь не вознаграждает людей, ибо люди этого недостойны. Судьба дарит подарки только для того, чтобы потом отнять их вместе с тем, что тебе дорого.       Но пока судьба не спешила оставлять своего нежданного фаворита. Профессор позволил Ганилу поселиться у него в особняке; юноша спал в собственной постели, умывался из принесенного служанкой рукомойника и носил чистую, постиранную прачкой одежду. Еще совсем недавно подобная роскошь казалась ему чем-то сказочным, вроде золотых дворцов. Занятия в Академии Кошкоглазых (получившей свое название от девиза, призывающего студентов «быть зоркими, словно дикие кошки») еще не начались, и свободного времени у Ганила было хоть отбавляй.       Арконцца ничем не напоминала задыхающийся от сырости и гнилостного духа Ахатенбург. Ее выложенные брусчаткой улицы пропахли морской солью и свежестью. Вода в уличных каналах была настолько чиста, что ее можно было пить. Шпили городских зданий возносились навстречу солнцу; Ганил словно бы попал в сказочную страну добрых великанов. С моря дул игривый бриз; если идти навстречу ему, то можно увидеть, как над портом вздымаетсяя лес корабельных мачт. А еще дальше, за мачтами, лежала бескрайняя синяя равнина, уходящая к горизонту. Море, великое море!..       Припортовые кварталы кишели матросским людом со всех концов земли. Чикконда говорил, что к этим кварталам приличному человеку лучше даже не приближаться; однако Ганил, навидавшийся с «крысенышами» всякого, не очень-то боялся здешней публики.       Тогда-то он и увидел высокого человека с красивым лицом, о чем-то беседовавшего со сгорбленным карликом-нищим. Незнакомец был одет без излишнего щегольства: камзол, штаны, сапоги, плащ и шляпа с полями – все явно видало виды. На боку висела перевязь со шпагой, а из-за пояса торчали два пистолета – по всем признакам, этот человек был не из тех, кого можно просто так завалить и обобрать.       Впоследствии Ганил готов был поклясться – что-то в тот момент он почувствовал. Может, сердце замерло на долю мгновения, или чуть увлажнились ладони. Такое бывало иногда с Ганилом; в какой-то ничем не примечательный внешне момент его посещали непонятные предчувствия, и почти всегда оказывалось, что эти предчувствия были не зря. Но он понял это уже потом, когда незнакомый мужчина обрел имя: Энцо.