Кленовые листья с мёдом

Весна в Костроме, как и во всех городах, что стоят на Волге, начиналась ярко и солнечно. В конце марта. Лёд растаял. Дышать стало легче и свободнее. Дамбы впитывали в себя ожившую воду, шхуны плавно покачивались на синих волнах, опьяневшие от дальних странствий. Пахло речной водой, мартовский воздух ласкал лёгкие. Старые церквушки и улочки города под лучами мартовского солнца казались нарисованными акварелью; золото колоколов и православных крестов будто бы плавилось, норовя разбавить глубокую голубизну неба. На станции стали появляться продавцы рыбы, проезжающие отчего-то особенно любили покупать вяленую стерлядь. Гудели паровозы, оживало водное передвижение на Волге, в середине марта вернулись в родные края грачи, а в конце месяца — скворцы. Все они радовались весне. Вечерело всё ещё достаточно рано, небо становилось ватным, тёмно-голубым, блекло, как выключенная лампочка. И так до утра, пока на востоке не забрезжит растопленный розовый кварц восхода. Олег задержал после занятия Серёжу Берсенева, поскольку тот уже давно занимал его мысли. Этот парень был не таким, как все. Мужчина понял это, как только пришёл работать в училище в начале учебного года. Берсенев отличался высокомерием, и с первого взгляда казался довольно поверхностным, но однажды Макеев случайно прочитал его сочинение по литературе и понял, что в мальчике-то сидит талант. Как складно, ладно и живописно он излагал свои мысли! В строках молодого человека сквозил романтизм, так прочно скрытый от глаз обывателя. С тех пор Олег стал невольно наблюдать за Берсеневым. Вроде бы равнодушный ко всему человечеству, он явно обладал не только талантом, но и особым внутренним миром, который Макеев очень захотел познать. У него не было никаких доказательств, что Сергей — не банальный забалованный ребёнок, он это чувствовал, ощущал кожей и всеми фибрами души. Берсенев состоял из противоречий и контрастов, это потихоньку сводило Олега с ума. Постепенно мысли об ученике стали чуть ли не навязчивыми. Макеев понимал, что узнать этого парня будет непросто. Во-первых, он нёс себя достаточно спесиво, даже если дело касалось педагогов, во-вторых, он не посещал никакие занятия, на которых Олег мог бы его «выловить». В конце марта, после последней пары, когда в окна щедро лился жёлтый, как яичный желток, свет, Макеев решился. У него не было особенного плана, но и ждать больше не хотелось, у учителя началось настоящее «нетерпение сердца». — Сергей, мне кажется, ты стал пренебрегать домашним заданием. Раньше у тебя было больше рвения, — отпустив ручку закрытой двери, Олег прошёл к своему столу и встал перед ним. Уперевшись поясницей в столешницу, он скрестил руки на груди и выразительно посмотрел на ученика. — Почему вы так думаете? — со скукой в серо-голубом взгляде спросил Берсенев. Он сидел за партой, на которой лежал портфель. Синий костюм и белая рубашка, которые было принято носить в училище, очень шли парню. — Потому что это вторая тройка, которую я тебе ставлю, — ухмыльнулся Макеев. — Что с тобой происходит? — У меня… проблемы личного характера, — помолчав, сдержанно, очень официально ответил Берсенев, вероятно, ощущая себя взрослым и серьёзным мужчиной. — Какие? — Олег почувствовал неожиданный укол ревности. Восемнадцать лет — возраст, когда «хочу» перебивает весь здравый смысл. Может, у него любовь? Хотя… нет. Ну какая любовь у этого самовлюблённого эгоиста? Макеев мог успокаивать себе только размышлениями подобного толка. — Вы правда думаете, что уместно обсуждать мои личные дела? — спросил Сергей и слегка ухмыльнулся. — А почему бы нет? В конце концов, я твой куратор. Олега спасало то, что ему было всего двадцать шесть, а раскрыться перед молодым педагогом всегда проще, чем перед пожилым седовласым человеком, прошедшим Рим, Крым и медные трубы. «Старшее поколение» всегда всё оценивает по своим «старинным» и очень строгим меркам. — Даже не знаю… — Серёжа посмотрел на портфель и нервно затеребил его застёжку. «Всё же, из него так и сочится непосредственность, которую он, глупый, всеми силами хочет в себе задавить», — с нежностью подумал Макеев, склоняя голову набок так, что волосы упали на лоб и настырно полезли в глаза. — Чего не знаешь? — Говорить ли… — Говори. — А вы никому не скажете? — Берсенев перевёл взгляд на мужчину и слегка поджал губы. — Клянусь, — обаятельно улыбнулся тот. Сергей закусил угол губ, потом медленно встал. Лениво, будто через силу взяв портфель, парень подошёл к брюнету, который ощутил, как сердце предательски ускорило ритм. — Не здесь. Пойдёмте, прогуляемся? Олег запретил себе смущаться от такого предложения, хотя хотелось — слишком уж чёртов Берсенев был хорош. Руки так и чесались его потискать. Мужчина посмотрел на свои наручные механические часы, кивнул и, подойдя к столу, взял собственный портфель и ключ. Они вместе вышли из кабинета и Макеев запер дверь. На дворе резвилась компания подростков, играя в мяч. День позволил забыть о ночном дожде: асфальт был сух, ветер покачивал деревья, щебетали птицы. Олег знал, где живёт Сергей, поэтому сразу понял, по какому маршруту они двигаются. — Вы верите, что человеку можно навязать свою волю и тем самым подарить счастье? — спросил Берсенев, пристально глядя перед собой. Олег поразился глубине такого вопроса от, казалось бы, спесивого парня. И вместе с тем порадовался, поскольку понимал, что оказался прав, и Серёжа вовсе не так поверхностен, как кажется на первый взгляд. — Такое случается, — ответил преподаватель. — Как это? — Сергей вопросительно посмотрел на мужчину. — Есть люди, которые сами не понимают своё счастье, не знают, что им нужно. А когда твёрдая рука наставляет их на верный путь, они становятся счастливыми, но не сразу, а после стадии неприятия и протеста. — Интересно… — парень задумался, потирая свободной рукой подбородок. — Я не думал об этом. — Почему ты спросил? — Потому что мой отец решил выдать мою сестру замуж насильно, — вздохнув, устало сказал Серёжа. — Это принесло трагедию в дом. Но человек тот богат и обеспечит Зое счастливую жизнь… По крайней мере, отец пытается всех этим успокоить. — А что твоя сестра? — Она готова выброситься из окна.  — Мда, такой климат в семье не подогревает интерес к учёбе, согласен. — Так что извините, — холодно сказал Берсенев и пожал плечами. — За тройки. «Что творится у него в доме? Надо бы выяснить», — подумал Макеев, сам не понимая, зачем ему всё это. — Я могу с тобой позаниматься, — произнёс он вслух. — Правда? Как? — Допустим, у тебя дома дважды в неделю. Язык — дело тонкое, нельзя запускать, а произношение у тебя, Берсенев, хворает, уж не обессудь. Олег сам удивился, как ему удаётся так ловко, так спокойно говорить о том, о чём он до сей поры мог только мечтать. Оказаться дома у парня — это вплотную приблизиться к нему, узнать его жизнь вне стен училища, увидеть его в другой обстановке, понять, что происходит в семье. — А вас не затруднит? — подозрительно спросил Сергей, вглядываясь в профиль мужчины. — Если бы затруднило, я бы не предлагал. — Хорошо. В какие дни? — Понедельник и четверг. — А время? — В шесть. Устроит? — Да… — рассеянно ответил Серёжа и пригладил пятернёй русые волосы. Впереди виднелся деревянный резной дом, в которым Берсеневы жили ещё с конца девятнадцатого века. Палисадник, рябина и сирень, заглядывающие в окна второго этажа, высокий деревянный забор с резьбой, напоминающий о русском народном зодчестве лучших мастеров, огромная веранда. В Костроме таких дивных строений было немало, но, в отличие от советской массовой застройки, каждое носило свою непередаваемую индивидуальность. — Вот и твой дом, — сказал брюнет, останавливаясь у забора. Улыбнулся своему ученику. — Завтра четверг. Так что до завтра. — Да, конечно… До завтра, — ответил Сергей и вдруг посмотрел в глаза Макеева с таким вызовом, что у того свело в районе солнечного сплетения. Советские ребята восемнадцати лет не могут так смотреть! Но Серёжа мог. И Олег должен был признать, что именно поражающее высокомерие и отстранённость от жизни, исходящие от Берсенева, заставили его так заинтересоваться им. Сергей улыбнулся совершенно обезоруживающе, и на миг стал таким солнечным, что можно было ослепнуть. А потом он отворил калитку и скрылся за забором. Макеев стоял какое-то время, пытаясь прийти в себя от увиденного и успокоиться, слушая тихий скрип ветвей и их стук об оконные стёкла. А потом развернулся и пошёл по узкой дорожке, что должна была вывести его к «Новому городу».