Кленовые листья с мёдом

Первым желанием Макеева было сорваться с места и последовать за Берсеневым. И плевать на всё. Но этот импульс исчез так же быстро, как и возник. Следовало обдумать то, что произошло, попытаться разобраться в себе и принять решение о дальнейших действиях, а для этого лучше всего остаться на какое-то время в одиночестве. «У ваших отношений нет будущего. И ты знал это с самого начала. Зачем ты связался со своим учеником? Зачем ты… только что сделал то, что сделал? Как минимум, это статья!» — корил учителя внутренний голос, когда он закуривал очередную сигарету. Пойдя на поводу у эмоций и своего долго сдерживаемого желания, Макеев толком не подумал о последствиях. Обвинять в случившемся студента было чертовски глупо: Олег вполне мог оттолкнуть его и выгнать. Нет-нет, мальчик не виноват. И даже то, как пошло он предлагал себя, давая понять, что не является трепетной ланью, не снимало никакой ответственности с Макеева. Не то чтобы он боялся этого слова и бежал от него, но на душе был дискомфорт, словно Олег совершил что-то — не подлое — подленькое. Тайное, мелочное, исподволь, то, на что не имел никакого права. Ведь он действительно не должен был идти на поводу у своего желания, он педагог, в конце концов! Макеев хотел помочь парню, но вместе с тем испытывал страх, и сам не понимал, чего именно боится. Навредить? Или, всё же, нести ответственность за ещё совсем незрелого человека? Учитель промаялся до глубокой ночи, а потом забылся тревожным сном.

***

На занятия Берсенев явился сонным. То и дело зевая, сперва он пытался слушать, о чём толкуют преподаватели, а потом устроил голову на согнутой руке, уткнувшись лицом в её сгиб, и задремал. Это произошло на занятии, который вёл Макеев. Сперва ему очень захотелось сделать замечание мальчишке, но он быстро передумал, и не стал как-либо акцентировать внимание на его поведении, хоть в душе и заскреблась ревность. Раз Серёжа не выспался, значит, ночь выдалась бессонной. И в голове учителя то и дело возникали пошлые картинки с участием парня. Когда прозвенел звонок, означающий конец не только пары, но и учебного дня, ребята гурьбой полетели на улицу, а Берсенев остался. Потирая сонные глаза, он наблюдал за тем, как Олег складывает тетради и канцелярские принадлежности в портфель. — Ты почему на паре-то спишь? — хмурясь, спросил он. — Извините, ночью почти не поспал, — беспечно ответил Сергей и зевнул в кулак. — Нам надо поговорить, — помолчав, глухо произнёс Макеев. — О чём же? — Серёжа встал и взял портфель. — А ты сам не понимаешь? — Вы о том, что мы вчера переспали? — широко улыбнулся парень, заставляя молодого человека вспыхнуть и воровато глянуть на дверь. Сергей, заметив это, громко расхохотался. — Вы боитесь. Вы такой смешной! — Прекрати, — нервно сказал Олег. — Идём уже, на улице поговорим. — Да, конечно. Здесь ведь может кто-то услышать. И погонят вас из училища с позором, — отсмеявшись, весело произнёс Берсенев и первым вышел из класса. Пахло апрелем. Это был неповторимый запах, такой же, как аромат мая и июня. В каждом из них есть свои нотки, словно эти месяцы являются фирменными ароматами парфюмерного ряда. В апреле всегда пахнет влажной землёй, что показывается под растаявшим снегом. В апрельские деньки почему-то особенно сильно хочется лета. — Мы должны поговорить о том, что вчера произошло, — сказал Олег строго и отстранённо. Он не понимал, что чувствует. — Говорите, — ответил Берсенев, жмурясь и подставляя лицо солнечным лучам. — То, что случилось вчера — это неправильно. Надеюсь, ты это понимаешь? — Да. Макеев удивился. Да так сильно, что едва ли не остановился от неожиданности. Не такую реакцию он ожидал от своего ученика. Какую — сам не знал. — Но ты хотел этого, — с нажимом произнёс Олег. — И что же? — лениво спросил Берсенев, переводя на учителя туманный взгляд, обращая к нему своё славное, прогретое апрельским солнцем, лицо. Макеев испытал прилив необычайной нежности. Захотелось обнять парня и долго-долго целовать его мордашку, как только что целовал весенний свет. Но мимо проходили прохожие и нужно было держать себя в руках. — Ты пошёл на этот шаг, понимая, что это неправильно? — вновь обретя дар речи, продолжил брюнет. — Всё это абстракция. Правильность, неправильность… Каждый решает сам для себя. Я просто хотел, чтобы вы были моим первым, вы приятный, симпатичный, добрый, вы мне нравитесь, — в голосе Берсенева было столько меланхолии, что Олег почему-то похолодел. — Но я знал, что на следующий день вы захотите «поговорить об этом», станете нудить про мораль. Вот и всё. — Ты так говоришь, словно… — пробормотал Макеев, нервно потирая переносицу. — Словно что? — Словно с какой-то обречённостью. Ему было очень приятно слышать, что он, оказывается, добрый и симпатичный в глазах Берсенева, что он нравится мальчишке. Но теперь на смену растерянности и непониманию, что делать дальше, пришла тревога. Ну почему этот ещё совсем юный, не знающий жизни парень говорит с печалью и обречённостью о том, что должно приносить весеннюю лёгкость, если, конечно, было совершено по согласию? — Может быть, — только и ответил Берсенев и посмотрел на небо. — И что же ты хочешь? — В каком смысле? — Как ты видишь наши… дальнейшие отношения, скажем так. Олег чувствовал себя ужасно глупо, говоря это, и уже не в первый раз. Будто это ему было восемнадцать, а Берсеневу — двадцать шесть. — А вы? — Серёжа зевнул в кулак. — Я… не знаю. Это во многом зависит от тебя. — Мы уже пришли, — Сергей, будто не слушая учителя, указал подбородком на дом, в котором жил. — Я иду с тобой. У нас будет занятие, — решительно заявил тот и сжал локоть студента. Тот изогнул бровь, но не стал спорить. Смеркалось. Время текло очень быстро. Берсенев выполнял очередное задание, делая вид, что не видит, что Олег откровенно заваливает его сложной работой, да и пара давно должна был закончиться. Учитель сидел в кресле, его лицо было скрыто надвигающимся мраком длинных апрельских сумерек, чёрные волосы контрастировали с белизной лица. Макеев с замиранием сердца наблюдал за Серёжей, и снова пытался разобраться в своих чувствах. И вдруг дверь приоткрылась, в комнату заглянула Елена Викторовна: — Простите за беспокойство… Сергей, приехал дядя Эдик. Выйди, поздоровайся. А вас, Олег Владимирович, ждём к чаю. — Спасибо, — ответил тот, медленно выпрямляя спину. Женщина прикрыла дверь. Макеев нахмурился, наблюдая за Серёжей: тот с силой сжимал карандаш, в ярости глядя на стену напротив. По его лицу скользнула судорога. — Что с тобой? — тихо спросил Олег. Тот никак не отреагировал на вопрос, словно находясь под гипнозом. Макеев встал и подошёл к парню, осторожно положил ладонь на его волосы. — Серёжа? Берсенев резко разжал пальцы и карандаш упал на стол. — Дядя Эдик… старая свинья, — прошептал он и ухмыльнулся. Его губы дрожали, а взгляд был всё так же направлен в стену. — Почему? — Да так. — Говори. — Врун, как и многие люди. «Я просто поучу тебя играть в шахматы, это ведь модно. Умным будешь, шахматы ум наращивают!». А потом свои руки мне на ноги положил, давай ляжки гладить… — словно обращаясь к самому себе, задумчиво произнёс Берсенев. — Ч-что? — дрогнувшим голосом спросил Макеев. — Он… пытался совратить тебя? — Наверное. Хотел поцеловать, я увернулся, поцелуй пришёлся в щёку, а ещё… — Что? — руки Олега похолодели. — Не могу я такое сказать — стыдно, — вздрогнув, Берсенев резко встал. Олег тут же схватил его за плечи и развернул к себе. В тёмном взгляде было так много чистой, неподдельной тревоги, что лицо парня смягчилось. — Что он сделал? Говори, — потребовал преподаватель. — Сжал мне… грудь. Было больно. И противно. Очень. Макеев испытал прилив ненависти и отвращения. — Когда это произошло? — глухо спросил он. — Минувшим летом. — Вот ведь мразь! Я сейчас же набью этому ублюдку морду! — вспыхнул Олег и, чуть ли не оттолкнув Серёжу, бросился к двери. — Постойте! — Сергей обогнал его и заслонил собой дверь. Сжав ткань на груди мужчины, пристально посмотрел в его глаза. — Нет, вы опозорите меня перед семьёй! Не надо! — Как это «не надо»? Твои родители должны знать, кого приглашают домой на чай! — запальчиво воскликнул Олег, из его рта вылетели капельки слюны и осели на лице Берсенева. — Они обвинят меня во вранье. Никогда не поверят. Дядя Эдик — обожаемый друг моего отца. Не надо усугублять положение. Пожалуйста, — с расстановкой проговорил Серёжа. Макеев не мог устоять перед этим взглядом. Сглотнув, он прикрыл глаза, стараясь унять ярость. — Спасибо, — тихо добавил Сергей и выпустил ткань кофты учителя. Олег отвернулся, волосы упали на лицо. — Хотел бы я, чтобы вы были моим старшим братом, — чуть улыбнувшись, Берсенев медленно подошёл к окну. Розово-серебристые сумерки придавали дворику и дорожке, убегающей вверх, загадочную красоту. Неповторимую весеннюю красоту. Скоро наступит май, начнёт стремительно расти нежная зелень на деревьях, будет пахнуть грядущим летом, которое, как всегда, будет обещать счастье — лето всегда так делает. Это только осенью придёт разочарование, пусть и сладкое, со вкусом верескового мёда и антоновских яблок, но разочарование. Слова Серёжи тронули Олега. Он медленно убрал волосы с лица движением руки. Он смотрел на Берсенева, силуэт которого на фоне сумеречного окна казался нереальным, иллюзорным, призрачным, и думал, что тоже хотел бы этого. Хоть что, лишь бы быть ближе, иметь возможность защищать Сергея от этого гадкого мира на законных основаниях. — Чего бы ты хотел прямо сейчас? — спросил он. — Хотел бы оказаться на море. Полумрак, солнце уже село, на небе остались багряные разводы, пахнет морской водой, и белый песок блестит под прибоем, будто серебристый. Голос парня был наполнен такой тёплой мечтательностью и всё той же меланхоличностью, что Макеев не выдержал. Подойдя к Серёже сзади, от уткнулся носом в его макушку, ласково поцеловал тёплые волосы, втянул их неповторимый аромат ветра и какао. Учитель давно подметил, что у Сергея литературный талант. Мальчик умел видеть красоту, умел писать о ней и говорить. — Надо дождаться лета, и тогда… — прошептал он. — Что будет? — чуть улыбнулся Берсенев, глядя на то, как аккуратная красногрудая птичка срывается с ветки вербы и летит в сторону развесистого дуба, растущего слева от дома. — Поедем на море. Если ты всё ещё будешь этого хотеть, конечно. — Наверное, я всегда буду этого хотеть, — сдержав вздох, отозвался Сергей. Ни грамма наивной доверчивости или иллюзий, свойственных юности. Берсенев словно знал, что это просто слова, что до лета много воды утечёт. Думая об этом, Макеев в очередной раз восхищался мудростью парня, пусть она зачастую и пугала его. — А пока нет лета, мы можем сходить в кино. Хочешь? — Хочу. — Тогда идём. — Прямо сейчас? — тихо рассмеялся Сергей. — Да, чего тянуть? — Серёжа. — Что? — Почему ты не спал этой ночью? — Родители ругались с сестрой. До рассвета. А вы что подумали? Олег ощутил облегчение. Он думал, что ему нужно оказаться подальше от ублюдочного Эдика, чтобы не превратить его лицо в фарш. Серёжа медленно повернулся, и Макеев вдруг представил себя и его шагающими по узким улочкам какого-то южного города, погружённого в бархатистый мрак. Белый цвет ярко выделяется в волшебном сиянии фонарей, поёт свою нежную песнь прибой, пенится, звёзды-бриллианты сыпятся прямо в непослушные волосы Берсенева, а тот только смеётся. Такой же загадочный и изменчивый, как летние вечера на берегу Чёрного моря.