Кленовые листья с мёдом

— Тебе понравился фильм? — Да. А вам? — Мне тоже. — Вы часто ходите в кино? — Не сказал бы, но бывает. Они возвращались с вечернего сеанса. Апрель звенел в прохладных лужах, которые разбивали на капли ботинки Олега и кеды Серёжи. Макеев косился на студента и всё думал, думал, думал. Не мог не думать. Он пытался разобраться в самом себе, понять, что чувствует и угадать, что думает Берсенев. Олег никогда ещё не испытывал таких странных, смешанных, иррациональных эмоций. Этот мальчишка имел власть над его умом и сердцем и, кажется, понимал это. Он был ускользающим, как иллюзорные апрельские сумерки, сгущающиеся томным мраком на старых питерских крышах. Он был недосягаемым, как белая полоса, оставленная самолётом на розовом небе. Его можно было коснуться, обнять, поцеловать, но всё существо Сергея находилась где-то очень далеко. Там, куда Макееву был вход воспрещён. И это причиняло ему боль. «Да что же это я? — думал учитель. — Что со мной? Я будто бы болен. Влюблён ли я в него? Не знаю. Но я чувствую болезненную потребность обладать им. Это неправильно. Так не должно быть. Чисты ли мои чувства? Не знаю. Но кто же знает? Кто?». Вся эта мысленная круговерть, сотканная из сомнений, противоречий и обрывков ярких чувств, заставляла Макеева чувствовать себя больным. Заболевающим, как при простуде. Тянуло мышцы, ломило кости. Хотелось… всего и ничего. Совершенный парадокс. Они свернули за угол, оказались в тёмном переулке, где не было слышно ни звука из окружающего мира, словно тот вовсе перестал существовать. Олег, словно пьяный, хоть он и не выпил ни грамма алкоголя, крепко обнял парня, прижал его к себе и принялся покрывать тёплыми страстными поцелуями его лицо, хранящее аромат поздней весны и тонких ноток сигаретного дыма. Губы встретились. Это было влажно, томительно и чуточку сладко. Язык Макеева скользнул в медовый рот Берсенева, такой тёплый и податливый. Языки осторожно соприкоснулись и принялись оглаживать друг друга, изучая. Когда дыхания стало катастрофически мало, Сергей упёрся ладонями в грудь мужчины и повернул голову в сторону. Они оба пытались отдышаться, и глаза их блестели, как стекляшки, оставленные на солнце.

***

Фантазии Макеева постепенно начали носить навязчивый характер. Лёжа по ночам в тёплой постели и глядя на то, как по белоснежному потолку вальсируют ночные весенние тени, он представлял, как Серёжа оканчивает училище, и они вместе уезжают. Будет и море с рокотом тёплой, блестящей от воды гальки, и долгие прогулки по широким улицам огромного города, и всевозможные развлечения, которые только может предоставить вечерняя жизнь мегаполиса. А потом Берсенев поступит в университет. Быть может, Макеев устроится преподавать в этот же вуз… Олег сам не заметил, как эти сладостные мечтания завладели его разумом и душой. И ему уже казалось, что другого развития событий просто не может быть. Прохлада и будто бы отстранённость Сергея не вызывали в нём боли, он пытался понять не только его чувства, но и свои. Макеев не был уверен, что готов взять на себя ответственность за эти отношения, но был убеждён, что должен спасти Берсенева. А для этого было нужно поскорее увезти его подальше от вредоносной семьи. От одних только воспоминаний об Эдике в душе учителя поднималась волна протеста и злости. В мае Серёжа заболел. Он не посещал занятия, а Макеев изводился, думая о нём и желая поскорее увидеть. Это тоже начало принимать, как ему казалось, навязчивую форму. Удушливое чувство заставило Олега на шестой день прийти к дому Берсеневых. Он хотел увидеть парня, заглянуть в глаза цвета влажного бутылочного стекла и коснуться непослушных волос и, если повезёт, увидеть широкую и обаятельную улыбку, наполненную солнечным светом. Макеев уже подходил к дому Сергея, слыша печальный шёпот тополей, как вдруг увидел две фигуры, стоящие на крыльце. Это были Берсенев и какой-то мужчина примерно тридцати пяти лет. Он был весьма симпатичен: светловолосый, загорелый, с голубыми глазами и белоснежными зубами. Сердце Олега болезненно сжалось, когда он увидел, что этот человек кладёт ладони на плечи Серёжи и поглаживает их. Со своего места Макеев не мог полноценно рассмотреть выражение лица Берсенева, но заметил, что тот улыбается. Сжав руки в кулаки, брюнет сделал несколько шагов назад, не оборачиваясь. Скрывшись в зарослях деревьев, он остался ждать. Олег видел, как незнакомый тип едва ощутимо целует студента, а тот не уворачивается, лишь как-то странно скалится. Макеев сам не заметил, как принялся скрести ногтями шершавую кору на дереве дерева, до боли стиснув зубы. Незнакомец оставил Серёжу в покое и спустился с крыльца. Обернулся и что-то сказал с улыбкой, а потом пошёл прочь. Берсенев не стал смотреть ему вслед, мгновенно скрывшись в доме. Макеев был ослеплён и оглушён вдруг накатившей ревностью. Он на негнущихся ногах подошёл к дому, поднимаясь на крыльцо, споткнулся о ступеньку и тихо выругался. Учителю казалось, что он забыл себя от переизбытка душераздирающих чувств. «Маленький развратник. Какой же он вульгарный и грязный! Уже и с ним спал, должно быть», — звенел в голове внутренний голос. Макеев чувствовал, что ещё немного, и он действительно сойдёт с ума. Тяжело дыша, он постучал в дверь. Открыла мать Сергея, но Олег даже не удосужился поговорить с ней, на что та явно рассчитывала. Вместо этого молодой человек промямлил приветствие и решительно направился в спальню Берсенева. Открыв дверь, он быстро вошёл в комнату, так, словно боялся, что кто-то проскочит за ним следом. Серёжа лежал на своей кровати на животе и лениво листал книгу, жуя жвачку. Вопросительно взглянув на явившегося без предупреждения учителя, он с вызовом произнёс: — Ой, Олег пришёл. Чего это вы? Потеряли? Соскучились? — Ты же болен. Якобы болен, — выпалил брюнет, подходя к кровати и подрагивая от ярости. — Ну да. — О, я вижу. И что это за болезнь? — Болезнь любви, быть может? — насмешливо отозвался Серёжа и хитро прищурился. А потом и вовсе надул большой жёлтый пузырь, который, прожив всего несколько секунд, с шумом лопнул. Это словно стало толчком к чему-то неотвратимому и выворачивающему душу наизнанку. — Ты… маленький блядун! — выпалил Макеев, даже толком не понимая, что говорит. Берсенев округлил глаза. Несколько мгновений он находился в растерянности, а потом рассмеялся совершенно блядским, как показалось Олегу, смехом. — Да как ты смеешь! Почему ты смеёшься! — воскликнул брюнет, грубо хватая студента за плечи и рывком переворачивая на спину. Нависнув над ним сверху и ощутив чарующие нотки юношеского одеколона, он почувствовал тепло, раскатывающееся по солнечному сплетению. Разве же этого нахального, вызывающе смеющегося парнишку Макеев хотел взять с собой? Разве его, так просто и по-взрослому фривольно милующегося с каким-то мужиком он мечтал спасти? — Ты псих! — хохотал в лицо брюнету Сергей. — Чёртов псих! — Я хотел подарить тебе будущее! Мы мечтали о море, переезде, а ты… ты всё разрушил! — с болью выкрикнул Олег, вдавливая парня в кровать. — Отстань от меня! Я нужен тебе, как игрушка! Ты испугался ответственности, я для тебя балласт! Так что не играй в спасителя! — почти истерично заорал Берсенев, тотчас же перестав смеяться. Макеев замер, словно получив пощёчину. Он смотрел в раскрасневшееся лицо Серёжи и тяжело дышал. — Кто это тип? Я видел, как ты с ним… ты с ним… — содрогаясь от гнева, с трудом произнёс Олег. — Я уеду с ним. Эти слова были контрольным в сердце. — Что? Куда? — опешил учитель. — Далеко. По крайней мере, это мой шанс вырваться отсюда. — А как же мы? Наши планы? — превозмогая ярость, спросил Макеев. — Мы? — воспользовавшись растерянностью мужчины, Серёжа отпихнул его и встал, нервно проводя ладонями по волосам. — «Нас» не существует. Ты испугался. Как же ты испугался после нашего. совокупления. Это было даже смешно. — Я не… — И не лги. Испугался. Очень. — Ты жесток, — помолчав, сухо произнёс Макеев, не сводя поблёскивающего взгляда со своего ученика. — Я для тебя такая же игрушка, как и для дяди Эдика, и Романа, с которым ты меня видел… Вам всем нужна только моя молодость, нужно тело. Всё это не длится долго, — на последнем слове Берсенев ухмыльнулся и, подойдя к стене, припал к ней спиной. Зашуршали обои. — А коль так, я выбираю самый надёжный вариант, в котором у меня будет достаток и уверенность в завтрашнем дне. Вы все одинаковы. Как жаль. — Серёжа, что ты несёшь? Почему ты равняешь меня с этими…? — Олег встал и порывисто подошёл к Сергею, схватил его за плечи и как следует встряхнул. — А ты ничем не отличаешься от них. Сними очки. Ты тоже польстился на меня, потому, что я кажусь приятной игрушкой. Ты прикрыл свою похоть мнимым желанием меня спасти, но самом деле ты вовсе этого не хотел. Ты хотел и хочешь меня, — Сергей неприятно улыбнулся, с вызовом глядя на своего учителя. — Просто Эдик и Роман не прикрываются моралью, а ты — да. Ты лицемер. — Я хотел спасти тебя. Вытащить из этого болота, — почти прорычал Макеев. — Убеждай себя в этом. Лицемер. Тебе бы надоело всё это через год, если не раньше. Признайся уже себе, что ты просто захотел юное тело. Моё тело. И ты был неплох в постели, но Роман… Он был лучше. Олег изменился в лице, и Серёжа снова заливисто засмеялся. Перед глазами учителя всё потемнело. Он грубо и резко сжал шею студента обеими ладонями и начал душить парня, стиснув зубы. Его лицо было перекошено гримасой ненависти, взор застилал туман, и мужчина не мог видеть краснеющее лицо Берсенева, который трепетал и пытался вырваться, отцепить от себя руки Макеева. Зато брюнет отчётливо услышал последний предсмертный хрип, и шея казалась этим раскалённым рукам тёплым тестом. Олег медленно отпустил удушенного парня, и тот упал на пол. Его лицо уже не было красным, оно сделалось мертвецки бледным. Макеев сглотнул, во все глаза глядя на Берсенева. Сперва его взгляд был тёмен, как кавказская ночь, а потом вдруг начал проясняться. Понимание произошедшего опрокинулось на мужчину, как холодный дождь посреди летнего дня. Его начал бить озноб. Макеев опустился на корточки перед трупом Сергея и закрыл лицо руками. В голове вдруг зазвучала какая-то до боли знакомая мелодия, но Олег никак не мог вспомнить слов. Ему казалось, что пройдёт несколько мгновений, и Берсенев очнётся. Разве он мог умереть?