The Hardkiss, MONATIK — Кобра
Что-то определенно не сходится, как я могла это допустить. Мы сидим рядом, задевая друг друга плечами. Причем, обнаженные руки Владика как-то странно обезоруживают и электризуются от моих собственных. Он одет в какую-то абсолютно горячую и чисто черную футболку, хотя в центре у нас довольно прохладно. А я глупо пялюсь в пустой стол перед собой, осознавая, что все нужные распечатки остались лежать на столе в общаге. Ощущается, если честно, как катастрофа; я физически не могу собраться, чтобы начать вести урок или хотя бы говорить что-то. — Ты в курсе, что я вижу твое кружевное белье под рубашкой? — Владик, разумеется, не помогает мне ни секунды. Странно, ведь обычно я тщательно мониторю свой внешний вид, подбирая луки под наши занятия, но сегодня день не день, и мне стреляет в голову покрасоваться белым кружевным бралетом и такого же цвета рубашкой (мое любимое сочетание). — Не смотри, — предлагаю, сгребая свою шаткую собранность в кучу. Получается скверно, и паника сменяется унылым осознанием собственной беспомощности. Мне и правда рано еще в такие серьезные вещи как ЗНО соваться, а мальчик не должен страдать из-за моей рассеянности, рискуя собственным будущим. Мальчик, кстати, именно сейчас об этом ни секунды не думает, а только откровенно скользит взглядом прямиком от яремной впадины и до пряжки ремня. — Извини, я сегодня забыла все материалы, — его максимум, как обычно, подергивание плечами. — Как-то все сегодня не так… — Не переживай, — мягко шелестит Владик и тянет к моему опущенному лицу ладонь: указательный палец заправляет кудрявую прядку, приятно касаясь кожи. Рука теплая, и это удивляет больше, чем сам жест (некстати вспоминается то, что Лена отлучилась надолго и закрыла нас снаружи). Забавно, но я не сразу замечаю у Владика на предплечье свежую татуировку — на коже изгибается чешуйчастая и агрессивная змея, распахнув клыкастую пасть в укусе. — Тебе себя мало? — даже не пытаюсь сдерживаться; кобра настолько детальная, что практически извивается и шипит, разумеется, только в мою сторону. — Мне бы тебя хватило с головой. Под кожей лопается ирреальной желание прикоснуться к его руке, поэтому я бросаю ненужное «Можно?» и после кивка осторожно скольжу по предплечью. — Кусается? — подушечки мягко повторяют каждый изгиб змеи, но останавливаться на этом абсолютно не хочется. Я подымаю голову, а Владик опять непростительно близко. — Сейчас проверим. Чужие губы на своих ощущаются, если честно, как еще большая катастрофа, но куда хуже это пальцы, скользящие по шее, случайно задевающие впадины ключиц. И мысль о том, что нужно остановиться, такая смешно-абсурдная, как можно добровольно прекратить это вязкое томление, отказаться от жара прикосновений, от крышесносящих поцелуев, о которых я вспоминала так долго. У Владика справиться с верхними пуговицами рубашки получается куда лучше чем когда-либо выходило у меня — бесстыдно, горячо, необходимо (носить бралеты на работу больше не кажется провальной идеей). Он рвано выдыхает, когда я болезненно задеваю его нижнюю губу, и даже с закрытыми глазами я вижу его ямочку от ехидной улыбки. — Кусается все-таки. То, что я несдержанно и рвано целую изгиб его шеи, пальцем оттягивая ворот невозможной футболки, — в действительности, абсолютная инерция, не подключенная к сигналам головного мозга. Так упоительно, что даже вообразить себе подобное было бы трудно. Чувствую, как рука пробирается сквозь путаницу моих волос, приятно оттягивает, обнажая — господи, господи, господи — шею. Шепчет что-то в кожу, проводит носом — я бы поняла его, если бы могла распознавать в этот момент что-то кроме электрический импульсов, распространяющихся по телу. Стол и стул оказываются невероятно бесполезными, пустыми и ненужными преградами на пути друг к другу, но Владик решает эту проблему молниеносно, водружая меня на деревянную поверхность. А мне ни больно, ни твердо, никак вообще, любое ощущение меркнет в сравнении с тем, как он меняет поцелуи и укусы на моих ключицах. Все, что угодно, только не останавливайся, еще ближе, ты мне нужен. И нет ни мешающий мебели, ни здравого смысла, ни-че-го, пустота-вакуум-космос, и никогда не было, не существовало, кроме него, самого… Нереального. Разбивающегося со въедливым звонком, который я отключаю привычным движением руки. — Доброе утро, — говорит мне Даша. Крышесносно.***
От глубокой рефлексии меня спасла только категорическая неспособность воспринимать информацию к первой паре. И все это время, пока я пережевывала безвкусную овсянку, гладила толстовку сиреневого цвета и не с первого раза втыкивала провод от наушников в разъем телефона, я не думала о том сне. Не вспоминала ни во время пары испанского, ни за кофе с одногрупницей, ни даже когда подымалась по ступенькам в лекционный зал; яркой картинкой во время лекции по прикладной лингвистике в голове вспыхнула только змея. А затем и все остальное. Миллиметр за миллиметром, вплоть до мельчайших подробностей. Я бы очень хотела загнаться по этому поводу: приготовилась морально, подобрала внутренние аргументы, почти-вот-вот испытала этот морально-этический прилив, но… Но нет. Не-а. Не выйдет. Да, околоэротический сон с участием ученика. И? Мы с ним и в реальности целовались, и это было потрясающе (или я просто в дрова была, проверять не будем). На фоне увеличения рабочих часов и странного профессионального выгорания, бессмысленных чатов в Тиндере и таких же бесполезных дэйтов в перерывах между попойками, странный сон казался наименьшей из моих проблем. Даже беспокоиться об этом не было сил, поэтому я переключилась в собственный блокнот, сосредотачиваясь на последней строчке стихотворения, нежелающей укладываться в общий ритм. «***
Когда Владик показался на входе в кабинет, я не задергалась, не засмущалась и, кажется, даже не поздоровалась. Одет он был, кстати, во вполне адекватную себе толстовку, красную, подходящую по сезону. Татуировок на нем, разумеется, не было. И моя маленькая ученица, с которой они пересеклись в дверях кабинета, весьма задорно напевала «тытыты мне не враг, я с тобой не дружу»*. Меня это улыбнуло, Владик же закатил глаза. А потом его как будто осенило. — Я знаю, что слово краш — это англицизм, но всегда было интересно узнать, от какого слова. Не знаю, проверял ли он меня или действительно интересовался, но ответ на этот вопрос у меня, слава богу, был: — Это от выражения «to have a crush on someone» — как, влюбиться в кого-то или что-то подобное. Разумеется, глядя на него, я не могла не прокрутить свой сон, примеряя действия вымышленного Владика на сидящего передо мной. Все подходило, включая татуировку в виде кобры, все вкладывалось в его движения и манеру, сатиричную наглость. Поцелуй со сна я помню даже четче, чем некоторые реальные. Сегодняшний урок был скорее разговорным, закреплением пройденной грамматики и лексики, и я просила его рассказать о прошлых путешествиях (Past Simple) и хобби (Present Simple). Владик держался хорошо, но невероятно вяло, через силу лавировал между правильными и неправильными глаголами, но в целом справлялся со всеми задачами (и это было скорее про его языковые способности, чем про мои преподавательские). — So, what do you prefer — to travel with your friends, with your crush or alone? — выдаю заученно, разбавляя новым словом. — With my friends or alone, of course,— его «of course» в конце было таким снисходительно-очевидным, что я неосознанно задала вопрос «why» не для того, чтобы разговорить, а чтобы узнать ответ. Это далось ему сложнее. — Because when you travel with your girlfriend after it can… you can be sad after that. — After what? — не уловила ни ломанной структуры предложения, ни его посыла. — You just don’t want to come back in countries again… да короче, — Владик, видимо, так горел желанием донести до меня что-то, что перешел на русский. — Какой в этом смысл? С девушкой или с парнем все равно рано или поздно расстанешься, а воспоминания о местах только испортятся. Нахер надо. Почувствовала себя, знаете, в той серии «Кадетов», в которой Макаров говорит, что любви нет, что это все химия и привычка. Ну да, логично. «Если… это чувство… просто выброс эндорфина…». — OK, let it be, — не оспаривать же весь его вид «я-в-своем-познании-настолько-преисполнился». Перерастет. Повисла неловкая пауза, наверняка показавшаяся неловкой только мне. Я вообще ни разу не замечала его в смущении или смятении, каком-то другом состоянии, кроме равнодушия или деланной улыбки. Емоционирует, как змея, — либо ехидство, либо ничего. — Have you ever wanted to get a tattoo? — Это ты к чему? — Nevermind. Какие глупости, господи боже, как и весь сегодняшний день. Когда вставать с постели уже было какой-то роковой ошибкой, проигрышем в русскую рулетку. Ну чуть полайтовей. Владик, наверное, был со мной на этой апатичной и унылой волне — бесконечно втыкал в стол, забыл сделать домашнее и игнорировал мои дальнейшие вопросы. Найс. — Hello-o-o… What’s the matter with you today? Владик посмотрел на меня так, как будто у меня разыгралась шизофрения и я таки напялила на себя то знаменитое сочетание бралетт-рубашка-прозрачность. — I’m afraid there is a girl I have crush on. Не знаю, какого фидбека он ждал от меня, и чего вообще ожидают люди, вбрасывающие подобные штуки посреди уроков английского я тоже как бы не в курсе. Я вообще не гожусь для работы с подростками, я их не понимаю, я их только скадрить могу. Если не уже.