Моя Мишель — Нельзя убежать
— Воу-воу, че началось-то? Я игриво подмигиваю и продолжаю демонстративно подтягивать черный гетр к середине бедра. Мари свистит не особо умело, но окололесбийский флирт как проявление высшей формы женской дружбы. Мне нравится состояние и место, в котором мы находимся. Оно так и называется — «Место». Непохожее на любое другое анти-кафе, в котором мы были: до щенячьего восторга концептуальное, неуловимо-эстетичное, коррелирующее с нашим образом жизни на полную. Как будто кто-то случайно обнаружил околореволюционный ДК во всем его размахе — высокий потолок с крупной резьбой, внушительные витиеватые арки, даже люстра была какого-то сумасшедшего размера. Нашел, отреставрировал, а затем запустил внутрь толпу подростков, выдав каждому по баллончику. И теперь с этих роскошных стен на нас смотрели разбросанные по всему периметру огромные глаза, флуоресцентные символы, из-под граффити проскальзывали цитаты из песен. Я высматриваю «танцуй в моем неоне»*. Поэтому мне нравится здесь — нравится, в том числе, какая и я. Какие мы. Как мы сидим на широком подоконнике, заменяющем диван, изящно вытянув ноги (мои особенно выделяющиеся из-за черных гетр), пока парни пытаются сконнектить свою игру на гитаре (одну Макс принес с собой, вторую Бережной одолжил в самом анти-кафе, заработав этим 10% скидку для всех нас). — Кому-то из вас нравится Егор Крид? — мы с Мари смеемся, переглядываясь. — Или хотя бы Джастин Бибер. — Вот, что значит, человеку 23 года. — Я думала, творчество Бибера похоронили в 2010. Да, мы с Мари обе невероятные душки, все от нас просто без ума. Макс, который парень Мари на стадии отношений «все сложно», и Бережной приходятся друг к другу двоюродными братьями. Оба заняты, так что я проецирую все свое обаяние нимфетки на парня за стойкой. Интересно, их в анти-кафе принципиально не берут без наличия хотя бы одной татуировки на видном месте и легкой щетины? — Я выложила эту фотку в сторис, — Мари показывает мне экран, откуда я вижу саму себя, в пол-оборота, с искренней улыбкой и изящной полоской колготок между короткой юбкой и линиями гетр, на этом контрастирующем ярким граффити фоне. — Мне нравится, — присматриваюсь. — Ты выложила это почти полчаса назад, зачем спрашивать? — Мало ли. Мальчики, к тому времени разбираются, как сыграть очередной дворовой шедевр на две гитары. Ни одного знакомого слова, какая-то странная история про посиделки в парках, любовь к гитаристам и непопадания в солистов предметами женского гардероба. — Детка, я буду твоим Егором Кридом, — на этих словах Бережной смотрит мне в глаза так проникновенно, что мое сердце невольно екает. — Все, что хочешь, лишь бы ты была моим миром… Было бы невероятно мило, если бы не так комично. — …если тебе больше нравится Джастин Бибер, дай мне просто свой вотс-ап или можно вибер…* Просто невероятно. Мне даже нравится, как он неуловимо и необязывающее совершенно ни к чему флиртует. На грани того, что мне это просто кажется. И, в целом, это хорошо. Несмотря на все то, что творится сейчас в наших жизнях, это хорошо. Я, едва функционирующая из-за нагрузок по работе и бесконечных пар в университете, Мари, пытающая вывезти умирающие отношения на пару с Максом, и Бережной — пытается разбавить нас хоть каплей не-болезненной жизнерадостности. И получается. Будем жить. Кушать суховатое печенье, запивая мокаччино из автомата. Песни петь под гитару. А что еще остается-то? Нет, ничто не могло бы выбить меня из колеи, испортить уютную умиротворенность этого вечера. Ничто. Было бы забавно, если бы Владик появился именно в этот момент. Иронично. Но мне дали еще неопределенное количество времени просуществовать в этом моменте — не просто в моменте, а даже в беззаботности; оставили возможность еще немного постоять у черты, за которой все изменится безвозвратно. Еще более забавно, что я бы его даже не заметила, если бы он подошел вплотную. Не ко мне, разумеется. Меня Владик не замечает, словно. Как в каком-то сюре — этот мальчик не имеет ничего общего с моим учеником: он вежливо улыбается, сдержанно просит гитару и абсолютно на меня не смотрит. Может, и правда в упор не видит, ан нет же — скользит взглядом как по неинтересной инсталляции, не останавливаясь ни на одной детали моей внешности. И кивает. Но это все. Ни язвительных вбросов, нелепых попыток вписаться в нашу компанию и таких же нелепых попыток закадрить меня. Как будто сам не свой. Владик берет гитару и уходит, игнорируя в том числе и Мари, с которой они условно знакомы (Максу об этом знать не стоит). Только когда он разворачивается, я в полной мере осознаю, как оцепеняюще он на меня действует. Его присутствие как будто выкачивает воздух из помещения. — Это же он? — в тоне Мари прячется волнение. — Он, он. — Кто он? Да какая уже разница. — Ученик мой, — даже само словосочетание смешит, но никому не смешно. Это уже перебор, если честно. Я могу простить случайную встречу в центре города, но это малоизвестное анти-кафе, спрятанное среди переулков Короленко. Но если развивать эту мысль, то можно скатится в манию преследования или чего похуже. Какая разница, почему он здесь и почему так странно себя ведет. У «почему» крохотный рост, черная кофта со сложным вырезом и выкрашенные в рыжий волосы. Они выглядят весьма увлеченно, хотя кто ходит в анти-кафе на свидания, это место создано для посиделок с друзьями, настолками и дешевой пиццей из «Сильпо». Но не для встреч с такими крошечными феями с внушительной грудью в разрезе декольте. Я не хочу на них смотреть, но траектория взгляда сама собой выстраивается по прямой, за их столик, полу-спрятанный за широкой аркой. А их все равно, сука, видно. И даже, блин, слышно, как будто кто-то намеренно сбавляет громкость, чтобы я отчетливее слышала, как она смеется, или смогла разобрать первые ноты гитары. А убежать нельзя. Мы договорились минут за десять, что останемся еще где-то на час. Наша с Мари заинтересованность передается и парням в том числе, и всем в этом анти-кафе, кажется, иначе откуда такая звенящая тишина, сконцентрированная в их укромном уголке. И да — он играет. И для нее, и красуется, естественно. — Прости, мы с тобой не подружимся, уже на третий день в танце закружимся… В этом есть что-то особенно прекрасное — петь песню СМЕТАНЫ Band в Днепре, тем более такую нежную и искреннюю. Я вижу только его профиль и то, как восхитительно он даже не косится в мою сторону, сосредотачивая мягкость знакомой ямочки на этой странной незнакомой девочке. «I’m afraid there is a girl I have crush on». Очевидно, ей нет даже восемнадцати, но ее внешность — это смешение детскости с неуловимой раскованностью, почти нарочитой сексуальностью. Яркая, как вспышка. — Конечно, может я это всё надумал, тебе плевать, а это больной мозг придумал… Отражая каждую мысль моей головы. Надо же было так ошибиться. — Скорей всего, я обыкновенный трус, и лишь боюсь того, что в тебя влюблюсь… Enough, пожалуй на сегодня. — Я иду за чаем, кому-то захватить еще что-то? — разумеется, никто не уходит с анти-кафе, не выпив больше двух кружек (вставить нужное) и не опустошив тарелку с печеньем вдвое. Два чая и один горячий шоколад. Приятно, что здесь нужно подняться по крутой лестнице вверх, чтобы попасть на мини-кухню. Теперь нас разделяет целый этаж, и воздух, который я не делю с Владиком и его шаболдой, ощущается как самый приятный морской бриз. Два чая и один горячий шоколад — руки движутся по инерции, отработанными движениями заливают чашки кипятком. Мальчик никогда мне не принадлежал, но у меня как будто отбирают любимую игрушку, а это ненормально — ни в контексте учитель-ученик, ни в адекватных отношениях. Так что надо сгребаться в кучу, контролируя каждую мимическую единицу на собственном лице, а убегать нельзя ни в коем случае. Два чая и один горячий шоколад, которые я решила отнести за один раз, неприятно жгут пальцы из-за крошечных ручек, но это до такой степени неважно, что начинаешь глубже понимать концепцию self-harm.* Ступеньки ожидаемо крутые, а меня заносит и так (жидкость в чашках неприятно колывается, выливаясь кипятком на мою кожу, а дрожь рук я даже осознаю). В лестничном пролете я неожиданно решаю присесть, чтобы удержать чашки и саму себя. Убежать нельзянельзянельзя. Так и сижу — на корточках, в черных гетрах и короткой юбке, считая про себя. А потом встаю, как ни в чем не бывало, и спокойно доношу два чая и один горячий шоколад до нашего столика. Хвалю себя за то, что умудряюсь даже не посмотреть в их сторону. — Спасибо, — кивает Мари и переходит к какой-то странной пониженной интонации. — Они, кстати, засосались в конце. Сімейні мелодрами отдыхают. Кто-то решил все-таки пожалеть мои нервы. Я бы смогла выдержать это, очевидно. Проигнорировать эти странные припадки, притвориться, что этого со мной не случалось никогда, списав все на нервы, ушедшего отца и ретроградный Меркурий. Не возвращаясь к этому никогда. Но Владик, держа в руках свою хрупкую фею, находит меня глазами. Прямо по ровной траектории взгляда.***
Любой, кто знал меня, без труда понял бы, что я не в порядке. Не по манере говорить, не болезненной синюшности под веками или загруженному взгляду. А по одежде. Когда нет сил напяливать на себя то, что нужно гладить, что требует хотя бы каких-то усилий, а на лице нет ни следа любимых матовых помад, то считай что край. Я не могла посчитать, сколько часов за сегодня мне удалось поспать, но цифры были слишком грустные, чтобы на них сосредотачиваться. Владик стоял последним в расписании и опаздывал, а лучше бы не приходил вообще. И следить за его концентрацией не нужно, и силы тратить на мотивацию или устраивать из урока шоу, но перспектива провести с ним в закрытоми помещении 60 минут все равно пугала. Опоздавший Владик светился изнутри — ни дать, ни взять Fluorescent Adolescent*. Так, наверное, и выглядят удачно влюбившиеся н е в своих репетиторов английского мальчики. — Hi, sorry, I'm late. — That's OK, — выяснять причины опоздания, да еще и на английском желания не было, ну и черт с ним. Его появление запустило в голове неприятную цепочку, состояющую из ярких пятен, рыжих волос и взвинченного тремора. Вы только не подумайте, что он мне нравится. Это даже ревностью нельзя назвать. Я просто поверила, искренне повелась, что я могу быть той роковой женщиной в жизни маленького мальчика, по которой он весь измучился и иссох. А он взял и не иссох. Живет, цветет и клеится к красивым феям. И это не может быть ревностью, как я могу злиться, что у меня что-то забрали, если у меня этого даже не было. Я на автопилоте объясняю ему все про Present Perfect, и меня прерывает только скрипение перманентного маркера о доску, и если не поворачивать голову, то можно представить себе другого ученика. Адекватного. Относящегося к тебе с уважением. Не такого смазливого. Полчаса этой пытки я выдерживаю с достоинством, но Владик не спешит мне аплодировать. Серьезно, увольнение все меньше и меньше походит на конец света (и дело даже не во Владике, а во всем моем разобранном состоянии). И пока я мысленно пытаюсь впихнуть месячный расход в размер стипендии, Владик силится описать девочку с картинки