Конфетный вкус

      МинЦзюэ просто-напросто не вкуривал, какого чёрта за пульт пустили вечного первака — даже на его чёртовом курсе грёбаной журналистики — с пубертатом и очевидно больной головой. Серьёзно, это надо было додуматься. Когда младший брат, чуть заикаясь и теребя рукава, сознался, что его попросили быть у Вей Ина на подхвате, у него чуть глаза из орбит не выкатились: университетские дискотеки «Облачных глубин» ещё со времён отцовского выпуска были довольно сдержанными, приличными, и это МинЦзюэ более чем устраивало — меньше рисков, меньше нервов. А теперь диджеем сделали несчастного недо-музыкантика, в личном репертуаре которого с трудом можно было встретить что-то без мата и упоминания интимных частей тела. А-Сан бы, конечно, не согласился, но после песни про «Генерала с большим членом» и «Сожалений гордого и бессмертного демона» его старший брат уже составил весьма и весьма конкретное мнение о творчестве Старейшины, и слушать якобы приличную песню про «Парных Нефритов» и «Тигра из ЦинХэ», зная, о ком будет речь, не собирался принципиально. Может, оно и зря. А может — к лучшему. Кто знает?       В любом случает, от декана он такого не ожидал от слова «совсем» и ещё парочки матных. Эта вечеринка грозилась перерости в чёртову оргию, и, видят Боги Войны, он не хотел идти — и всё же вот он, стоит у стены, пиля взглядом младшего брата, радостно что-то воркующего на ухо (а как иначе? — успокаивает свою гиперопеку мужчина, — в зале же такие вопли!) Цзян Чену, лучшему другу и, вероятно, единственному сверстнику, готовому все его бредни слушать. Ещё, конечно, был Вэнь Нин — милый юноша из очень скверной семейки, — но его сейчас в зале не было, а потому новыми просмотренными шедеврами кинематографа голову забивали ВаньИну. Всяко лучше, чем ему, МинЦзюэ, не понимающему, что хорошего было в ромкомах прошлого века и тем более — в немом кино.       Вообще, всё это было странно. Начиная с того, что он вообще согласился прийти, поддавшись на уговоры брата, в свой единственный выходной в давным давно непосещаемый универ, и заканчивая тем, что едва зайдя в грёбаный зал с орущими колонками, он видит пытающегося напиться ВанЦзи. Мальчишка был именно, что Ланем — правильным, странным, забавным в своём благонравии и очаровательным по определению. Наверное, он зря советует ему выпить что-то покрепче. Всерьёз ведь примет, а потом выясняй, что он натворил, но сейчас уже было поздно думать о этом. Молодой мужчина вальяжно приваливается к стенке и продолжает наблюдать за младшим братом. Ничего особенного. Просто А-Сан, просто болтает, заливаясь пуншем. Чем ещё заняться он не знал — не работой же. Скучающе морща нос под аккомпанемент слишком громкой музыки и визгов толпы, он не замечает момента, когда мелодия сменяется на нечто куда более плавное и как сам оказывается в плену у зрелища: плавно качающиеся в такт полу-классической песне пары отчасти завораживали. Он никогда не был романтиком, но не заметить счастливых улыбок не мог, слабо фыркая. Его всех прелестей студенчества и праздного шатания лишили.       Отец скончался на операционном столе, когда он едва-едва окончил второй курс — пришлось переходить на дистанционное образование, бесконечно брать академические отпуски и вместе с изучением чёртовых дисциплин госслужбы постигать анналы документации и премудростей ведения семейного дела. Сначала он потерял год в армии, потом, едва почувствовав на языке вкус свободы, словил такой удар под дых. Он не был даже уверен, как его обзовут, стоит снова ступить на порог этого здания — легендой или величайшим неудачником? СиЧень как-то раз — очень давно уже, на самом деле — сказал, что его упорство было достойно уважения. Если бы. Упорство очень очевидно граничило с упрямством и кусалось не хуже, чем приступы гнева (на коллег, на совет директоров, на самого себя, на окружающих), чередующиеся с абсолютным выгоранием, после которых единственное, что хотелось сделать, так это удавиться на месте или напиться и пустить в голову пулю. Скорее всего, будущий психолог знал о побочных эффектах упорства, но не догадывался, как остро оно переживалось. По ряду причин. Одна из них острой саблей вспарывала изнутри, стоило оказаться на пороге университета. — МинЦзюэ-сюн, — тихо зовут его откуда-то сбоку, и внутри всё схватывает тисками. — Я не думал, что ты придёшь. А-Сан не предупредил, — СиЧень стоит рядом с ним, растерянный, совершенно один, без своего вечного спутника-чилипиздрика. И выглядит бледнее и несчастнее обычного. Та самая причина не появляться в треклятом ВУЗе. Он просто не выдержит, если ему ещё хоть что-то напомнит о том, что вместе с местом на очном отделении он лишился и единственного близкого друга человека. Уже сейчас хотелось материться и уйти подальше, но следующая фраза сбивает всю спесь: — Я рад тебя видеть. — Взаимно, — фыркает он, сильно поведя плечом и складывая руки на груди. Виснет напряжённое, грустное, удручающее молчание. Раньше они бы разбавили его разговором о младших братьях, может, про учёбу бы заговорили, а сейчас — чёрт поймёт, что делать. С прошлого разговора прошло много времени, и закончился он отнюдь не хорошо. «Ну и катись к своему Яо» до сих пор тяжёлым камнем висело на шее, придавливая к земле. — Как твои дела? — неловко, неуверенно спрашивает Лань Хуань, белой тенью вставая под боком и сильно сжимая одну ладонь во второй, словно хотел сломать себе пальцы. МинЦзюэ давит в себе порыв приобнять его за плечо, как делал раньше. Прошло почти три года с того разговора. С самого последнего не больше месяца, а он и то в памяти не так свеж: кажется, про успеваемость младшего брата расспрашивал, да ещё ерунду всякую про педагогов, — А-Сан говорил, что ты очень занят, редко бываешь дома. Проблемы на работе?.. — Как видишь, живой и пока не разваливаюсь. Не жалуюсь, — Молодой мужчина сильно хмурится, отчего лицо его делается грозным и пугающим. СиЧень отводит взгляд, сильнее заламывая пальцы. — Мелкий всегда драматизирует. Ничего, с чем бы я не справился. А ты как?       От вопроса по рукам и плечам проходит холодная дрожь у обоих. СиЧень боится снова оступиться («А-Яо такой хороший. Мы с ним теперь неразлучны», — говорит он когда-то; тогда, когда старший Не только-только ушёл на заочное отделение; когда только-только перестал быть его вечным спутником; когда остро нуждался в поддержке, а получил нож в спину), а МинЦзюэ — что ему не ответят; Лань Хуань умел красиво уходить от вопросов. Уводил в сторону, лепеча вроде как о себе, но не про себя — работа, практика, студсовет… Тысяча и одна тема, среди которых легко потеряться. — Если честно… Мне очень тяжело, — тихо сознаётся он, опуская взгляд в пол, и у «юного главы компании Не» сердце подскакивает к горлу, прежде чем упасть в пятки. Он перестаёт хмуриться, смотрит на сжавшегося в ком человека перед собой и не знает, что делать. —  Уже давно.       МинЦзюэ сжимает губы в тонкую полоску, опуская тяжёлую ладонь на плечо СиЧеня, и чуть сжимает её, кивает в сторону коридора. Там тихо. И в глазах не будет рябить от бесконечного потока блестящих точечек и разноцветного, планомерно сменяющегося света. Лань Хуань сильно вздрагивает, и в каком-то непонятном, странном жесте накрывает чужую ладонь своей. Он не возражает, лишь перехватывает тонкие пальцы по-своему, на ходу хватая со стола две баночки с газировкой, и вытягивая друга собеседника из зала. Так и хочется выплюнуть «Что же Мэн Яо тебе не поможет?», но он не смеет — чувствует, что не та тема, которую стоит затрагивать. Чувствует, что сейчас к нему проявляют то же доверие, то же тепло, что и раньше. Словно — точно, именно так, — секрет доверяют. — Ну? — приподняв бровь, фыркает молодой мужчина, вытягивая СиЧеня в полу-тёмный пустой коридор и вглядываясь в его изумлённое лицо. — Что не так? Ты сказал, что тебе плохо. О таком на танцполе не говорят. Или вбивающие в пол биты помогают справляться с переживаниями, что было доказано чёрт знает кем опытным путём? — Не всем, — на автомате отвечает пока-ещё-не-психолог, переминаясь с ноги на ногу и подступая чуть ближе. МинЦзюэ хочет обнять его и успокоить, но не решается, — Всё зависит от человека. Но молодёжь зачатую находит в музыке утешение… — Ты его находишь в Моцарте и Бетховене, а не в песнях в обработке, — фыркает глава компании, следя за тем, как молодой человек заливается краской и неловко тупит взгляд. Как-то раз они вместе ходили на концерт. МинЦзюэ уснул у друга на плече, и не просыпался до самого конца. СиЧень с трепетом вспоминает, что тогда он позволил себе очень многое, и молчит, зная, что собеседник всё равно не вспомнит. — Выключай специалиста в своей дурной ланьской голове и рассказывай, что тебя так подкосило. Выглядишь и правда скверно. — Многое, — честно сознаётся Лань Хуань, и старается мысленно открыть все те замки, что повесил на свои собственные чувства и мысли. Думать о себе, когда и так полно проблем, было эгоистично, но рядом с МинЦзюэ он всегда был немного другим человеком. Он скучал по этому чувству. — Скоро защита диплома. Дела студсовета не идут в гору, нами недовольны. У А-Чжаня есть проблемы… на личном фронте, — юноша прикусывает губу, рвано выдыхая, неуверенный, что можно говорить об этом так прямо. В следующую секунду перед глазами плывёт от секундных воспоминаний, и он добавляет: — кажется, у нас это семейное. Как однажды сказал дядя «братья Лань — братья во всём».       Его собеседник молчит, просто слушает. СиЧеню неловко. Он хочет услышать хоть что-то: раздражённый фырк, самодовольный и уверенный смешок, увидеть кривую, но искреннюю улыбку… И продолжает говорить. Много — всего много: много слов, много эмоций, много недосказанностей. Когда рассказывать больше нечего, Лань Хуань чувствует в душе пустоту, которую стремительно заполняет болезненная скорбь. Он склоняет голову и старается побороть в себе чувство неполноценного отречения: словно воспоминания в нём борются с реальностью. Тёплые руки против убитого горем взгляда, крепость их уз против необдуманных слов.       Интересно, не подойди он, поддавшийся странному порыву и резко участившемуся бою сердца, нашёл бы МинЦзюэ его в толпе? сделал бы первый шаг?..       МинЦзюэ не знает, о чём думает поникший и бледный СиЧень, но знает, что сейчас он выглядит слишком беззащитным и открытым, и язвить не получается. Не получается даже толком фыркнуть, выражая своё напускное негодование. Он просто слушает, под конец утягивая Лань Хуаня в свои тёплые объятия. Сердце щемит, внутри закипает гневная досада — он лишь нервно перебирает пальцами чёрные пряди, старается впитать в себя секунды до момента, когда его оттолкнут. Но СиЧень не отталкивает, лишь льнёт ближе. — Скажи хоть что-то, — шепчет он, крепко перехватывая чужую спину ладонями. — Я думал, ты со всем справляешься, — тихо отзывается МинЦзюэ, не зная, что ещё сказать. — Почему не попросил о помощи Мэн Яо? Он твой зам. А в итоге ты разгребаешь все дела студентов сам. — Мне в последнее время тяжело с ним, — сознаётся Лань Хуань и отстраняется, чтобы посмотреть в тёмные, хмурые и усталые глаза собеседника. — Он смотрит… Не так. Норовит коснуться. Слишком часто зовёт куда-то. Я чувствую давление.       «Конечно, — думает МинЦзюэ, и его взгляд становится злым, агрессивным, — Он влюблён в тебя. Любой был бы влюблён». С щемящим чувством внутри добавляет: «И я тоже». Длинные, небрежно перехваченные милой заколкой или лентой волосы, мягкие черты лица, спокойный голос и поистине добрая, открытая душа. Таких, как СиЧень, этот мир просто не заслуживал. Нелепого в своей любви ко всему милому, странно нежного и ранимого, его хотелось спрятать от мира и в то же время бросить к его ногам этот мир. сильным духом, стойким и уверенным если не в себе, то в своих убеждениях, им нельзя было не восхищаться. Нельзя было не любить.       МинЦзюэ старается отстраниться, думая, что прикосновения Лань Хуаню неприятны, но его удерживают на месте. СиЧень тянет руки вверх, обнимает его за шею. У МинЦзюэ сердце делает кульбит. — Помнишь, — он прикусывает губу, утыкается в плечо лбом. — Помнишь, как ты приглашал меня на танец? — Помню, — МинЦзюэ жарко. Слишком жарко. Хочется выйти в окно, прямо в сугробы, лишь бы охладиться. — Не раз приглашал. В шутку. И все помню. — И один раз я согласился. Ты веселился. Смеялся, что я не умею танцевать, — Лань Хуань мелко подрагивает, чувствуя, как руки партнёра скользят по его спине на талию. — А я вздохнуть лишний раз боялся. Спугнуть не хотел. — Не спугнул бы, — презрительно, почти зло рычит МинЦзюэ, делая короткий шаг вбок, как в медленном танце, — Кого? Меня? — Тебя, — упрямо говорит юноша, охотно шагая следом и увлекая дальше. Глава компании Не ведётся, предлагая следующий шаг. В голове складывалась картинка. — Спугнул. Не тогда, но скоро. Ранил и спугнул — так же близко ты уже никогда не подходил. — Ты дал мне понять, что мне есть замена, — хмуро отзывается молодой мужчина. — Я разозлился. Наговорил лишнего. — Замена лишь на посту зама, не в моём мире, — СиЧень дёргается в его руках, смотрит недовольно, обиженно, но понимающе. — Звучит слишком провокационно, — В горле пересыхает, в воздухе виснет недосказанное, но очевидное. МинЦзюэ наклоняется вперёд, мягко целуя Лань Хуаня в лоб. Тот лишь фыркает. — Знал, как я к тебе отношусь? — А ты, что я люблю тебя? — хрипло спрашивает этот чёртов недо-психолог, больше походящий на личную душевную травму, — Достаточно провокационно, чтобы получить твой поцелуй?..       «Даже слишком», — с прыгающим в груди отбойным молотком сердцем думает Не МинЦзюэ, склоняясь к молодому человеку и целуя мягкие губы. В нос неуловимо бьёт сладкий запах то ли парфюма, то ли бальзама для губ.       Когда они возвращаются в зал, дискотека почти затихает. У пульта стоит ХуайСан, меняющий одну пластинку на другую, и воздух разрезает песня, которую СиЧень предложил брату. МинЦзюэ фыркает, вытягивая уже своего парня на танцпол и прижимая к себе. Под эту песню они впервые станцевали — даром, что в шутку! — и под неё же наконец чувствуют себя свободными, словно машинально стараясь стать единым. И правда: этот мир — одинокое место. Слишком одинокое, чтобы отрекаться от чувств.

Не скрывайся от меня, Не храни от меня секретов, Просто следуй за мной.