Конфетный вкус

      Вей Ин был вихрем, сносящим всё на своём пути. Цунами из эмоций — кажется, он был способен потопить сотни и тысячи людей одной своей улыбкой, одним словом. Лань Чжань не то чтобы этого боялся — справедливо опасался, потому что уже утонул, но всё равно продолжал падать глубже. Никак иначе. Для него, привыкшего держать себя в руках, не было ничего хуже потери контроля: он понимает, один раз потеряет — и уже не найдёт никогда. Нельзя было придумать ничего слаще и желаннее, но вместе с тем страшнее падения в омут грозовых, серых глаз слишком активного паренька с соседнего направления; слишком увлечённого своим делом музыканта и очень дотошного разгильдяя, дразнившего его едва ли не с младшей школы. Нет, не так: топившего и тянущего ниже дна его, как это чёртово цунами, сколько ВанЦзи себя помнил и осознавал. Было странно осознавать, что он сделал бы что угодно, чтобы Вей Ин и дальше щедро накрывал его волнами своих бесконтрольных порывов чувств: то невзначай припоминал детство и ленточку, которую так любил сдёргивать со лба сверстника (эту самую ленту он носил теперь, как браслет — дань семейным традициям, о которых в двадцать первом веке положено забывать), то просто наваливался сверху, приобнимал за плечи, о чём-то болтая, отвешивая комментарии… Какие именно ВанЦзи особо не слышал, слишком поглощённый тем всеобъемлющем теплом, что разливалось по телу от любого прикосновения.       Брат говорит, что рядом с Вей Ином он становится похож на одержимого. Лань Чжань не обижается — лишь исправить хочет: он и есть одержимый. У них, кажется, это семейное — сходить с ума от страсти и нежности, но не уметь сказать о своих чувствах. Если бы ему сказали, что УСянь — грех во плоти, ВанЦзи бы смело назвал себя главным грешником. Даже тысячи вызубренных на зубок семейных правил — ещё одна дань грёбаным традициям — не могли выбить из головы мысли о том, что этот молодой человек — его личная небесно-адская кара. Любовь к нему — адово мучение и райское наслаждение в одном флаконе. Кажется, как-то так, по крайней мере, похоже, назывался какой-то одеколон — в рекламе мелькало. И ещё что-то с конфетами связанное. Надо будет купить. Или попросить старшего брата, он лучше разбирался.       Лань Хуань был его спасительным кругом и палочкой-выручалочкой во всём, был вторым человеком, на которого ВанЦзи, пожалуй, мог бы молиться. Не так, как на Вей Ина, слишком яркого и пёстрого, красивого, тёплого, а как на икону, как на святого, светлого и всепонимающего духа, оберегающего его рвущуюся прочь из тела душу. Холодные пальцы на макушке, успокаивающе гладящие по волосам, слабая понимающая улыбка, тепло родных глаз — единственное, что вырывало из облаков и возвращало в реальность не по хлопку, припечатывая головой об землю и заставляя сжимать зубы от отчаянья, а медленно, постепенно, спокойно так, нежно. Как брат это делал?.. Откуда в нём столько трепетной заботы? Чем он заслужит его тепло?..       СиЧеня надо было как-то отблагодарить за поддержку. За терпение. За объятия и вкрадчивые вопросы, помогающие выразить мысли вслух — ему с самого детства было тяжело говорить, но дальше терпеть сил нет. Признаться — тоже. Ещё одна боль для сердца. Каждый раз, когда он пытался заговорить с Вей Ином, тот начинал кричать, махать руками и в панике припоминал все свои грехи. Его единственная вина в том, что рядом с ним ВанЦзи теряет себя и тонет. — Может, стоит написать признание? У вас должны быть номера друг-друга с практики. Или, знаешь, мне однажды в шкафчик положили рукописное письмо. У тебя красивый почерк, ему понравится, — улыбается Лань Хуань, разливая по чашкам чай. ВанЦзи молчит. Брат понимает: слова подбирает, и не торопит его. — Нет, — кратко выдыхает юноша, накрывает чашку ладонями, греет ледяные пальцы. Они у него всегда холодные. У всех Ланей холодные руки и бледная кожа, все они, как ледышки. Он не врач, но, кажется, что-то с кровообращением. В детстве он этого не знал, и было обидно слушать, как обзывают «снеговиком». Сейчас таких, как они с братом, статный, высоких, бледных, со смоляными волосами, скорее назовут «о боже каким мужчиной» или «причиной девичьих бессонниц». Жаль, что он гей, и очень хочет быть причиной бессонницы лишь одного человека. Наверное. — Он не поймёт. Решит, розыгрыш. Я хочу, чтобы он знал. — А-Чжань, господин Вей смотрит на тебя тем же взглядом, поверь. Стал бы он цепляться к тебе, не будь у него никакого интереса? — с улыбкой произносит брат и садится рядом. ВанЦзи стукается лбом о его высокое, тонкое плечо в нелепом, но мягком свитере с красивым белым оленем. Брат любил милые и мягкие вещи. Стоит ли купить ему плюшевую игрушку?.. Мишку? — Я знаю, что ты боишься быть отвергнутым, — Очень большого плюшевого мишку. Возможно, со смешной мордочкой, недовольной такой. Брат улыбнётся. — но ведь если продолжать молчать, то и взаимности не получишь. Верно? Ты нравишься ему. Если не сразу парой, то друзьями вы ведь можете стать?.. — Мгм, — кивает молодой человек и убирает руки с чашки, чтобы обнять брата. Он редко позволял себе нечто подобное, и сейчас понимает, что зря. СиЧеня мелко подёргивает, когда он обнимает его в ответ. В отличии от него и дяди, Лань Хуань любил чувствовать чужие прикосновения. Лань Хуань вообще был намного больше человеком, чем они: умел находить общий язык и общаться с другими, мог подстроиться под человека (хотя и не всех выносил, справедливости ради), умел выражать свои мысли, понимать чувства окружающих. ВанЦзи думает, что сияющий на горизонте красный диплом психолога достанется брату не просто так. — Спасибо, — помедлив ещё не дольше секунды, он чуть прикрывает глаза и тихо говорит то, что так часто некогда слышал от брата сам. Потом СиЧень перестал так говорить, не находя отклика. ВанЦзи стыдно за это. — Я люблю тебя. — И я тебя люблю, А-Чжань, — явно растерявшись, отвечает СиЧень и улыбается. — Знаю, тебе сложно… Но всё будет хорошо. Хочешь пойти со мной на дискотеку?.. А-Яо заболел, так что из наблюдателей остался я один, без помощника, — В голосе брата сквозит будто бы облегчение. Странно, с чего бы?.. Лань Чжань был уверен, что Мэн Яо нравится брату. Или наоборот?.. Они оба говорили друг с другом тепло и искренне, так откуда же взялся этот тон? — Вей Ин будет диджеем. Дядя рассказал. Может, — СиЧень поджимает губы, словно бы уходя в воспоминания, и тут же возвращает на лицо улыбку. У ВанЦзи колет сердце. Хочется спросить, но он не перебивает, — у вас получится потанцевать? А-Сан должен будет сменить его чуть позже шести, и… Я могу попросить его поставить что-нибудь для медленного танца. Музыка и действия могут говорить громче слов.       Лань Чжань соглашается без промедлений. Не ХуайСан был человеком душевным и понимающим. По-хорошему, песню надо было попросить выбрать его. Надо было, но ВанЦзи никогда не искал лёгких путей и интересов, поэтому оставшуюся неделю до дискотеки проводит в поисках подходящей мелодии (которую в итоге ему предлагает Лань Хуань), а последние два дня сидит в компании младшего из братьев Не и СиЧеня, странно тихого, лишь расшифровывающего его «гусуланьский» молчаливый язык, по жестам читающего эмоции и помогающего второму диджею (на самом деле, юноша едва ли мог называться таковым — просто умел монтировать как видео, так и звук, плотно увлекаясь кинематографом) обработать всё, как положено. Мелодия была непростой на подъём, но умелая редакция сделала её простой по звучанию, но насыщенной, а слова идеально ложились поверх них. ХуайСан даже обещает помочь ему поймать Вей Ина, весь сияет от предвкушения. Странный. Братья Не оба были странными, но младший пугал Лань Чжаня намного сильнее старшего — тот был открытой книгой, а этот, скорее, изящной летописью на эльфийском. На несуществующем, то есть.       Всё ломается, когда на дискотеке играет треклятая песня-издёвка. Разумеется, поиздеваться Вей Ин хотел над лучшим другом. А получилось над ним, ВанЦзи, казалось бы, ни в чём неповинном. Кроме того, что в голове, как по щелчку, закрутилось единственной мыслью: «Хочу узнать, какие на вкус его губы». Видя, как изводится Сюэ Ян, ВанЦзи не может перестать думать о том, что он впервые понимает этого маньяка. До этого он не решался представлять себе нечто подобное даже в самых дерзких мечтах, а сейчас очень чётко видел перед собой картинку того, как он резко перехватит чужие ладони, прижмёт нестерпимо громкого, такого всеобъемлющего и вселюбящего, что злость берёт, УСяня к стене за этим отвратительно мигающим пультом, как коленом разведёт ему ноги, мешая сбежать, прощупывая почву, и нежно, почти целомудренно поцелует, укладывая вторую ладонь на талию… А потом укутает в свой пиджак и сбежит с позором, как всегда сбегал, стоило задержаться взглядом на точёной фигуре дольше положеного — более облегающей одежды диджей, конечно же, не нашёл, а если и не так, то постеснялся. И слава богу! Лань Чжань бы не выдержал.       Вместо баночки с газировкой он, кажется, берёт со стойки пиво, и одного глотка хватает, чтобы нюх и чувствительность языка отбило к чёртовой матери. Плеваться ему бы воспитание не позволило, а вот выбросить банку — пожалуйста. За спиной раздаётся тяжёлый смешок. Обернувшись и пытаясь прийти в себя после щедрого глотка, он видит перед собой статную фигуру Не МинЦзюэ, и тут же остервенело хлопает глазами. Перед глазами не то чтобы плывёт, скорее, пульсирует. — Мелкий, если ты хотел выпить для храбрости, мало глотнул, — говорит молодой мужчина, хлопая его по плечу. — А-Сана не видел? — ВанЦзи мотает головой, и с трудом понимает, что только что услышал. Выпить для храбрости?.. Он точно хотел сказать не «для дурости»? Пьяных людей едва ли можно было звать храбрыми. Дурными, наглыми, противными. Но не храбрыми. Или… — Ладно, к чёрту. Чего бы ты там не хотел вытворить, лучше в следующий раз на счастье пей что покрепче. В голову лучше ударит, тормоза вышибет. Хотя кто вас, Ланей, знает…       Лань Чжань смотрит на входящую в толпу студентов статную фигуру почти что с опаской, наспех пытаясь понять, что только что произошло. Мгм. Мгм-м-м… Он только что выпил пива. Пиво — это алкоголь. Один глоток стукнул в голову так, что картинка перед глазами стала ну слишком чёткой, а что было бы если… Нет, это «если» не случится. Но вот… Почему бы…       «Сделаю вид, что пьян, — думает Лань ВанЦзи, стыдясь такой подлости, но в то же время оправдывая такое поведение, — Я ведь и правда захмелел. Немного. И Не МинЦзюэ сказал, что пьют для храбрости». Страх против возможности безнаказанно прикоснуться к Вей Ину. Совесть против презумпции невиновности и послаблений для человека в состоянии алкогольного опьянения. Воспитание… Всё проигрывает, когда он видит лучезарную улыбку вернувшегося за пульт диджея. Перерыв был окончен. И начинает УСянь с медленного танца. Тихая, плавная мелодия… Кажется, нечто похожее он слышал и у дяди.       Под аккомпанемент своих непростительно громких мыслей, молодой человек выходит на танцпол, плавно огибает танцующие пары и подбирается вплотную к УСяню. — Э? Лань Чжань? — Удивление на его лице перебивает очаровательную сосредоточенность. Смятение и страх перебивают в ВанЦзи прежнюю уверенность. — Что такое? — Он думает не больше секунды, нервно опуская взгляд, прежде чем выдать ответ: — Красивая песня. — О! Я рад, что тебе понравилось! — Вей Ин выдыхает соблазнительно облегчённо. Припорошенный хмелем разум подсказывает, что стоны звучали бы столь же долго. Но громче. — Специально для тебя и брата выбирал! Надо будет спросить СиЧеня, понравилось ли и ему, иначе… — Вей Ин, — прерывает его ВанЦзи, собираясь с мыслями. Диджей дёргается, но молчит. Ждёт. Вряд ли понимает его, как старший брат, но не торопит. Спасибо ему. — Танец… — Э?! О… То есть, со мной, в смысле? — Изумление и неуверенность в нём сменяются радостью. УСянь сияет. Ярко, красиво. ВанЦзи любит это сияние. И самого Вей Ина любит. — Мгм, — Лань Чжань протягивает молодому человеку руку, и стоит ладони лечь в его, как тут же притягивает её к губам. УСянь выдыхает рвано и, кажется, почти срывается на писк. — С тобой.       Под конец мелодии Вей Ин целует его и сбегает. Он, наверное, никогда больше не будет пить, потому что сомневается, что это было реально.