Зеленая дичь

      За окнами тусклый свет заходящего солнца еле пробивается сквозь толщу темно-красной воды. Ваданохара сидит на краешке широкой, застеленной вышитым бордовым покрывалом двухспальной кровати. Вид отсюда, с самого верхнего яруса дворца, поистине головокружительный. Раньше здесь были покои принцессы, а теперь спальню занимают они с Салом – полноправные король и королева нового моря. Но куда же он запропастился? Опять по своим ужасно важным делам пропадает... И хоть бы не выяснилось, что с актиниями-стражницами крутит. Она нервно мнет в руках подол короткого красного платья, продолжая в рассеянности смотреть в окно. Там в кровавой мгле черными тенями носятся полупрозрачные чудища – их верные подданные. А где-то внизу по вымощенным камешками улицам бродит простой люд: русалки, бывшие фамильяры и прочие рыбешки. Завораживающее зрелище, вечно бы смотрела...       За спиной раздаются тяжелые, неторопливые шаги. Ваданохара резко оборачивается и в ту же секунду расплывается в счастливой улыбке. Вернулся! Сал стоит в дверном проеме и едва заметно, краешками губ улыбается. Костюм на нем, как всегда, сияет безупречной белизной – даже и не скажешь, что с утра бегал по делам, почти ни на минуту не останавливаясь, хотя, скорее всего, именно так и было. Но какой же он потрясающе красивый... Эти белоснежные пряди, спадающие на лоб с элегантной небрежностью, эти глаза, будто из сплошного красного стекла и в то же время светящиеся изнутри... От одного взгляда на него сердце Ваданохары бьется быстрее. Раскраснелась наверняка, как маленькая девочка, хи-хи... Ему будет приятно это заметить.        – Сал, наконец-то ты дома! – Так бы и бросилась навстречу, но он этого не любит.        – Ваданохара... – Скидывает пиджак и садится рядом на кровать. – Ох, какой сегодня был утомительный день – прежде и не подумал бы, что государственные дела такие тяжелые. Тебе, боюсь, и рассказывать бесполезно – сию же минуту наскучит.       Еще бы... Ваданохаре от одной мысли о государственных делах становится тошно. Ладно, какое ей вообще дело до того, что Сал целыми днями без нее делает? Главное, что сейчас он наконец-то рядом. А значит, самое время этим воспользоваться.        – Сал, – шепчет она, поглаживая его щеку и растрепанные волосы, – хочешь, я тебя приласкаю? – Он тянет к себе, как магнит, а от всех мыслей и желаний, которые он вызывает, можно, кажется, вспыхнуть и сгореть на месте...        – Не сейчас, дорогая. – Сал мягко, но решительно отстраняет ее рукой. – Я устал, пора уже спать.       Спать. Действительно, как же хочется улечься, растянувшись во весь рост, и закрыть глаза... нет, лучше свернуться клубочком под боком у любимого Сала, если только он позволит. Даже странно чуть-чуть, что она так сильно утомилась. Даже из дворца сегодня вышла, только чтобы прогуляться по окрестностям. Как-никак Сал наказал ей быть осторожнее – а то всякие личности встречаются в городе. Вот она и выходит только изредка, поплутает часок по каменным мостикам – и назад. Не могла же она, в самом деле, настолько ослабеть... Но потяжелевшие веки опускаются сами собой, и она засыпает, не успев, кажется, даже раздеться, неуклюже раскинувшись в опасной близости от края кровати.       ...Что это? Кто это? Кто зовет ее из глубины, надрывно, пронзительно, как будто вся его жизнь зависит от ее ответа? Она сидит на прибрежном камне, опустив босые ноги в воду. Море здесь... другое. Не такое, как наяву. Но вместе с тем она готова поклясться, что и такое море она где-то видела. И что в таком море ей должно быть уютно и спокойно. Но отчего-то ее наоборот никак не отпускает смутная тревога. Этот голос... тоже странно знакомый, он тянет, дергает за какие-то струны, но почему же... Почему же у нее провалы в памяти? Почему она точно знает, что забыла что-то важное? А голос зовет, рвется навстречу. «Прости меня, Ваданохара, я не справился...» Так больно почему-то от этих слов. Так... стыдно. Это она должна просить прощения у странного незнакомца, это она совершила нечто страшное, хоть и не помнит этого. И это ей страшно смотреть туда, в морскую глубину, ведь она увидит там решетки и цепи. Решетки и цепи. Почему? Откуда в ее голове такие странные картины? Это ведь точно не ее мысли, она ничего подобного не знает... Голос плачет, голос поет. Как тот музыкальный инструмент, который она... Что – она? Какой инструмент? Воспоминания ускользают, не поддаются. Или нет никаких воспоминаний, и все это игра воображения? Так часто бывает во сне. Но тогда почему ей так тревожно и даже жутко? И почему, несмотря на все тяжелые мысли, какая-то частица ее сознания отчаянно хочет броситься в волны и плыть навстречу голосу?        – Просыпайся, дорогая. Завтрак уже готов.       Обычно ей хватает одного ласкового взгляда возлюбленного, чтобы на душе стало легче. Но сейчас все равно как-то муторно, как будто целую ночь глаз не смыкала.        – Что с тобой? Кошмар приснился? – Сал наклоняется и пристально смотрит ей в глаза.       Ваданохара неуверенно кивает.        – Ничего страшного, – улыбается Сал. – Это я исправлю.        – Ну и куда мы на этот раз? Неужели опять в бар?        – А куда же еще? – С остриженными под мальчика волосами и в старом буро-красном плаще, накинутом на плечи, Хелика почти не выделяется среди пестрой толпы, заполонившей улицы «ненадежных» кварталов.        – Опять, что ли? – Миюра раздраженно дергает выбивающиеся пряди на конце своей толстой синей косы. – Знаю я, чем это кончится: ты, как всегда, нажрешься, а мне тебя еще домой тащить...        – Да ну тебя, Миюра, я в прошлый раз и сама бы дошла. А куда нам еще в этом городе можно нормально сходить?        – Ладно... – обреченно тянет Миюра и вдруг резко сменяет тему: – Слушай, а ты Долфи давно встречала? Затерялась она куда-то. Раньше то и дело на нее натыкалась, а теперь пару недель уже ни слуху ни духу.       Долфи. Единственный из фамильяров бедняжки Ваданохары, кому удалось пережить нашествие Моря Смерти. Фуками, как самого опасного, Сал сразу нейтрализовал. (Вот, кстати, какие хорошие умные слова: отлично скрывают то, что произошло на самом деле...) А Мемока сама на рожон полезла, сколько ее ни отговаривали. И только трусишке Долфи повезло – ее даже в темницу сажать не стали. Потому и не стали, наверное, что вреда от нее никакого. А куда делась... да прячется, видимо, по темным углам, боится, что передумают и все-таки достанут. После всего этого только и остается подумать: как сами-то живы до сих пор? Почему никто еще облаву не устроил? «Королю нужны подданные», – недавно сказал Сегуро по этому поводу. Какой-то он подозрительно серьезный стал, аж жуть берет...        – Спряталась где-то – знаешь же, какая она пугливая? Расслабься, не забивай голову.       Ага, Миюре это однозначно на пользу пойдет. Все равно не осознает, наивная, всех масштабов ситуации. Оно и к лучшему, наверное. А то самой Хелике теперь явно пара-тройка бессонных ночей обеспечены. Скольких уже потеряла – а все так же земля из-под ног каждый раз...       ...Это кто еще кого тащить будет? Что-то содержимое рюмки у Миюры уже в четвертый раз сменило цвет – на этот раз с желтого на пронзительно-розовый. Хелике проще – она по привычке с самого начала взяла целую бутылку чего-то очень дешевого и крепкого и огромный стакан, такой, чтобы с головой в нем утонуть и не заметить... А народу-то тут сколько: сиди себе за дальним столиком и не беспокойся, что кто-нибудь обратит внимание. Особенно к вечеру набежали «дохлые рыбы», эти несчастные с кучей глаз на лице и кривыми несимметричными плавниками. Бродят бесцельно, как лунатики, ни на кого не смотрят. Есть и нормальные ребята, даже из «новых»: болтают друг с другом, выпивают, смеются, только красные глаза их и выдают. А то изредка поймаешь мельком знакомый незамутненный взгляд кого-нибудь из оставшихся, но только успеешь отметить в сознании, как знакомый отвернется и исчезнет в толпе.        – Ух ты-ы, Хелика, смотри, какой красавчик!       И в самом деле, как ни странно, есть на что посмотреть. Прохаживается это чудо взад-вперед мимо столиков, знаки подает. Высокий, тонкий, волосы рыжие шелковистые, глаза-рубины так и сверкают... Голову венчает острый красный плавник, а за спиной акулий хвост – тоже красный. Он весь красный, огненный, и курточка красная из чего-то дорогущего, а на ней тоже глаза сверкают. Пуговицы такие, в ряд все, с красными камешками посередине... Ага, да он явно из стражников – кто еще в здравом уме притащится в бар с таким гигантским мечом? Бывают, оказывается, и среди стражников такие живые, настоящие красавцы... И все-таки! Все-таки с ним надо поосторожнее – кто знает, что там у него на уме?        – Тсс, Миюра, погоди. Он же из этих...        – Ну и что с того? – и ухмыляется до ушей. – А кто сейчас вообще не из этих? Или что, если никого больше не осталось, так мне теперь всю жизнь одинокой ходить? Ну уж нет, я так не играю! Пытались-пытались, ничего не вышло, так что же мне теперь, свою жизнь в помойку выбрасывать?       И ведь, черт побери, она куда больше права, чем хочется признать. Они ведь в самом деле ничего не смогли поделать. Да и что тут можно сделать? А значит, нужно жить дальше. Хоть как-то. И почему бы не дать Миюре немного развлечься? Бедная, наивная, хватит ей жизнь усложнять, ей и так несладко...        – Ладно. Иди. Он вроде адекватно выглядит. Только пожалуйста, будь осторожна.        – Ой, да что со мной случится? – Миюра встает со стула, немного пошатываясь, и призывно машет рукой. – Эй, красавчик, иди сюда! Давай познакомимся!       Он приближается широким шагом, почти как на параде. Встал совсем близко – невольно дух захватывает. Хорошо еще, не настолько напилась, чтобы начать у Миюры его отбивать. Нет, ей этого явно не нужно. Ей вообще неинтересно. Проще быть одной. Особенно в этом диком мире. Но не валить же эти свои принципы на Миюру?        – Добрый вечер, девушки. Вы обе одинаково очаровательны, но не в моих принципах проводить время сразу с двумя. – Вот какие, оказывается, бывают эти «новые»: не одно грубое «эй!» в языке у них осталось. И голос у него мягкий, вкрадчивый. И улыбка такая тонкая, еле заметная – пьяные дурачки так улыбаться не умеют.        – Уступаю! – И обязательно широко, щедро взмахнуть руками, расплескивая по столу содержимое стакана. Не посылать же его, такого хорошего, к морским демонам просто за то, что самой ничего больше в жизни не интересно? Нет уж, пускай все будет так, как положено. Ради Миюры. Все ради нее.        – Спа-а-си-бо! – Миюра радостно кружится вокруг своего нового ухажера. – Ну, пошли давай! Чего медлить? А ты не скучай без меня, Хелика!        – Будь осторожней! – успевает выкрикнуть Хелика в пространство, пока ее подруга, подхваченная стражником под руку, пританцовывая, направляется к выходу. А потом остается только полумрак бара, веселый шум толпы где-то на фоне и долгожданный пестрый туман в голове, в котором так хочется навсегда затеряться.        – Его зовут Акайсаме, и он такой чудесный... – Миюра вертится перед зеркалом, широко ухмыляясь собственному отражению.       Зеркало это когда-то наверняка занимало целую стену в комнате, но сейчас от него сохранился один длинный, неправильной формы осколок. Это зеркало им с Миюрой посчастливилось подобрать на помойке. Где же еще, в самом деле? Все-таки, какие бы мыслишки порой в голову ни лезли, до мародерства в покинутых развалинах они не докатились. Но как иногда хочется плакать – да что там, прямо-таки рыдать в голос – вспоминая то роскошное зеркало в тяжелой раме с завитками, висевшее у Хелики в спальне на первом этаже дворца... Да, хорошо быть приближенной самой принцессы – до поры до времени.        – Я бы и сегодня у него осталась. Но решила вот прийти, похвастаться... как же я могу тебе не похвастаться?       Похвастаться, да? Хелика благоразумно прикусывает губу. Если бы, открыв дверь в большую комнату, она не обнаружила подругу мирно дремлющей на диване, неизвестно, что осталось бы от ее разума за несколько шагов до выхода. За первые две минуты после пробуждения Хелика успела все вспомнить, похолодеть, мысленно похоронить Миюру, трижды проклясть себя за то, что отпустила ее, пьяную до невменяемости, на свидание с красноглазым морским гаденышем, за то, что сама была пьяна до невменяемости, и почти сойти с ума. Как она нашла в себе силы все-таки выйти из спальни? А теперь нужно надеть милую улыбочку и не орать на бедную глупую Миюру, и на себя, и главное – не разрыдаться прямо здесь, на пороге. Надо же, сколько лет такого желания не возникало – и тут вдруг...        – Ну давай, рассказывай. – Кажется, получилось. – Чудесный, говоришь?        – Да... – Миюра аж глаза закатывает от приятных воспоминаний, так бы и обзавидовалась, если бы не этот кошмар только что. – Такой добрый, так мило улыбается... Да какой смысл тебе рассказывать, все равно не поймешь. Но ты просто поверь: это не на одну ночь, это навсегда...       Что ж, слишком тяжело в такое поверить в нынешние непростые времена, но если дела и вправду обстоят именно так, то, может быть, эту жизнь еще действительно можно жить?        – Точно все в порядке? Он не требовал от тебя ничего странного? Не околдовывал? Не запугивал?        – Да что это на тебя нашло, Хелика? Не смей говорить такое про моего любимого! Да он... он... да лучше него вообще никого не бывает! Эх, если бы только... – она снова смотрится в зеркало и ее лицо принимает обиженное выражение, – если бы только ему нравились мои волосы, все было бы просто идеально!        – Волосы?       У Миюры такое лицо, как будто уже она вот-вот расплачется. Ну, с ней-то это каждый день бывает. Сок на рубашку прольет, или песню грустную вспомнит – сразу в слезы. И как вцепится в одну из своих длинных растрепанных кос – как будто ее сейчас кто-нибудь отберет... Обнять и спать отправить. Пусть успокоится для начала.        – Волосы. – Миюра трагически кивает. – Он не хочет, чтобы я их показывала. Говорит, их надо обрезать. Или спрятать. А я не хочу. Мне кажется, у меня хорошие волосы...        – Так, а это еще почему? Он не сказал?        – Потому что они неправильного цвета! Злодейского, он говорит! И даже очень меня жалеет. А зачем меня жалеть... красивый цвет... Я ему и сказала, что не буду стричь.       Что? Вот о чем, дуреха, надо было говорить в первую очередь, а не про то, как он улыбается. Только бы не оказалось еще, что ты ему вообще все выложила...        – Надеюсь, ты ему не рассказала, почему ты на самом деле их не стрижешь?        – Н-нет, Хелика, ты что? Просто говорю: я привыкла, и еще мне нравится косы заплетать, и вообще я же не нарочно, я с такими родилась...        – Ладно-ладно. Хотя я бы на твоем месте постриглась. Собственно, я и на своем месте постриглась, – Хелика двумя пальцами приподнимает прядь, едва закрывающую ухо.        – Да я... да ни за что! Ты же сама помнишь, для чего это нужно?       И что прикажете с ней делать? Хелика бы ей сейчас с радостью залепила пощечину для прояснения мозгов, а то и к кровати бы привязала, чтобы не сбежала к своему Акайсаме, но кому от этого будет лучше?        – В каком-то смысле, Миюра, я даже тобой горжусь. Мне, правда, и сохранять-то нечего, раз не синего цвета уродилась. Повезло тебе, Миюра, настоящая хранительница памяти. И все-таки... будь осторожнее, ладно?        – Да ладно, ладно, – Миюра раздраженно кривится, – нормально все будет. Теперь точно все будет нормально.       Хелика с трудом выдает нервную, перекошенную улыбку. Может быть, хоть на этот раз и вправду так?