Кимаен

      — Я в вас разочарован. Внутри от этих слов как всегда разгорелось адское пламя — пожалуй, единственное, что заставляло до сих пор чувствовать себя живым. — Вы уже в который раз меня подводите, генерал. Нутро клокотало от ярости. Можно ли легко вывести из себя генерала Гривуса? Сперва всем кажется, что да. Но самые избранные его соратники прекрасно знали, что это не так. Разозлить Гривуса? Да что такое нужно сделать, чтобы он рассвирепел? Первое — несправедливость. Но одно дело, когда с ней можно справиться… Второе — бессилие. ...Другое же, когда с ней справиться нельзя. Третье — сомнения. В нем сомневаются? В нем, генерале Гривусе, сомневаются?! Как ни странно, графу Дуку удавалось попасть по всем трем пунктам, и даже более того. Гривус бесконечно уважал Дуку. Как учителя. Как фехтовальщика. Как личность? Нет, увольте. Генерал с первой недели их знакомства понял, что его новый наставник относится к нему с презрением. Гривус не тот, кто будет сильно разочаровываться из-за таких мелочей, но граф переступил грань, когда начал идти в наступление. Он, казалось, даже не собирался хотя бы делать вид, что может стерпеть ученика. Всякое его слово в адрес Гривуса сопровождалось бесконечной брезгливостью в голосе, пускай и не столь явной, сколь она могла бы быть; неоднократно Дуку крайне цинично отзывался о генерале в его же присутствии, что, по мнению Гривуса, не соответствовало его званию графа, но самого ситха это мало волновало. Но то, как Дуку унижал киборга... То, как он специально подставлял его, срывал его планы, чтобы втоптать в грязь... Он не мог себе позволить делать это слишком часто, иначе это бы нанесло Конфедерации большой ущерб. Но как только улучалась возможность мелко напакостить, граф нагло делал все, чтобы унизить коллегу. Он мог запросто отдать приказ, который поможет Гривусу проиграть или, и того хуже, сильно покалечиться, — это был такой способ ведения тайной войны между ним и главнокомандующим, — и наверняка Дуку доставляло удовольствие то, что ответа на свои подлости он получить не может. Как же генерал осмелится провернуть нечто подобное? Граф верил, что тот и не сумеет, — кто этот киборг такой перед лордом ситхов? И это опять случилось. Опять. Опять Гривус чуть не погиб по его вине. Злоба не дала себя сдержать. — Граф, я искренне сожалею, что разочаровал вас. Но… извините за дерзость… — Генерал еле удерживал почтительный тон. — Боюсь, что наша армия не могла победить ни при каких обстоятельствах. Вы дали мне в распоряжение ограниченное количество боевых единиц, хотя прекрасно знали, что силы врага заведомо превосходят наши. Лицо голограммы Дуку предсказуемо потемнело. — Это были экстренные обстоятельства, генерал, а ваша прямая обязанность — вести военные действия вне зависимости от ситуации. Раз я приказал урезать количество пехоты и транспорта на вашу миссию, вы должны были подстроиться. Гривуса ужасно возмутила агрессия в голосе наставника. Тут он не смог себя сдерживать: рык первым вырвался из горла. — На войне сначала идет планировка и расчет, а потом уже действия. Если бы у меня был выбор, я бы ни за что не стал так рисковать! Вы же в последний момент... — Довольно, — резко оборвал Дуку. — Вы уже достаточно надерзили мне сегодня. И Гривус бы продолжил, но здравый смысл подсказывал поумерить пыл. — Прошу прощения… граф. Легче от освобождения эмоций не стало. — Теперь наша цель — Агамар, — продолжил Дуку немного погодя. Он быстро взял себя в руки, — слишком подозрительно для того, кто должен был быть зол на подчиненного. Он, очевидно, радовался своей личной, маленькой победе. — Его жители необычайно упрямы, поэтому простых переговоров их властям… не хватило. Ваша задача — помочь нашим друзьям побыстрее принять решение о присоединении к Конфедерации Независимых Систем. Они наверняка догадались, что мы применим силу в случае их отказа, — примите это во внимание. — Конечно, граф. Будет исполнено, — Слова давались с трудом. — В этот раз... я вас не подведу. — Вы и не сможете. Скоро я еще свяжусь с вами и сообщу новость. Думаю, она вас обрадует. Голограмма растворилась в воздухе, а Гривус мысленно выругался, предчувствуя беду. Он резко развернулся, взметнув своим плащом, и широкими шагами направился прочь от капитанского мостика в свои покои, по пути туда сметя с пути рукой нескольких неосмотрительных дроидов В1. Остальные, кто был, видимо, посообразительнее, поняли, что их генерал сегодня не в духе, и поспешили убраться с дороги, дорожа своими металлическими головами. *** Это был тяжелый бой, один из самых тяжелых за последнее время. Мало кто вернулся домой, а среди вернувшихся было столько раненых, что лекарям приходилось не спать сутки напролет. Азамаду так сильно повезло, что ему даже было немного стыдно: столькие воины сейчас изнемогают от боли, а он стоит невредимый на пригорке и смотрит на клонящееся к горизонту солнце. Неужели духи предков решили пощадить его ради его семьи? За что ему такое счастье? Бесконечные войны сказались на его взгляде на жизнь, как это всегда бывает со свидетелями кровопролитных битв. Он не надеялся на удачу, не надеялся на снисхождения судьбы. Каждый раз, когда он дышал полной грудью, смотря на плывущие над головой облака, мог оказаться последним, поэтому он брал от этих минут все, что мог. От глубоких размышлений его отвлекли тихие легкие шаги позади. Он бы не стал обращать внимание на такие незначительные звуки, однако стресс, пережитый в боях, как обычно взял верх и заставил Азамада вздрогнуть. Он успел успокоиться, прежде чем услышал голос: — Азамад, идем домой. Твой сын хочет тебя видеть. Его любимая и единственная жена Урса. Та, ради которой он возвращался из каждого боя живым. Услышав о сыне, Азамад невольно заволновался. Как он успел вырасти? Каким он стал за время, пока они не виделись? Азамад очень любил его, и он был второй причиной, по которой его отец был все ещё жив. — Позови его ко мне, Урса. Я задолжал ему прогулку. Женщине не осталось ничего делать, кроме как вести сына к Азамаду. Через несколько минут он пришел один, без матери, — видимо, отказался от сопровождения.       — Отец... Азамад обернулся на сына. Казалось бы: всего-то полгода прошло, мальцу исполнилось пять. А юнец вырос, да так сильно, что Азамад сначала не поверил своим глазам. Он расплылся в улыбке, как это бывало всегда, когда он находился рядом с отпрыском. — Здравствуй, Кимаен, — сказал Азамад, потрепав сына по голове. Тот в свою очередь обнял отца. — Как вы тут? — Я сильно скучал... — И я... Очень сильно за вас волновался. — Мы за тебя сильнее! Азамад рассмеялся, хотя совсем недавно думал, что больше не сможет радоваться так, как раньше. — Ну нет. Думаю, мы все переживали одинаково. Воин обнимал сына, и это было сейчас важнее всего для него. Он смог понять, что жив, только теперь, когда чувствовал сердцебиение своего единственного наследника, своей частички. На Кали детей воспитывали немного иначе. Отцы не могли позволить себе быть слишком нежными со своими детьми, особенно сыновьями. Редко когда они уделяли потомству должное внимание, во многом потому, что в каждой семье детей было больше трех, еще чаще — больше десяти. А Кимаен у отца был один. Да и сам Азамад был далеко не такой, как остальные. Он не выносил мысли, что его ребенок вырастет таким же, как как все воины: жестоким, неспособным на сочувствие, не знавшим отцовской любви. Азамад все детство бегал за отцом, пытаясь впечатлить и порадовать его, но тот не снизошел даже до простой похвалы. Азамад не хотел той же участи для Кимаена. Он считал, что истинная доблесть и мужественность воина в том, чтобы уметь вовремя проявить сострадание. В последние годы войны, самые холодные из всех, многие стали об этом забывать, превращаясь в дикарей. И хотя порой в бою правда требовались хладнокровие и бессердечность, надо было помнить о контроле этих качеств. Иначе они поглощали воина. Полностью. Азамад вкладывал в Кимаена всего понемногу. — Ну что, пойдем, постреляем? — предложил он сыну. — Но ты только с дороги… — Ничего страшного. Уже завтра меня может не стать, а ты будешь не готов. Кто тогда будет защищать нашу семью и Кали? — Но я уже готов! Почему ты не берешь меня с собой? Азамад ждал этого вопроса уже пять лет. Он знал, что Кимаен однажды задаст его, как это делал он сам, и его отец, и его дед, и, наверное, каждый юноша, стремившийся скорее повзрослеть. — Боюсь, ты еще слишком мал. Вот через пару лет... Он медленно пошел в сторону небольшой чащи леса. Кимаен остался стоять на месте, глубоко задумавшись. Потом он встрепенулся и побежал догонять отца. — Пару лет?! Через пару лет я уже состарюсь и умру! Азамад громко рассмеялся и вновь потрепал сына по голове. — Ну пап! — Кимаен потянул отца за руку. — Ты же устал? — Вовсе нет, идем. Они несколько минут шли молча. Азамад смотрел в даль леса, когда заметил, что Кимаен долго ничего не говорит. Он опустил голову и посмотрел на сына. Тот шел, уставившись себе под ноги. — Ты хочешь что-то спросить. — А? — Ты хочешь что-то спросить, — повторил Азамад. — Как ты узнал? Воин тепло улыбнулся. — Ты просто слишком долго молчал. Давай, спрашивай. — А почему… мы проигрываем? — осторожно сказал малец. — Мы ведь честные воины, мы не нападали первыми. Почему так? Азамад вздохнул и задержал взгляд на Кимаене. Кимаен выжидающе глядел на него. — Видишь ли... Даже несмотря на то, что не мы зачинщики этой войны, мы вполне можем проиграть. Такова жизнь. И мы ничего не можем с этим поделать. — Но это же несправедливо! — возмутился Кимаен. — Жизнь несправедлива, — отвечал ему отец. — Наша задача — сражаться, идти против самой жизни. Есть вероятность, что удача улыбнется нам. — Мне это не нравится… Я хочу, чтобы все на Кали были счастливы. — Это хорошее желание, Кимаен-джай, — сказал Азамад. Кимаену нравилось, когда отец называл его так, с приставкой «воин». — С таким стремлением ты станешь хорошим защитником. — А есть ли смысл сражаться, если все равно несправедливость может победить, даже если мы очень стараемся? — быстро нашелся что ответить Кимаен. Калийцы вышли на их любимое место для стрельбы — небольшую опушку на границе проходимого леса и леса дремучего, темного, где почти никто не ходил. Здесь находилось и древнее дерево, которое играло роль мишени. Выйдя на середину пустого пространства, Азамад снял с плеча свою винтовку, с которой почти никогда не расставался. Кимаен поспешил встать рядом, но не торопился брать оружие в руки. Он ждал ответа. Отец внимательно посмотрел на сына, подбирая слова. — Иногда несправедливость отступает под напором наших желаний и надежд, — наконец сказал он. — Быть может, если все мы отбросим свои страхи и будем биться изо всех сил, судьба решит, что мы достойны победы. Кимаен снова озадаченно нахмурился: — Но мы иногда так бессильны… — Даже когда кажется, что ты совершенно бессилен, — медленно ответил Азамад, — есть выход. И он всегда есть. Просто часто он нас не устраивает, и мы начинаем делать вид, что его нет. Азамад протянул винтовку сыну. Кимаен так задумался, что не сразу понял, что ее надо взять. Неторопливо приняв оружие, он все еще пялился пустым взглядом на траву под ногами и переваривал все, что услышал от отца. Тогда он захотел найти тот самый выход. Для всех них.