Узлы

Мо Жань останавливается перед дверью, сквозь которую слабо просачивается приглушенный свет, и выдыхает из напряженных лёгких скопившийся воздух. — Учитель, это я. Можно войти? И ни звука в ответ. Мо Жань прикасается к двери ладонью и аккуратно толкает её от себя. Та с лёгким скрипом открывается, превратив банальное беспокойство в нарастающую панику. Это… «…пиздец», — тут же подсказывает внутренний голос, и Мо Жань не может не согласиться. Потому что развернувшаяся перед ним картина не раз и даже не два возникала в его сознании в те далёкие времена, когда он — великий император Тасянь-цзюнь — банально трахал всё, что движется. И подобную практику, глупо скрывать, со своим учителем он непременно хотел испробовать, но… Проблема не в том, что сам Мо Жань так и не успел воплотить задуманное или не имел соответствующих навыков. Всё намного проще: тот человек остался в прошлом. Похоронен под яблоневым деревом. А в настоящем Мо Жань искренне боготворит светлый образ своего учителя и старается не осквернять его даже в своих самых горячих фантазиях. Получалось, правда, не всегда. Просто он… не ожидал. Банально не ожидал, что его в кои-то веки чистые помыслы приведут к этому. Да, возможно, останавливаться на ночлег в подобном месте — решение не самое удачное. Да, вероятно, Мо Жань слишком переоценивает собственные силы. Но они находились в пути несколько дней без продыху, почти не спали, запасы провианта практически закончились, да и Чу Ваньнин хоть и не говорил, но выглядел уставшим. Но Мо Жань не был слепым, а ещё он неплохо знал Северные Земли, поэтому-то и предложил остановиться в местном доме, опустив лишь только тот малозначительный факт, что дом этот — всего ничего — публичный. И он, в общем-то, ни на что не рассчитывал. Даже не подозревал, что что-то может пойти не так. Поэтому, когда хозяйка сказала Мо Жаню, что учитель ждёт его в своей комнате, он не придал её словам значения. Первые секунд двадцать. Но чем ближе Мо Жань подходил, тем сильнее сердце дробило в грудине. И дробит до сих пор. И Мо Жань теряется. Теряется в ощущениях, в собственных мыслях. Теряется в этой маленькой душной комнате и не понимает, что делать дальше. Страх, возбуждение, злость, растерянность — слишком много разных чувств для одного маленького человека. И Мо Жань боится… Он боится сделать шаг. Боится сорваться, поэтому так и застревает в проходе. Смотрит. И не может заставить себя отвернуться, потому что Ваньнин… … нет, учитель. Учитель сидит на полу, склонив голову, в то время как красные верёвки тугими узлами переплелись на его теле замысловатыми узорами. Ворот одеяний ослаблен и распахнут, и от Мо Жаня не скрываются изящные острые ключицы, красивый торс и слегка приоткрытая грудь. Он нервно сглатывает. С губ срывается фамильярное: — Ваньнин… — вместо почтительного «учитель». И собственный голос кажется каким-то неестественным и чужим. У него трясутся руки и пересыхает в глотке. Мо Жань горит изнутри и даже не пытается спастись. Грудину сдавливает узлами похлеще тех, что связывали Чу Ваньнина. И дыхание сбивается. А ещё — чёртово самообладание. Мо Жань уверен: ещё чуть-чуть, и от его хвалёной выдержки не останется ровным счётом ничего. Сейчас Тяньвэнь пришлась бы кстати — как лучший в мире отрезвитель. — Мо Жа-ань, — внезапно выдыхает Чу Ваньнин, слегка приподнимая голову. — По… пожа-а-алуйста, — и — вуаля! — голос Чу Ваньнина приводит в чувства не хуже сильнейших снадобий госпожи Ван. И Мо Жань, который до этого истуканом стоял в дверях, не смея даже пошевелиться, тут же срывается с места и падает на колени перед учителем. — Сейчас, подожди. Я тебя развяжу. Он неуверенно дотрагивается до тела Чу Ваньнина, пытаясь распутать грёбаные узлы, пока в голове фантазия рисует совсем иное развитие событий. Мо Жань стискивает зубы. Жмурится. Чувствует, как капельки пота стекают по напряжённым вискам. Голова идёт кругом, и Мо Жань понятия не имеет, почему: то ли от того, что перед ним совершенно уязвимый Чу Ваньнин, то ли от того, что он не ел несколько дней. Он мысленно повторяет: «Я спокоен»‎. Приказывает сам себе: «Держи себя в руках»‎. От тела Чу Ваньнина идёт настоящий гипнотический жар, и только теперь кажется, что собственная кожа буквально зажигается просто потому, что они непозволительно рядом. Взгляд так и тянет чуть приподнять: воткнуться им в изящные ключицы, в выпирающие крупными костьми плечи; зацепиться за утончённую линию челюсти, а потом перевести к полуоткрытым губам. Но вместо этого Мо Жань отворачивает голову. Облизывает пересохшие губы. И блядь... Эмоции накатывают огромными волнами: возбуждение, стыд, притяжение, снова стыд, ещё большее возбуждение, грёбаный страх и, наконец, злость. Слишком много злости. Мо Жань тупо не понимает, чего хочет больше: остаться с Ваньнином или найти того поганого ублюдка, который так бесцеремонно посмел дотронуться до него. Это сводит с ума. Мо Жань не выдерживает. Рычит: — Да где этот чёртов узел? — В… вни… зу… — прерывисто отвечает Чу Ваньнин. И Мо Жань застывает. Не верит собственным ушам. Закусив нижнюю губу, он неспешно протягивает дрожащую руку. Хочет сказать: «‎Простите»‎, — но слова предательски застревают в глотке, словно он собирается сделать что-то очень грязное, особенно по отношению к человеку, сидящему прямо перед ним. Но Чу Ваньнин не сопротивляется. Даже головы не поднимает. Умом Мо Жань осознает — всё дело в запахе: ладан, немного сандала, лёгкие нотки иланг-иланга вперемешку с чем-то пряным создают опьяняющий аромат, способный достаточно сильно влиять на разум. Сколько времени Чу Ваньнин просидел в этой комнате, вдыхая эти благовония, — вопрос, на который Мо Жань не хочет знать ответ. Он подается ближе вперёд. Осторожно касается шёлковой ткани, ослабляя запа́х и… судорожно, сухо сглатывает. Первые секунды забывает дышать и не может оторвать взгляда от возбужденного и истекающего смазкой члена учителя. …нет — Ваньнина. Чу Ваньнин что-то говорит, и Мо Жань скорее рефлекторно, чем осознанно, поднимает взгляд. И смотрит. Смотрит на залитое красным румянцем лицо. На симметричную линию губ. Он слишком — слишком — слаб, чтобы сопротивляться. Мо Жань больше не повторяет: «Держи себя в руках». Потому что этими самыми руками он резко обхватывает лицо Чу Ваньнина и, притянув к себе — наконец-то, — жадно впивается в его рот. И целует… Целует, будто одержимый. Бесцеремонно лезет языком между губами, слегка прикусывая нижнюю, и — вот чёрт — ловит то ли хриплый стон, то ли приглушённый вскрик. — Ты себе просто не представляешь, что делаешь со мной, — сипло выдыхает Мо Жань. — Но давай… — слова даются с трудом, — давай остановимся. Не хочу… …тебя ни к чему принуждать! Не хочу пользоваться моментом! Не хочу выглядеть в твоих глазах мерзавцем! Но вместо этого произносит: — Не хочу, чтобы ты меня ненавидел. Чу Ваньнин не отвечает. Смотрит на него сосредоточенно и немного пытливо, словно хочет что-то сказать, но то ли не находит слов, то ли взвешивает все за и против, а потом поддаётся вперёд. Касается губ немного неуверенно. Почти невесомо. Едва уловимо. И говорит всего два слова: — Не буду. Целовать Чу Ваньнина невообразимо сладко. Так же сладко, как проводить пальцами по гладкой коже; одной рукой удерживать за затылок, не позволяя отпрянуть, а второй ослаблять завязки на штанах. Мо Жань прикрывает глаза, просовывает руку между ними. Обхватывает ладонью член Чу Ваньнина. Затем свой. Пропускает через кулак. А затем трется членом о член, и с каждым грёбаным движением мышцы внизу живота судорожно сокращаются. И сдавленный стон сменяется на рык. И если он сошёл с ума, то так тому и быть. Если это сон, то Мо Жань не намерен просыпаться. Он аккуратно притягивает Чу Ваньнина ближе к себе, удобно устраивается между раздвинутых ног. Шепчет на ухо: — Обхвати меня ногами, — и, придержав его за бёдра, резко поднимается с колен. Чу Ваньнин то ли намеренно игнорирует просьбу, то ли действительно не слышит, но равновесие всё-таки не удерживает — резко заваливается назад. — Я же сказал обхватить меня ногами, упрямый, — не позволяя ему упасть, с усмешкой произносит Мо Жань. Он осторожно укладывает Чу Ваньнина на кровать, отчего по комнате раздаётся громкий скрип, и, сразу отстранившись, широко раздвигает его ноги. Чу Ваньнин, конечно же, пытается их сомкнуть, но Мо Жань пресекает попытку. Говорит: — Не прячься. И смотрит нагло, возможно, чересчур пристально и даже не собирается отводить взгляд. Чу Ваньнин делает это вместо него — отворачивается в сторону и сильно жмурит глаза. А Мо Жань лёгким касанием кончиков пальцев проводит по внутренней стороне бедра и улыбается, заметив, как тело Чу Ваньнина отзывается мелкой дрожью. И Мо Жань пытается — правда пытается — не сорваться. Он лихорадочным взглядом очерчивает острые скулы и плавные изгибы рук, вздымающуюся при каждом вдохе грудь и обвитую красным плетением талию. А после наваливается сильнее и прикусывает пульсирующую на шее вену, оставляя после себя покрасневший след. Зарывается носом в волосы и дышит. Дышит Чу Ваньнином и, кажется, не может надышаться. Он больше не повторяет: «Я спокоен». И не лжёт, по крайней мере, себе — Чу Ваньнин нужен ему. Не просто как учитель и даже не как игрушка для сексуальных утех. Он нужен Мо Жаню, как рыбе необходима вода, как птице необходимо небо. Учитель — его слабость и сила одновременно. — Посмотри на меня, — шепчет он, проводя языком по мочке уха. Улыбается, потому что Ваньнин на провокацию не ведётся, лишь сильнее закусывает нижнюю губу. Мо Жань старается сдержать улыбку, но получается с трудом. Так учитель хочет поиграть? — Если ты, — медленно растягивает слова он, оставляя легкий поцелуй у основании шеи, — на меня, — сползает ниже, — не посмотришь, — целует участки кожи, не закрытые веревками, — то мне, — ведёт носом вдоль оголенного торса, — придётся, — едва касается губами кожи чуть ниже пупка, — тебя, — шепчет глухо, — наказать. — Мо Жань, что ты дела-ах-а… Агх… Ах… Чу Ваньнин выгибается в спине, когда Мо Жань влажным языком проводит по головке. Пробует на вкус. Старательно облизывает член со всех сторон, а потом резко заглатывает полностью. Проделывает это снова и снова, чувствуя, как его уносит от ощущения твёрдого члена во рту. И от Чу Ваньнина уносит: от его взгляда, от того, как краснеет его лицо, как он отводит заполненный стыдом взгляд, как судорожно сжимает пальцы на ногах. Член Чу Ваньнина блестит от слюны и выглядит так, что Мо Жань резко кусает учителя за бедро, чтобы сдержать вырывающийся скулёж. Он хочет большего. Намного большего, но чувствует — они оба на пределе. И это странно: в прошлой жизни Мо Жань мог трахаться часами, а сейчас готов кончить от одной лишь прелюдии. Он глухо рычит и выпрямляется. Закидывает ноги Чу Ваньнина себе на плечо. Устраивается удобнее. — Мо Жань, что ты… — Я не буду входить, — прерывисто отвечает он и проталкивает головку между плотно сжатых бёдер. Обессилено рычит, запрокинув голову, когда скользит членом по члену Чу Ваньнина, толкается и проскальзывает всей длиной у основания фаллоса в попытке прижаться плотнее. Теряет реальность от размеренных движений и несдерживаемых стонов, от яростных шлепков напряженными ягодицами о такие же напряжённые бёдра, от приоткрытых и дрожащих губ, с которых срываются звуки собственного имени. И чувствует, как Чу Ваньнин дрожит всем телом, хватает воздух широко раскрытым ртом, а через мгновение выгибается. Кончает с громким всхлипом, пачкая живот струёй липкой спермы. Мо Жань догоняет его в пару толчков и тяжело заваливается на Ваньнина, чтобы в следующую секунду сгрести того в объятия, уткнуться носом в плавный изгиб шеи и успокоить себя любимым запахом. И в каждой точке, где их тела соприкасаются, где кожа прижимается к коже, — границы стираются. И за их пределами нет прошлого. Нет будущего. Нет ничего, кроме маленькой комнаты, немного удушливого запаха ладана и человека, которого Мо Жань держал в своих объятиях. А узлы он обязательно развяжет. Позже…