Марк Владимирович меняет профессию

Марк слишком чутко спал, чтобы не расслышать чёткий, режущий слух стук каблуков. И это были явно не женские туфельки, это были жёсткие мужские ботинки. Знал о существовании таких Марк Владимирович, знал, что ничего хорошего они не сулят. Не внушал доверия и незнакомый, грубый и разнузданный говор, кажется, осадивший и Жилина, и ещё каких-то ребят в коридоре. Марк невольно навострил уши, нахмурился, уселся на кровати. Заметил краем глаза человека в чёрном пальто, уверенно расклеивавшего по стенам какие-то красные плакаты, с которых на него смотрело ненавистное лицо. Со сна включиться в происходящее было тяжело, но пришлось: Марк протёр глаза, а потом почти псом ощерился, когда на решётку его камеры бесцеремонно ляпнули такой же плакат. – Эй! – Марк снова непонимающе нахмурился: происходящее совсем его не впечатляло. – Это что такое там? Вы кто такой? – Молщ-щи, – ответили ему из-за плаката, цокнули языком, а потом, словно закрепляя результат, обеими ладонями ударили по решётке, прилепляя бумагу плотнее, и Марк зашипел от короткого резкого грохота. – Вот так! Тебе привет от железных ш-щтиблет. От той, что теперь президент, а ты – нет! Х-ха! Разглядеть человека толком не удалось, хоть первым же желанием Марка было вскочить и броситься к решётке. Удержал на месте и редкий инстинкт самосохранения, и буквально проглоченный от неожиданности язык: Багдасарова вообще никто и никогда так не осаживал. "Почувствуй, – ехидно шептали Марку его же тревожные мысли, – как говорится, разницу, а за ней – и шок, и злость, и ярость". Плакат был налеплен к нему оборотной стороной, но Марк всё равно мог разглядеть на ядовито-красном фоне Нателлу Наумовну Стрельникову. Ту, что теперь президент, а он – нет. Стрельникова закрывала собой весь привычный обзор, словно бельмо на глазу. – Н-да, – скрип кожаного пальто удалился, и на смену ему пришёл озадаченный голос Жилина. – Такой президент, голубчики, нам не нужен. Жилин сорвал плакат, скомкал в руках и отправил его в мусорку под столом. Марк следил исподлобья, слыша бормотание в сторону "зачем, зачем нам такой президент, ой, бяда-а" и мрачно убеждался, что президентское кресло и впрямь не гарантирует того, что народ будет тебя ценить и поддерживать. Эмоциям Жилина всё же верилось больше, чем мерзкому человеку в чёрном пальто. А потом полковник, всё такой же загруженный и обескураженный, кивнул на телевизор за собой: – Глянь, вон, что учиняется… – раздосадованно помотал головой и ушёл, оставляя Марка один на один с экраном. Марка, и без того взведённого, махом прошибло холодным потом – он, почти не моргая, смотрел новости из ментовского телека, ощущая, как один только голос Нателлы Наумовны заставляет переворачиваться что-то в груди. Да чёрт даже с ним, с голосом. Марк думал, что будет ей завидовать, что будет изнывать от желания оказаться на её месте, и если так вообще выходило сейчас, то только от ощущения вопиющей несправедливости. Он вжался лицом между прутьев, не отрывая взгляда от телевизора, и почувствовал, как его начинает исступленно мутить от ярости. Нешуточная злость перешла почти в дрожь, когда в новостной сводке под гордым "уничтожение ненужных слоёв населения" Марк узнал Розу и Яшку. Тех самых багровых фантомасов – тех самых, которые так запали в душу одним звучанием с кассеты, тех, которые так отзывались не только поклонникам святого рока, но и ему, Марку Владимировичу. Тех самых, которые своей музыкой наравне со Старозубовым его отвлекли, вытащили, за шкирку выдернули, попросту за косичку из болота, давая понять, что он не один, что с ним и за него – его люди, пусть, может, и косвенно. Ведь если тебя понимают, ведь если ты сам кого-то понимаешь – ты уже точно не одинок, так? Марк, едва дыша, так и смотрел на ребят, спасавших чужие души – на ребят, которых сейчас от совершенно не праведного гнева Стрельниковой не мог спасти и уберечь вообще никто. Какого, хотелось бы спросить, дьявола, но дыхание окончательно спёрло, а собственное сердце глухо зашумело в ушах буквально в темп тому, как мент Нателлы, один в один как тот человек в пальто с плакатами, методично раскурочивал музыкальные инструменты ребят. Даже несчастные барабанные палочки Яшке сломали, не пожалели, дряни; Марк невольно подумал о том, каким важным инструментом для самовыражения, самоуспокоения для него успели стать вязальные спицы – даже визуально, что было особенно забавно, похожие на барабанные палочки. И вот если бы эти спицы у него отобрали, разломали… Удар, удар, ещё удар, щепки – Марк не выдержал, даже зажмурился, когда очередной "подкаблучник" замахнулся на Шершанского. Открыл глаза он почти сразу же, попадая на смену кадра, но лучше от этого не стало. А этого… его-то за что?! Марк смотрел, не моргая, как огонь пожирал картины художника, чудесные, замечательные картины, каких Марк увидеть вживую ещё не успел, а теперь из-за чёртова произвола Стрельниковой точно не увидит. – Жилин! – загорланил Марк. Саданул обеими руками по прутьям решётки. – Жилин! Полковник же мирно поглощал в столовой гороховый суп, растягивая своё законное обеденное время, и истеричных ноток в голосе Марка Владимировича, которого, кажется, сердечным приступом вот-вот хватить могло, не слышал. "Это же мой народ, – озлобленно думал Марк, вглядываясь в экран. – Это мой электорат, и она, дрянь, так с ними…". – Жилин! – снова взвопил Марк. Это становилось уже невыносимым. – Жилин!.. …– Как она вообще… Я ж не такого хотел! Вообще не такого! У Марка кусок в горло не шёл, он запеканку вилкой ковырял и всё никак не доносил до рта. Его трясло, даром что вернувшийся Жилин переключил телевизор на дикую природу почти сразу же. – Да оно-то ж и так ясно, чего от неё ожидать, от этой… Стрельниковой, – меланхолично, но с искренним сочувствием во взгляде откликнулся Жилин. – Нам-то это… нового президента бы… переизбрать, устроить бы Нателле Наумне… импичмент, как грится. По всем моим действующим законам, уху. Марк хмуро доел запеканку, не реагируя на слова о новом президенте. Час спустя эмоции крыли всё так же, глушили одна за другой, но больше всего резала пришедшая на смену ярости болезненная, сосущая тоска: она как пилкой водила по кровавым мозолям. Жилин ушёл на рейд, а у Марка снова оставалась целая куча времени. Недолго думая, он решил всё-таки использовать его во благо. Само же благо в человеческом обличье подвернулось под руку через пару часов – правда, пожалуй, непривыкшему человеку тяжко будет это обличье назвать человеческим. – С-Серёх-х… – проурчало благо, вваливаясь в коридор. – Хде… С-Серёг-га!.. Хде ключ-щ… – Игорь Натальевич! – окликнул его Марк, но Игорь только мотнул головой, коротко зажмурив глаза, и нетвёрдой походкой направился к столу Жилина. – Клющ-щ… на тринас-сть! Экск… ватр… з… зглох… Загребущие лапы повалили со стола лампу, заодно проверяя, есть под ней что или нет, зашарили дальше по бумагам: вдруг ключ найдётся там. – Игорь! – Щ-щё? Игорь всем корпусом обернулся, сдул чёлку с носа – та сразу упала обратно. Глаза его под нахмуренными бровями не давали ни шанса на то, что Марка он узнаёт. Что вообще помнит. Игорь в какой-то своей вселенной шарахался, да и "ключом на тринадцать", что Марк по рассказам Жилина разузнал, могло быть призрачное что угодно. Лишь бы под руку вовремя попалось. Так же, как Марку Владимировичу попалась когда-то в булке… кондовая пилка? Марк сам не знал, что это было – в любом случае, что-то лично для него бесполезное. Передали по ошибке, скорее всего, но словно перед этим с какими-то высшими силами пообщавшись да предупредив события: не это ли тот самый ключ на тринадцать, который Катамаранову так нужен? Не этот ли ключ – настоящий двигатель революции, не руками ли и решениями Марка сейчас будет вершиться судьба целой страны? Как он и мечтал, как и хотел, только в этот раз – абсолютно верными и справедливыми методами. В последнем Марк сейчас был уверен чуть больше, чем полностью. Он подобрался, чувствуя воодушевление – немного нервное, но распирающее грудь буквально махом. – Знаешь, Игорь… Держи! Марк протянул ему из-за решётки инструмент, вложил его крепко в сразу же протянутую руку. – Вот он, ключ на тринадцать, не теряй больше! И не глохни. Катамаранов уставился на напильник. Потом на Марка. Промедления хватило, чтобы Марк Владимирович успел вспомнить о ещё одной важной детали. – И вот это Яшке передай, – в другую руку Катамаранова он вложил две вязальные спицы, свёл брови, строго наказывая: – Шершанскому. Ему они сейчас нужнее будут! Вязальные спицы переставали быть простыми вязальными спицами, они вслед за ключом на тринадцать тоже становились инструментом революции. Маленькой, но революции, в глазах Марка – ещё и культурной. Марк чувствовал, что такая поддержка – честное, но вообще меньшее, что он может оказать в ответ своему электорату. Сейчас его электорат, как минимум часть, явно писал историю, и Марк был очень рад приложить к этому руку.