Часть 1
20 декабря 2020 г. в 07:01
Чертов новый учебный год. Может быть, не стоит начинать свою долгую тираду на тему неудачно сложившейся жизни со слов «чертов новый» и так далее, но Юнги иначе не может. Чертова учеба, чертовы сокурсники, чертовы обязанности и долги, чертовы проблемы с головой, чертов постоянный страх и неконтролируемая агрессия. Чертов Мин Юнги. Да он же ненавидит себя, иначе как можно объяснить его каждодневные разговоры с выдуманным всевышним о том, как же его все заебало? Мол, посмотри на меня, зачем ты все это создал? Потому что я вроде бы в порядке, хожу вот, ногами шевелю, дышу, думаю, но не живу вовсе. И как мне объяснить себе это состояние, эгоистичный ты кусок дерьма? Как мне понять, что я чувствую, если я и чувствовать не могу? Эй, ты! Объяснись, что происходит?
Безмолвными криками заканчивается каждый монолог в голове Юнги темными ночами, когда сосед по комнате тихо сопит в подушку, а старые трубы гудят в те моменты, когда сон начинает свой обратный отсчет до пробуждения. На часах около пяти утра, на пары вставать примерно через два часа, одеться, собрать учебники, остатки сил со вчерашнего дня, что по полу разбросаны в порывах гнева и истерики, потому что Юнги каждый вечер перед сном еще способен посылать нахуй свою жизнь и мелочные проблемы бытия, которым нет места в его и без того прогнившей уставшей душе. Юнги опускает руки каждый день, не плачет, о Господи, нет, конечно, потому что плакать нечем. Вот где силы его растеряны, там и слезы засохшие, не в нем.
Он опять не может заснуть. Дремал около двух часов, но вновь пришел в себя, в чертову реальность. Честное слово, если бы не учеба, на которую, на самом деле, Юнги абсолютно и безмерно плевать, то он бы спал по двадцать часов в день, потому что во время сна его не существует. Нет никакого Мин Юнги, нет ничего, ни эмоций, ни мыслей, ни рассуждений с выдуманным всевышним, нет проблем, нет ничего! Юнги не существует, его сознания не существует, его нет в мире живых, пока он спит. Юнги нравится спать, не существовать ему нравится куда больше. Вот он и объединяет две чудесные техники своей жизни в реальности. В своей реальности, потому что она индивидуальна, неосязаемая, призрачная. Юнги — ходячий призрак, сломленный, потерянный, одинокий, нет ничего, что смогло бы его заинтересовать и вытянуть из своей глубокой тревожной ямы. Юнги это устраивает.
Он готов лежать в кровати целыми сутками и не вылезать, спать по двадцать часов, не существуя, но, вернувшись к началу, чертова учеба, чертов университет, чертовы обязанности. Он за последние четыре дня проспал в сумме восемь часов, неудивительно, что он, мягко говоря, подавлен и растерян сейчас. Голова туго соображает, язык заплетается, перед глазами периодически плывет, а руки безвольно подрагивают, не в состоянии держать предметы крепко. Однако действовать нужно, продолжать поддерживать свое присутствие в мире живых. Зачем? Непонятно. Но Юнги все еще ходит, перебирает ногами, думает, хоть и скупо, дышит, хоть и с натяжкой, тогда, когда поджигает очередную сигарету. Да он и не говорит ни с кем, есть исключения, разумеется, но хотел бы Юнги, чтобы их не было. С соседом? Нет, точно нет. С этим парнем он не разговаривает почти неделю, ни «привет», ни «пока». Юнги предпочитает делать вид, словно они не знают друг друга, словно не видят друг друга, это лучше, чем изображать ложное удовольствие, полученное от вынужденного разговора о буднях. Порой Юнги слышит, как сосед жалуется на него какому-то другу по телефону, но как же ему плевать, просто неописуемо. Пусть хоть при нем будет говорить, какой Юнги мудак, парень даже не взглянет на него. Может, молча возьмет телефон и куртку и выйдет из комнаты, чтобы потеряться где-то на улице возле кампуса. Идти ему особо некуда, но он и не спешит сбегать. К родителям? Ох, нет, никаких родителей. Отца с пеленок не знает, а мать — женщина хорошая, светлая, которой просто не повезло оказаться на темной стороне жизни и не иметь попыток вырваться из нее. Она почти забыла, что такое самоуважение, а Юнги не имеет права указывать женщине, которая работает практически большую часть своей жизни только для того, чтобы детей обеспечить, как ей жить.
Юнги работает со школы, тайно, тихонько подрабатывал тут и там, пока директор не узнал и не пригрозил отчислением. После, еле закончив школу, устроился на полную ставку сначала в какой-то придорожный магазин, получал копейки, но на еду хватало, главное — прокормить мать и брата. Затем его уволили, потому что кто ж знал, что грубить мудакам-покупателям нельзя? Вновь обрел работу в книжном магазине, потом в кафе, потом в магазине одежды. Где он только не работал, чтобы получить свои жалкие гроши для семьи. Даже не думал о поступлении в университет, это затратное и невыгодное дело, а Юнги не может думать о себе, когда все мысли в благополучии семьи. Мама убедила, сказала, что сыну обязательно нужно получить образование, уверила, что они потянут, Юнги нужно только выбрать специальность, которая его интересует. Было бы еще что-то, что могло заинтересовать парня, как же.
Вот уже третий год он извивается между учебой, подработкой в библиотеке и собой. Своими проблемами. Он всегда был трудным ребенком, потому что не умел держать язык за зубами. Сколько раз его мать вызывали в школу из-за того, что парнишка в очередной раз ввязался в драку. В защиту Юнги стоит сказать, что виновен он был крайне редко. Просто не в то время, не в том месте, не с теми людьми, которые встречаются, к сожалению, весьма часто. Наглые, самоуверенные, убежденные, что они боги, короли, которым все подвластно, Юнги ненавидит таких. Но честно, он не втягивает свой тощий зад в неприятности намеренно, ему бы тихонько пройти мимо, не слушать разговоров, не кидать осуждающий взгляд. Но Юнги не умеет контролировать свое недовольство, а ярость — самое опасное топливо в человеческом организме. Одна искра, маленькая, едва заметная искорка и пожар поглотит человека. Эмоции опасны, неконтролируемые эмоции есть крах. Потому что, если огонь вспыхнет в момент, который для человека может оказаться крайне неподходящим, он потерпит поражение, что боком ему выйдет. Сколько раз Юнги наступал на эти грабли, устал уже, да, но наступал, наступает и будет наступать, потому что ничто не способно его учить на своих ошибках.
Он дышит под мирное тиканье настенных часов, за окном темнота подобна сгустку его мыслей, такая же неразборчивая, непроглядная, тревожная, заставляет всматриваться в себя, но не замечать светлой тропинки, потому что нет ее. Темнота манит, напрашивается на одно касание, только чтобы человек дотронулся и ощутил себя полностью захваченным. Темнота — сука, а какая именно, решайте сами. Юнги чувствует ее в себе, но выпутаться не может, сил нет все еще. Пропадает желание пялиться в окно, а до будильника сорок минут. Он лежит, ковыряет ногтями обои, составляя из дырочек узоры, которые только сознание художника понять способно. Курить хочется, но, если он встанет сейчас и пойдет на балкон, соседа разбудит, а выслушивать его причитания с утра пораньше желания никакого нет. Терпит, лежит, задыхается в себе, в горле ком застрял, хочется вытолкнуть его, дать волю эмоциям, может даже слезам, но нет возможности. Только тихо выть где-то внутри, в голове, кричать, брызгать слюной от ярости, что сам Юнги сдержать не способен, она тягуче расползается по внутренностям, плавит их, сжигает, заражает скверной, а Юнги поддается, руки опускает, подчиняется, потому что выхода не видит. Он как одно сплошное пятно позора на полотне человечества. Грязное, заметное, которое пытались оттереть, спрятать, прикрыть другими слоями краски, но пятно все равно просвечивается, вылезает из укрытия всем на обозрение, мол, посмотрите, я тут, и я ошибка. Юнги чувствует себя ошибкой. Он не избавился от себя по одной причине — похороны дорого маме обойдутся, а у нее денег на себя-то не хватает, что уж сказать про эгоистичного сынка, что еще одну проблему на плечи уставшей женщины взвалит. Юнги эгоистичен, но мать любит больше себя. Уважает ее больше, чем свою жизнь. Поэтому продолжает измываться над своим телом, но в живом состоянии, потому что так наказывать себя можно, маме не придет счет из больниц за непутевую голову ребенка, если, конечно, Юнги не перестарается. Он мог бы, но, опять же, не позволит себе.
Когда там уже будильник? Можно будет без лишних слов схватить свои шмотки и выбраться из общежития, потому что говорить с кем-либо не хочется. Завтрак? Нет. Душ? Нет. Может, умыться быстро, но без излишеств. Осталось немного, учеба не вечная. И вот потом уже, когда постоянный поток бесполезных знаний оборвется на весенние каникулы, Юнги даст себе волю. Его будет не разбудить. Двадцать четыре часа, из которых двадцать два есть настоящее блаженство, потому что Юнги просто-напросто не будет в этом мире, в мире людей, способных чувствовать. Юнги не нравится чувствовать, не нравится думать, не нравится жить.
Университет гадкое место, людей тут много, они все смотрят, говорят, дышат, посмеиваются, Юнги не любит людей, потому что они непредсказуемые. Он не понимает людей, боится их и избегает. Как жаль, что он сам человек, потому что испытывает то же самое к себе, только вот сбежать от себя не получается, не способен просто. Остается только зубы сжать, голову опустить, не смотреть ни на кого и мимо пройти, потому что лишние разговоры претят его состоянию.
В мире всегда есть исключения. Во всем. В еде при аллергии или диете, в музыке при иных музыкальных вкусах, в одежде при строгом дресс-коде. В людях. Ты можешь разговаривать с каждым человеком в помещении, улыбаться всем, но будешь ли ты любить этих людей? Юнги не разговаривает ни с кем, абсолютно. Ранее было сказано, что он даже со своим соседом почти неделю не разговаривает, потому что просто-напросто не хочет. Но всегда есть исключения в своих принципах или желаниях. Юнги не любит людей. Но есть некто, кого он не побоится назвать своим самым главным исключением. Юнги ненавидит Чон Хосока. Высокомерная наглая задница, которой только дай повод поговорить, а разговоры его состоят из весьма не смешных насмешек. При любом удобном для Чона и неудобном для Мина случае Хосок врывается в его личное пространство и смешивает его с дерьмом. Юнги терпит, хотя терпеть не привык. Но матери обещал, что не будет привлекать к себе много внимания, она так бережно лелеет мысль о том, что ее любимый сын учится в высшем учебном заведении, ей сердце разобьет новость о том, что Юнги выгнали за неудовлетворительное поведение. Поэтому Юнги терпит, молчит, давит в себе порывы гнева, агонию ярости, терпит, зубы до скрежета сжимает, ни звука не испускает. Мимо проходит, каждый раз ловя спиной едкую усмешку и колкую шуточку с нахальных губ, которые так и привлекают его кулаки.
— Эй, Мин, ты сегодня рано, не терпелось меня увидеть? — Юнги ненавидит этот голос. — Ну чего ты, игнорируешь каждый раз, когда я к тебе обращаюсь. Страшно посмотреть мне в глаза?
Гогот за спиной Юнги усиливается, Чон всегда в окружении своих верных псов, что гавкают на каждый его вздох. Как он сам от них еще не устал? Псам не так уж важно, что и кому говорит хозяин, главное, чтобы после удачно выполненных команд он потрепал их по макушкам как послушных мальчиков. Юнги ухмыляется своим мыслям, потому что это действительно звучит забавно. Славные песики, действительно преданные, но не человеку, а статусу, положению. Юнги бы в лицо им это высказать, но проблем не оберется, а он все еще обещал матери, обещания для парня превыше всего. Может, вымышленный всевышний услышал мысли Юнги, потому что псы спешат вновь порадовать хозяина и останавливаются перед Мином, не давая ему прохода. Мерзко улыбаются тому в лицо, тычут пальцами, бросают ругательства, на которые, кстати, Юнги с высокой колокольни плевал, потому что дела нет. Он бы оттолкнул их и пошел дальше, только вот не дают. Это начинает раздражать с новой силой.
— Ты что, не слышишь, что к тебе обращаются, гаденыш? — да, он старается больно поддеть, уколоть, но это слабовато для уровня Юнги.
— Оглох, бедненький, потому что каждый день ни от кого ничего не слышит. Ты вообще умеешь разговаривать или от одиночества все слова позабыл? — близко, Юнги вновь улыбается своим мыслям, потому что именно разговоров с кем бы то ни было он избегает.
— Ой, посмотрите на него, он умеет реагировать на человеческую речь, — чуть ли слюнями не брызгает, мерзость.
— Тебе должно быть приятно, что хотя бы мы обращаем на тебя внимание, а то остался бы совсем никому не нужным куском дерьма, про который даже собственные родители вспомнить не смогли. У тебя вообще семья-то есть? Ладно, друзей точно нет, про это даже говорить не буду, но с кем ты вообще контактируешь? — делает жалобное лицо, кулаки чешутся. Юнги все еще держит себя в руках, но его уже слегка потряхивает от нервов.
— Каждую неделю с тобой, песик, — улыбка без эмоций, пустая, чуть-чуть скованная, натянутая, чтобы злость не выдать. Голос старается беззаботным сделать, зубы не показывает, напрягает челюсть. Юнги все еще держится, но чувствует, как скоро платину прорвет. — Не представляешь, какое удовольствие получаю, наблюдая за твоими бесполезными потугами подумать. А тебе не надоело, что твои псы всю работу за тебя делают, а ты прохлаждаешься? — не поворачивается, не добавляет горечи в голос, только тон повышает, чтобы Чон смог услышать. Чон слышит.
— Эй, я с тобой разговариваю, мразь! — толчок в грудь, это он зря. — На меня смотри, когда я перед тобой, мудак! — второй толчок, Юнги начинает гореть изнутри.
— Да его просто мамаша не учила правилам приличия, манерам. Чему она вообще могла тебя научить? Как отсасывать за гаражами, зарабатывая себе на жизнь? Ты же ничего не умеешь, только прячешься все время в своей раковине, но не бойся, мы научим тебя манерам, станешь с нами послушным, — гогот в лицо, кто-то в коридоре тоже начинает смеяться, Юнги даже не замечает, как вокруг них народ собирается, чтобы на шоу посмотреть. У него руки дрожат, потому что ненависть через них добраться до тупых рож хочет, едва нервы сдают, потому что они могут унижать его сколько им угодно, оскорблять, смеяться, но трогать мать, единственного человека, которому Юнги жизнью обязан, никто не смеет.
Псы видят ярость в глазах Юнги, но вместе с ней есть что-то еще, за ней, оно прячется, скрывается от чужих взглядов, потому что никогда никто не мог достать это чувство из глубины души парня. Сам Юнги позабыл, что это такое, он чувствовал подобное в школе, когда местный задира сболтнул какую-то ересь про маму Юнги, сразу срабатывает механизм защиты, Юнги теряет контроль за своим сознанием, телом, словами, вот уж кто настоящий пес, потому что срывает его с цепи основательно, безудержно, моментально. Хосок со стороны наблюдает, но он ближе, чем Юнги мог бы подумать, потому что Хосок отмечает малейшие изменения в лице Мина, следит за тонкой гранью, которую перейти не способен, не потому что не может, а потому что не хочет. Его устраивают их трехлетние перепалки, потому что Юнги всегда дает сдачи, он не оставляет на своей совести оскорбления со стороны, не позволяет себя унижать, Юнги силен, это вдохновляет. А Хосок измеряет его шкалу сдержанности, потому что понимает, что Юнги прячет в себе большую часть силы. Хосоку просто интересно, на что тот способен, но выводить его до стопроцентного состояния он не желает. Он не изверг, не монстр, не мразь, каковым его считает сам Мин. Он уважает парня, потому что Юнги с самого первого курса сразу дал понять, что не потерпит панибратского отношения к себе, он жаждет понимания и уважения, но самое интересное, что смог заметить Хосок за эти три года некого подобия отношений, — Юнги малой частью себя просит внимания, может, это мало кто видит, потому что парень не похож на раскрытую книгу, его сложно понять, но Хосок читает между строк самым мелким шрифтом. Юнги интересует Хосока, может, в каком-то изощренном понимании этого слова, но Хосок глаз отвести от него не может, подмечает мельчайшие детали в его поведении, мимике, поступках. Как сжалась челюсть, захрустели пальцы на руках, потому что раскрытые ладони сменились кулаками, как глаза потемнели, а ноздри вздулись, Хосок готов поклясться, что Юнги некое изображение ангела в человеческом виде, потому что так сильно влиять на людей не способен никто. Только вот сейчас верные псы Чона пытаются вывести из себя человека, который давно этого ждет. Плотину прорвет, а что за ней скрывается — картина не для живых глаз. Не дай Бог кому-то лицезреть гнев Юнги в чистом первородном проявлении. Не выживет никто.
— Довольно! Парни, пошли вон, — резкий глубокий голос где-то над ухом Юнги. Он как блокировка, на секунду мыслей лишает, запрещает двигаться, думать, говорить. Мин глаза прикрывает, улыбается не по-доброму и выдыхает громко. Шепчет тихое «поздно» и бьет с размаху по лицу одного из верных псов, тот моментально скулит и оседает на пол.
Вокруг шум возникает моментально, людям подавай зрелищ, никаких правил и рамок, все меркнет, когда одна заведенная ярость смешивается с другой. Улюлюканье, смех, возгласы, крики с поддержкой кого-либо. На защиту одного пса вступается другой, бросается на Юнги со словами «ах ты сука» и размашисто чешет кулаком скулу Мина, но не сносит того с ног, потому что Мин проворнее, быстрее, он ниже ростом, меньше по телосложению, ему не трудно сделать шаг в сторону и ударить парня в бок со всей силы, так, чтобы тот скорчился от боли. Трое на одного, немыслимо! Но Юнги не сразу замечает, что глава банды «Мы суперкрутые» не спешит помочь друзьям, наоборот, останавливает одного, пока Юнги разбирается со вторым. Все может продолжаться максимально долго и в какой-то степени весело, потому что Юнги входит во вкус. Его так долго сдерживало обещание, но сейчас все рамки снесли, стерли, он разошелся, и, о Боже, как же ему нравится. Он так давно не выпускал зверя из себя. Сколько он уже в подавленном состоянии? Месяц? Два? Без возможности закричать, завопить от боли и безысходности, но эти чертовы псы позволяют ему сейчас выплеснуть все, что скопилось за это время. Юнги готов признаться, что он благодарен им всей душой.
Рано радоваться. Гул в коридорах становится чуть тише и рассыпчатей, потому что кто-то позвал преподавателя. Двое взрослых мужчин появляются в коридоре, один толпу разгоняет, второй пытается оттянуть Юнги от лежащего парня, у которого все лицо в крови. Преподаватель кричит другому, чтобы тот проводил пострадавшего в медпункт, затем смотрит на Юнги и Хосока, которые, кстати, единственные остаются в коридоре, осуждающе выдыхает и строгим голосом говорит, чтобы те прямо сейчас прошли за ним к кабинету декана.
— Что? Вы не можете отстранить меня от занятий! — Хосок недоволен. Он вскакивает с места, опирается руками о стол декана их факультета и угрожающе цедит сквозь зубы. — Вы знаете, что мой отец Вам скажет на это?! Думаете, он будет в восторге, что сына главного спонсора университета отстранили от занятий за мелкую и безобидную шутку?
Хосок ухмыляется, когда декан, трудно сглотнув, соглашается с парнем. Хосок знает, как давить на людей, что и когда нужно сказать, чтобы все пошло по его плану. Но он не думает о Юнги, которому вот совсем не пойдет на руку отстранение от занятий. Парень побледнел настолько, что его и без того бледная кожа становится совершенно прозрачной, только ссадина на лице и разбитая губа дают какой-никакой цвет в его блеклой картине существования. Хосок не хочет ходить в университет, зная, что не увидит это недовольное лицо месяц. Он и так чуть с ума от волнения — но всем говорит, что от скуки — не сошел, когда узнал, что Мин заболел три месяца назад, он не хочет этого еще раз, поэтому просит декана Ли смягчить им обоим наказание. Он говорит, что виновен по большей степени сам во всей ситуации, просто не то слово не в нужном месте, так что Мин не при чем, однако яркие следы на его лице и громкие слова, брошенные им в адрес Хосока, говорят об обратном. Хосок хочет взять все на себя, потому что ему-то точно ничего не сделают, но Юнги ведет свою линию, он не поддается пониманию. Что ж, они получают свое.
— Месяц остаетесь после занятий и убираете аудитории. В вашем распоряжении кладовка с ведрами и швабрами. Так вас устроит, ваше величество? — ехидно бросает декан в лицо Хосоку.
— Да, вполне, — усмехается парень и торопится покинуть кабинет, ожидая, что Мин последует за ним.
— Охуенно! — шипит Мин, выходя на крыльцо университета. Он не удосуживается даже дойти до отдельной зоны для курения, зажигает сигарету прямо у входной двери в корпус и глубоко затягивается. Руки дрожат, лицо саднит, больно двигать губами.
— Да брось, подумаешь, уборка, все же обошлось, — улыбается Хосок, засовывая руки в карманы пиджака.
— Пошел на хуй, — Юнги не смотрит на него, Хосока это раздражает.
— Чего ты такой грубый, все же закончилось нормально, никаких отчислений или звонков предкам как в школе, — Хосок покачивается с пяток на носки, всматриваясь в профиль Мина. Тот хмурится, смотрит куда-то за пределы кампуса, далеко, где нет надоедливого Чон Хосока, из-за которого у него одни проблемы.
— Из-за тебя у меня одни проблемы, — в общем и выдает свои мысли Юнги, смахивая пепел с сигаретного свертка.
— Эй, я не виноват, что тебе захотелось помахать кулаками. Ты никогда так не реагировал на безобидные шутки, — улыбка с лица сходит. Как это «одни проблемы» из-за него?
— Ты эгоистичный кусок дерьма, Чон, ты поручаешь своим псам грязную работу, а сам со стороны наблюдаешь, любуешься своей силой, которой, кстати, в тебе ни грамма. Ты не замечаешь, что творят твои псы, не следишь за их словами, тебе бы красок подавай, буйства, ярких фильмов, потому что не тебе отвечать за последствия.
— Вообще-то я пытался все взять на себя, но ты не позволил, не надо говорить, что я не несу последствий! — возмущается Хосок, его оскорбляют слова Мина, потому что он правда хотел помочь парню. Он не участвовал в драке даже, но все равно на себя все взвалить пытался.
— Если ты один раз послушал свою совесть и попытался исправить свою же ошибку, это не значит, что ты великий и могучий герой, что встает на защиту слабых!
— Ты не слабый! — обрывает речь Юнги Хосок. — Ты никогда не был слабым! Ты всегда давал отпор, всегда мог уложить кого угодно на лопатки одним только словом! Я всегда восхищался тем, как ты мог постоять за себя, я никогда даже близко к тебе не подходил, потому что знал, что ты ответишь так, что никто вытерпеть не сможет, стоя твердо на ногах. Эти идиоты не подчиняются мне, они разошлись, я пытался их остановить, не смей меня обвинять в том, что сегодня произошло! — Хосок переходит на крик. — Я не сказал тебе ничего плохого, если ты не заметил, я сказал, что ты не рад меня видеть…
— Я не рад тебя видеть! — Юнги вжимает сигарету в стенку мусорной корзины, он не хочет говорить, он устал. В его крови еще десять минут назад адреналин кружил, вертел его телом, но сейчас все словно в миг испарилось, он чувствует, что хочет лечь на пол и заснуть моментально, а не стоять тут с этим королем глупости и вести светские беседы на тему «кто виноват».
— Оу, — выдыхает Хосок. Он и так это знает, вообще-то, но он не готов это слышать прямиком из уст Мина, как-то обидно. Хосок такой глупый. Вот уж точно, эгоистичный ублюдок. Он бы ударил прямо сейчас себя, да только среагировать не успевает, как Юнги поспешно удаляется, заходит в корпус и идет к лестнице, Хосок спешит за ним. Перекур закончился, перед ними только что начавшийся учебный день.
Пары проходят непринужденно, Юнги по большей степени спит на каждой, не вдумывается в слова преподавателей, ничего не записывает. Он просто хочет не существовать, но сложно это делать, когда вокруг потоки людей, снуют, кружат подле него, мешают отдавать свое тело и разум пустоте. Юнги не смотрит на Хосока, не видит, не слышит его, они расходятся на каких-то парах, проходят разные занятия, но вновь их сводит тропинка времени, потому что пары заканчиваются, а перед их лицами наказание. За окном около семи вечера, может позднее, Юнги не смотрит на часы, плетется медленно в первый класс, который они должны убрать, в весьма скверном настроении, а мог бы быть уже давно дома. Его тело все еще ватное, ноги еле двигаются, руки подрагивают, перед глазами привычно плывет свет, потому что организму ну очень нужен сон, а Юнги нужен покой. Весь гнев как волной смыло из тела парня, все, что он чувствует, — разочарование и слабость.
Юнги вытирает парты, а Хосок подметает. Они работают в тишине, хотя последний раз пять подрывался что-то сказать, но Юнги пресекал его попытки укоризненным взглядом. Благо, что в этой аудитории не нужно мыть полы, всего лишь протереть доску и закрыть окна. Остается не так много, может, кабинетов десять, потому что преподаватель Кан разрешает им не убирать аудитории на втором этаже, по его словам, там уже уборщицы орудуют. А парни только и рады. Они убираются уже час, а конца их работе не видно, они переходят в кабинет профессора Пак, который ведет биологию, на полу прямо по середине комнаты сверкает под искусственным светом большая лужа зеленоватого цвета. Юнги тяжело выдыхает и осматривается в поисках ведра. Мудак Чон отсутствует уже пятнадцать минут, потому что ему, якобы, кто-то позвонил. Юнги уверен, этот придурок просто убираться не хочет. Конечно, ему бы только контролировать всех, а самому палец о палец ударить ни в жизнь. Юнги злится, в кабинете нет ни ведер, ни швабр, ничего. Придется идти в кладовку, но в одиночку он все не утащит. Чертов Чон Хосок!
— Прости, что так долго, эти два идиота вернулись за мной, — заходит в аудиторию Хосок. Вспомни солнце, как говорится. Он виновато улыбается и оглядывается в поиске ведра и тряпок. — Черт, и чем нам вытирать эту лужу?
— Руками, гений. Нужно сходить за ведрами с водой. Ты ведь не собираешься уходить и бросать на меня всю работу? — косится Юнги на Хосока и сужает глаза, потому что, если это так, Юнги голыми руками свернет ему шею.
— Что? Нет, конечно, я послал этих мудаков куда подальше, потому что из-за них тебе приходится делать то, что ты делать не должен. Уебки не видят своей вины, — Хосок замолкает, из-под челки смотрит на Юнги извиняющимся взглядом и руки потирает. — Слушай, мне правда жаль, я не хотел, чтобы так все получилось. Черт, да я вообще не ожидал такого, правда…
— Ладно, хватит трепаться, нам осталось отмыть две аудитории, эту и спортзал, — обрывает того Юнги. Зачем ему все эти извинения, нужно просто закончить свою работу и свалить.
— Ох, нет, только не спортзал, мы там будет три века мыть полы, — хнычет Хосок, но послушно ступает за Юнги в поисках подсобки.
Отыскивают помещение они довольно быстро, оно находится под запасной лестницей рядом с длинным узким коридором. Не самое лучшее место, потому что оно плохо освещается, одна маленькая тускло светящаяся лампочка под потолком, высокие стеллажи с моющими средствами, ведрами, тряпками, обычная кладовка, но Юнги тут не по себе. Он слышит, как в конце коридора кто-то что-то говорит, думает, это какие-то учителя поздно завершают свою работу или же две уборщицы заняты своим делом, поэтому парень переключает свое внимание на высокий шкаф с мыльными растворами, пока Хосок стоит в коридоре у двери в подсобку и насвистывает себе что-то под нос.
— Черт, тут ничего не видно, освещение слабое, а я телефон оставил в классе, можешь посветить? — Юнги всматривается в этикетки моющих средств, но ни слова разобрать не может.
— Да, сейчас, — Хосок заходит в помещение и достает телефон, включая фонарик. — Забавно, тут связи нет.
— Откуда ей тут быть, это чулан под лестницей, буквально.
— Прямо как в Гарри Поттере, — смеется Хосок. Он готов поклясться, что видит на лице Юнги едва заметную улыбку. Факт того, что шутка про известного литературного персонажа способна развеселить Юнги, греет душу Хосока.
Пока парни рассматривают инвентарь подсобки, тяжелая металлическая дверь медленно закрывается, лишая комнатку какого-никакого освещения. Щелкает сначала засов на двери, а потом раздается металлический грохот ключей и поворачивающийся механизм, дверь закрыли снаружи намеренно. Юнги резко подрывается, шагает назад и затылком бьет по носу Хосока. Тот от неожиданности падает на пол, шипя и потирая одной рукой лоб, другой — ушибленную задницу.
— Черт, нет! Нет-нет-нет! Только не это! Ты что, не вытащил ключи из скважины? — кричит Юнги, пытаясь открыть дверь, дергая железную ручку.
— Нет, я думал, ты все возьмешь, и мы выйдем, — растерянно отвечает Хосок, наблюдая за тем, как Юнги со всей силы случит по двери.
— Эй, кто-нибудь! Мы здесь! Вы нас случайно закрыли! Пожалуйста, откройте! — Юнги истерично колотит по металлической двери, что не поддается его напору в попытках открыть. Он слышит что-то, отдаленно напоминающее смех и голоса двух человек, что, судя по интонации, весьма рады сложившимся обстоятельствам. — Нет, не уходите! Пожалуйста! Сделай что-нибудь!
Хосок не ожидает такой интонации в свой адрес, Юнги никогда не говорил в подобном тоне, сколько бы они не перебрасывались колкостями друг с другом, Юнги он не видел в подобном состоянии. Хосока пугает такой Юнги, растерянный, напуганный до чертиков, разозленный настолько, что из глаз искры ярости вылетают и вонзаются прямо в тело Хосока. Он встает, шипит на больную пятую точку и подходит ближе к двери, наваливается на нее все своим весом, дергает ручку, бьет плечом по металлической пластине. Бесполезно. Их закрыли ключом снаружи, они не смогут выбраться, пока их не откроют этим же самым ключом. Юнги трясет, он скребется ногтями по металлу, шепчет неразборчиво что-то, судорожно вдыхает, дрожит как лист на ветру. Хосок растерян, он не знает, что сказать ему.
— Эй, Юнги, все нормально, ты чего? Просто кто-то неудачно пошутил. Преподаватель Кан знает, что мы тут, так что все хорошо, нас откроют в течение десяти минут, расслабься, — Хосок касается плеч Юнги, но тот моментально сбрасывает с себя чужие руки и шмыгает носом. Хосок в сотый раз за последние пять минут озадаченно смотрит на спину парня. Юнги страшно? Или он зол до такой степени, что истерика перекрывает все остальные эмоции? В любом случае это пугает Хосока. Такой Юнги пугает Хосока до безумия. — Иди сюда, все, хватит колотить, только больше головной боли. Сейчас за нами придут, мы даже вещи не забрали из класса, те же уборщицы подумают, что мы где-то здесь и найдут нас. Все хорошо, иди сюда, — Хосок тянет Юнги на себя за плечи. Сам Хосок садится на пол, опираясь спиной о стеллаж с тряпками и полотенцами, предлагая Юнги сесть рядом с ним.
На Юнги лица нет, он смотрит в пустоту, глаза на влажном месте, руки дрожат, голос сел из-за криков о помощи. Парень садится на пол, но не рядом с Хосоком, чуть поодаль, обхватывает руками свои колени и утыкается лбом в них, глаза закрывает. Он так тяжело дышит, в комнате только дыхание Юнги разбавляет тишину, сам Хосок молчит, смотрит испуганно, руками телефон нашарить пытается, что на пол упал вместе с Хосоком. Фонарик перестал работать, может, выключился случайно, поэтому в темноте не видно, куда улетел гаджет. Свет от лампочки под потолком бесполезен, от него, кажется, только тьмы больше, потому что он атмосферу тяжелее нагнетает. Хосок ползает на коленях по маленькой подсобке, стараясь найти телефон под стеллажами, чтобы позвонить кому-нибудь. Телефон находит, а связи нет.
— Черт! — чертыхается Хосок, снеся кулаком целую полку с отбеливателями. Связи нет. Ни одной полоски, ничего. Ни интернета, ни звонков, ничего, черт возьми! Сколько бы ни пытался Хосок позвонить кому-нибудь, все бесчувственный голос в трубке повторяет, мол, нет сети. У него самого уже руки начинают подрагивать, он не знает, что делать, а вера в то, что пропажу их обнаружат, постепенно гаснет, как и лампочка под потолком. И Хосок бы начал сейчас паниковать, если бы не услышал в углу каморки жалобные всхлипы и судорожные вздохи. — Юнги?
Юнги не отвечает, сипит только, словно задыхается, руками обхватывает свои штаны, сжимает их так, что ткань трещит, скулит еле слышно. Хосока словно ледяной водой окатывает с головы до ног, он из транса выходит, подползает к Юнги с такой скоростью, что сам себе удивляется, как еще тут все шкафы не снес своим телом. Чон сидит прямо перед парнем, у него самого руки в воздухе парят так, словно их ветром сносит, не знает, можно ли дотронуться до Юнги. Кончиками пальцев задевает мягкую ткань рубашки, что стала влажной из-за пота Мина, касается его плеч, мягко надавливая, ведет ладонями по рукам Юнги, растирает их, успокаивая.
— Тише, Юнги, все х-хорошо. Посмотри на меня, п-пожалуйста, — заикаясь, шепчет Хосок. Он боится смотреть в глаза парню, потому что не знает, что там может увидеть. Он так сильно боится разглядеть в лице Мина боль, но это неизбежно. Хосок с огромной для себя нежностью касается пальцами подбородка Юнги и просит того поднять голову.
Юнги его не слышит, не чувствует, не видит. Он во мраке. Если ранее он думал, что эта темнота живет в нем, поглощает его внутренности день ото дня, то сейчас эта сука растворяет его в себе снаружи. Обнимает черными руками, в объятия приглашает, по голове гладит, выдыхая на ухо, какой он слабый и одинокий. Стены давят, воздуха не хватает. Юнги не испытывал такой страх со времен семнадцатилетнего возраста, когда случайно запер себя в ванной комнате, где замок заедал, а мать смогла его вытащить оттуда только спустя четыре часа, потому что сама была на работе. Паника застилает глаза, пелена растворяет в себе предметы, Юнги не может сконцентрироваться на чем-то, сердце в ушах ловит, удары считает, словно это последние биты его жизни, отсчет пошел. Юнги кричит, но беззвучно, дышит, но без воздуха, просит о помощи, но без слов. Он заблудился в своей темноте, которая как родного принимает его в себя, не выпускает из рук, засасывая в пучину страха. Юнги поглощен целиком и полностью, только рука на поверхности трясется, барахтается, бьет пустоту, пытается зацепиться за что-то, что сможет вытащить его наружу, на поверхность, чтобы воздух ощутить легкими, чтобы сердце услышать в груди, а не в голове. Юнги один, он знает это. Правильно ему сегодня сказали, что у него никого нет, он рожден для того, чтобы утонуть в своей панике, потому что только страху он и нужен, кому еще? Никто не способен пробиться сквозь водную толщу, чтобы вырвать его из черных рук агонии. Никто.
— Юнги, блять! На меня смотри, Юнги! — Хосок обхватывает ладонями лицо парня, заставляет держать голову ровно, но никакой реакции. — Прости, — шепчет Хосок и сильно бьет Юнги по лицу ладонью, пытаясь привести его в себя. Не работает. Он продолжает кричать, обнимать, проводить руками по щекам Юнги, трясти его за плечи, привлекая к себе внимания, но Юнги слеп и глух, он тонет, а Хосок не может ему помочь. — Ладно, я видел это в одном сериале, только не убей меня потом!
Хосок наклоняется к лицу Юнги и впивается в губы парня, продолжая держать его щеки в своих руках. Секунда, минута, больше может, Хосок не знает, сколько времени проходит, потому что он не отходит от Юнги, не отпускает его, держит в своих руках, говорит прикосновениями, что не оставит, а губами воздух дарит. Самому Хосоку кажется, что он не может дышать, хочет свое дыхание отдать Юнги, все, что у него есть, без остатка, чтобы тот пришел в себя и, наконец, смог вдохнуть полной грудью без истошных беззвучных воплей. Может, это глупое решение, может, оно не способно помочь, но Хосок продолжает держать Юнги, пока не слышит с его стороны глубокий вдох. Парень медленно отдаляется от лица Мина и всматривается в широкие глаза напротив, в которых помимо прежнего страха мелькает непонимание и смущение.
— Какого хуя, — сипит Юнги, неотрывно смотря в глаза Хосока. Он слов подобрать не может, тело ходуном ходит, сердце перестает набатом в ушах стучать. Там, где минутой назад было темно и тесно, становится пусто и свободно, мрак рассеивается, руки черные отпускают внутренности, легкие могут функционировать, а губы горят. Горят, потому что Хосок его поцеловал.
— Я видел в одном сериале очень давно. Чтобы остановить паническую атаку, нужно восстановить дыхание, для этого нужно было на несколько секунд задержать его, а ты меня не слышал. Единственный способ, что показался мне доступным — поцелуй. Собираешься меня ударить?
— Нет, — голоса у Юнги нет, как и сил. Хосок садится рядом с ним, прислоняясь к стене, и Юнги непроизвольно опускает свою голову тому на плечо, прикрывая глаза.
— Пиздец, — выдыхает Хосок. Они сидят в тишине еще некоторое время, Хосок слушает мерное дыхание Юнги, а сам Мин восстанавливается после неожиданного, но весьма тяжелого приступа панической атаки. Давно такого не было. Юнги сам в легком шоке от произошедшего, нужно было ему только на минуту оказаться в темном замкнутом пространстве, как страх перекрыл дыханию все пути.
— Спасибо, — шепчет спустя долгое время Юнги. Его сиплый голос режет тишину, как ножницы бумагу, неожиданно, но приятно. Хосок рад слушать его, слышать его, держать в своих руках. Он позволяет себе наглость, кладет ладонь на ногу парня и мягко поглаживает, успокаивая. Без подтекста, без пошлости, он просто хочет быть рядом и помочь Юнги побороть свои страхи, но для этого парень сам должен дать ему разрешение. — Давно такого не было. Жаль, что тебе пришлось увидеть это.
— Нет, я рад, что был рядом и смог тебе помочь. Как бы ты один справился? Боже, я так испугался за тебя, — Хосок не контролирует дрожь в голосе. Слышит, как Юнги хрипло усмехается, и расслабляется, потому что Юнги приходит в себя постепенно.
— У меня клаустрофобия. В начальной школе надо мной решили так же подшутить, закрыли в раздевалке, я пробыл там тридцать минут, но казалось, все тридцать часов. Я так сильно плакал, а эти уебки смеялись за дверью. Не могу находиться в закрытых маленьких пространствах, вот по типу этого, — Юнги кивает на стену кладовки и вновь кладет голову на плечо Хосока, а сам Чон в этот момент за руками следить пытается, потому что ладони в кулаки сжимаются, хотят пробить лица тем отморозкам, которые посмели на Юнги напасть таким жалким способом. — Потом учитель физкультуры выпустил меня, потому что девочки жаловались, что им негде переодеваться. А как-то раз я себя в ванной закрыл случайно, там замок неисправный, пришлось ждать возвращение матери с работы, чтобы она открыла меня. С тех пор я больше не закрываю дверь в ванную или туалет, боюсь, что не выйду потом. А тут даже не догадался ключи достать из замка, отвлекся на эти идиотские гели для мытья полов.
— Это я виноват, надо было мне взять…
— Нет, ты же не знал, это моя проблема, я за нее отвечаю, а не ты, — перебивает Хосока Юнги.
— Ну, отныне я тоже хочу быть в ответе, если ты позволишь. Я так испугался, думал, ты задохнешься, боже, что бы я делал тогда? — Хосок замирает, умолкает, потому что понимает, что лишнее выдает, то, что Юнги знать необязательно. Он ожидает осуждения, может, какую-то грубость, что это не его дело, но со стороны Юнги слышит только тихий смех, от этих звуков у самого на душе спокойнее, сердце радуется, заходится бешеным ритмом, оглушая.
— Глупый ты, — выдыхает Юнги.
Его рука находится в нескольких сантиметрах от руки Хосока на его бедре. Пальцы покалывает, словно между ними напряжение расползается. Хочется почему-то подвинуть руку немного, чтобы касаться кончиками чужих пальцев, но Юнги не может себе позволить этого, волнуется, не двигается. Только Хосок уверен в своих действиях чуть больше, сокращает жалкое расстояние, поглаживая пальцами чужие, так невесомо, нежно, но четко осязаемо, потому что не только у Юнги между пальцев ток ходит, даря неописуемые острые ощущения иголочек по коже. Он собирается переплести их пальцы, а Юнги неотрывно наблюдает, почти не дышит, Хосок и сам забывает, как дышать, медленно ведет рукой к руке, касается, останавливается и уже с большей уверенностью переплетает пальцы. Он готов поспорить, что сейчас выглядит краснее своих волос, потому что лицо горит, но он не против. Ему нравится все, что сейчас происходит. Может, это нелепо, но почему-то так интимно и тепло, что у Хосока сердце стучит как обезумевшее. Это и есть счастье? Какое-то глупое счастье получается, но Хосок доволен. Ему бы так сидеть и сидеть, потому что спокойно, потому что хорошо, Юнги не против его руки в своей, он тихо сопит ему в шею, из-за чего мурашки по телу бегут моментально. Парень не грубит на действия Хосока, значит, ему они нравятся? Хотелось бы. Боже, Хосок готов все отдать, чтобы это было правдой, чтобы не прекращалось чудесное мгновение после страшной бури. Но счастье долго не длится обычно.
Еще минут тридцать назад Юнги думал, что в этой подсобке темноты больше, чем в его мыслях, но эти четыре стены озарены самым ярким светом, тем, который при солнечном сиянии не заметить, потому что он затмевает солнце. На душе спокойно. За пределами этой комнаты мрак, Юнги ловит себя на мысли, что не хочет выходить туда. Только что было все плохо, но сейчас он чувствует покой, впервые за месяц, если не больше, он не хочет возвращаться в темноту. И когда открывается дверь, полоска света на полу темнее мрака внутри Юнги. Она предзнаменует разочарование и неизбежную тоску, хотя, казалось бы, не иронично ли?
— Чего расселись, выходим, — звучит грубый голос охранника. Охранник? Сколько они тут сидят, раз охранник делает свой обход по территории корпуса? — Давайте, подъем, время позднее, мне нужно закрывать двери. Если бы не ваши друзья, никто бы так и не заметил тут вашего присутствия. На выход все! Ваши вещи у лестницы.
— Какие друзья? — не понимает Юнги.
Парни поднимаются с пола, однако продолжают держаться за руки, что слегка смущает абсолютно всех присутствующих, но Хосок не планирует отпускать руку Юнги, да и сам Мин не протестует. Они выходят из подсобки и видят приятелей Хосока, которые за ним верными хвостиками бегают. Только сейчас Юнги понимает, чей смех слышал за дверью, когда их закрыли, а до Хосока доходит, зачем эти два идиота пришли за ним, хотя прекрасно знали, что тот наказан и должен по-хорошему убираться в аудиториях вместе с Юнги. Парни, давя нахальные улыбки, машут Хосоку, говорят, мол, вот ты где, а потом замечают руки Юнги и Хосока и ехидно хихикают, шепчут друг другу что-то, переговариваются, а Хосока кроет от злости и несправедливости.
— Так это все был твой розыгрыш? — из мыслей вырывает тихий дрожащий голос Юнги, он вырывает свою ладонь из его и смотрит так, ох, Боже, Хосок не сможет забыть никогда этого взгляда. — Что ж, поздравляю, шалость удалась.
Хосок не может понять, что происходит, два ложных приятеля смех скрывают, а Юнги проходит мимо, больно задевая его плечом, не оборачивается, идет сначала к своим вещам, а затем на выход. Чон кричит, просит подождать, но приятели останавливают его, догоняют и смеются, всовывая ему в руки портфель Чона.
— Так вот почему, ты к нему так привязался, что каждый день подкатываешь. Втюрился в неудачника потока? Вот это да, смотри не упади за ним на дно… — парень договорить не успевает, Хосок со всей силы бьет того в челюсть, только бы не слышать его гнусного голоса. Пока второй недоуменно присаживается рядом с другом, Хосок бежит к выходу и замечает там Юнги, который неотрывно смотрит на парня, не шевелится. Хосок и сам замирает, не знает, стоит ли сейчас подойти. Юнги выходит из корпуса, Хосока накрывает волной страха, что парень сейчас уйдет и так и не выслушает его. Но Юнги не отходит далеко, стоит в зоне для курения, достает пачку и закуривает.
— У тебя есть три минуты, пока я курю, — выдыхает сизый дым Юнги и смотрит в глаза Хосоку. Чон не знает, что сказать, поэтому тратит минуту только на размышления.
— Я не знал, правда. Но ты ведь мне не поверишь. Господи, я столько дерьма тебе говорил, постоянно донимал тебя, как сейчас мне тебе доказать, что я не хотел тебе вреда, чтобы ты мне поверил? Я бы себе не поверил…
— А ты попробуй.
— Да, — выдыхает Хосок, — попробую.
Он следит за тем, как Юнги опускает руку с зажженной сигаретой, а после резко делает шаг к парню и разводит руки в стороны, поглощая Юнги в свои объятия. Без слов, без грязи, без оправданий. Он вкладывает все чувства в объятия, молит, чтобы Юнги прочувствовал то, что хранит в себе Хосок. И Юнги, кажется, понимает, чувствует, потому что не отталкивает, только выдыхает ему в шею и кряхтит, потому что Хосок крепко обвивает его руками.
— Ты не даешь мне докурить, — бурчит Юнги куда-то в плечо Чону.
— Ты же сказал, пока ты куришь, так что это мое законное время, ты не докурил еще.
Юнги смеется. А ведь правда. Все по правилам. Он отбрасывает сигарету в сторону и так и стоит с повисшими руками, не знает, будет ли правильно положить их на спину Чона. Не решается, но не думает, что это плохо — обнять в ответ. Просто волнуется, так что не обнимает физически, но мысленно он увяз в этих объятиях. Именно они вытащили его из вод темноты, они не дают утонуть, так что Юнги хочется цепляться за них, а не болтаться на ниточке в одиночку, гадая, когда же она оборвется. С Хосоком неожиданно тепло пришло. Не было еще такого у Юнги, не приходил человек, который тьму разгонял, светом озарял, а тут пришел тот, кого Юнги вроде как ненавидел ранее, а сейчас что-то непонятное. Юнги потерян, но пока он находится в этих объятиях, он не чувствует тревоги. Растерянность? Может, немного, но точно не страх. Хосок дарит покой.
— Думаю, твое время вышло, — шепчет Юнги, но не отталкивает.
— Ты веришь мне? — выдыхает Хосок на ухо Юнги, из-за чего у парня мурашки по коже моментально бегут.
— Ты обещал быть в ответе, так что уж сдержи свое слово, потому что я позволяю, — хриплый голос проникает прямо в сердце. Хосок так ярко улыбается, искренне, Юнги самому хочется отдаться этим щемящим чувствам в груди, потому что приятно, потому что тепло, потому что он чувствует себя нужным.
Может быть, ему теперь немножечко хочется существовать, потому что что-то внутри подсказывает, что есть для кого. Глупо? Может быть, но Юнги улыбается от души, по-настоящему, искренне. Как-никак Хосок — единственный человек, с кем Юнги разговаривал на протяжении долгого времени, он его особое исключение, то, что достучалось сквозь толщу, то, что сердце биться заставляет, ранее от злости, сейчас от счастья, в любом случае — от ярких эмоций. Хосок его любимое исключение.