Вне зоны действия сети

Тяжёлый сон Серхио, то и дело прерывавшийся из-за подкидываемых сознанием ужасов, был в очередной раз нарушен неясным шумом, доносившимся из коридора и изрядно раздражавшим. Оттуда раздавались едва узнаваемые голоса врачей и медсестёр, к которым за ночь он уже успел привыкнуть, и ещё один до боли знакомый и, несмотря на свои, если абстрагироваться от личного неприятия, достаточно приятные интонации, вызывающий жуткую неприязнь голос — голос Сары Карбонеро, въедливый и настойчивый, которая, судя по отрывкам реплик, улавливаемых ухом, несколько истерично, но напористо и целеустремлённо требовала немедленно пропустить её к "отцу своего будущего ребёнка", не желая выслушивать то, что пытались сказать ей доктора. Рамос, поморщившийся от очевидной игры на публику, читавшейся в каждом её действии, аккуратно положил руку всё ещё спящего Икера поверх простыни, которой он был накрыт, мимолётно провёл большим пальцем короткую линию по его тяжело сжатым губам, под которыми залегла горькая складка, и с трудом — из-за ночи, проведённой в сидячем положении, да ещё и в неудобном кресле, спина изрядно затекла — поднялся из кресла, стараясь держать спину максимально прямо. Очень уж не хотелось показывать этой женщине, как вся тяжесть ситуации морально давила на плечи. Как оказалось, сделал он это более чем вовремя — буквально через минуту в палату, стуча каблучками, влетела Карбонеро, в горе которой ещё, быть может, можно было хоть на секунду поверить, если бы, даже несмотря на относительно раннее время, идеально наложенный макияж, не менее идеально уложенную причёску и элегантную полуулыбку, в коей были профессионально растянуты губы. Окинув помещение холодным взглядом расчётливой светской львицы, знающей себе цену, и на мгновение задержав его на разлохмаченном Чехо, под глазами которого от далеко не самой спокойной ночи залегли тени, которые можно было сравнить с Марианскими впадинами, она милостиво кивнула ему в знак приветствия. Как ни в чём не бывало, мило прощебетала: — Здравствуй, Серхио! Тот сумел найти в себе силы лишь на то, чтобы устало кивнуть и, уже не думая о возможных последствиях и о том, что она может подумать, вышел из палаты, по дороге чуть не врезавшись в зашедшего вслед за Сарой врача — вымотанность изрядно нарушила ему координацию. Встав у окна в коридоре, Серхио опёрся руками о подоконник, уставившись в окно в попытках перебороть навязчивую головную боль, которая, по-видимости, решила навестить его из-за и без того вымотанных нервов и крайне дискомфортного сна. В его сознании упорно отказывались стыковаться очарование ясного тёплого солнечного утра, во всей красе расцветшего за окном, особенно прекрасного из-за того, что ночью вся природа была омыта дождём, и Икер, сейчас недвижимо лежавший на больничной кровати и выглядевший очень нездорово — смуглая кожа контрастировала с белыми простынями, смоляно-чёрные ресницы лежали на щеках, на которых горели неровные красные пятна. Под его глазами залегли болезненные тени, боли от травм добавили несколько довольно заметных морщин. Да ещё и Карбонеро эта к нему прилетела... ужас, летящий на крыльях ночи, чёрт её подери. Только вот её для полного счастья и не хватало. Стоило Рамосу оформить в голове эту мысль и в первый раз за всё это время слабо улыбнуться, окончательно возвращаясь в действительность, как вдруг дверь палаты за его спиной громко хлопнула, возвещая о том, что у Икера стало на одного посетителя меньше. От неожиданности он развернулся и тут же получил довольно-таки сильный удар по лицу — размахиваясь, Сара явно была распалена до крайности, да и её длинные ногти, прямо сказать, ощущений никак не смягчили. Инстинктивно он схватился за лицо, приложив ладонь к месту удара, и ошеломлённо спросил: — Сара, ты спятила? — Я спятила? Я?! А может, всё-таки ты, скажи мне, ну-ка? Это же, наверное, меня отец твоего будущего ребёнка позвал по имени, когда я хотела поцеловать его, да? — Карбонеро явно была на грани истерики, о чём свидетельствовали крикливые интонации, раскрасневшиеся щёки и неприкрытая злоба в её глазах, а женщин в таком состоянии Серхио мало того что не любил - они откровенно его раздражали. Поэтому он не нашёл ничего лучше, чем крепко схватить её за плечи, хорошенько встряхнуть, дабы предотвратить ненужные, с его точки зрения, кликушества и спросить: — Ты можешь мне объяснить, что произошло? Та с ненавистью взглянула на него, вырвалась из хватки и, не говоря ни слова, быстрым шагом удалилась по коридору, стуча каблуками, казалось бы, ещё громче и отчётливее, будто отбивая барабанную дробь, а Серхио в растерянности прислонился спиной к стене, пытаясь хоть на сотую долю понять мотивы её истерики, которые она изложила более чем путано и рвано. Долго гадать ему не пришлось — дверь палаты вновь приоткрылась, и из неё вышел доктор, задумчиво чему-то улыбавшийся и заправлявший прядь волос под шапочку. Рамос, отлепившись от стены, торопливо подошёл к нему и осведомился: — Скажите, в палате, пока меня не было, что-то... произошло? Почему эта женщина вылетела оттуда, как дикая кошка? Доктор поднял на него взгляд и улыбнулся — устало, но более чем искренне. — Понимаете, дело в том, что, стоило ей зайти в палату, она полетела к пациенту с поцелуями, но, лишь только она коснулась его рук, он, не открывая глаз, прошептал: "Чехо, малыш..." И, насколько я сумел сделать выводы из её реакции, Чехо - это уж точно не её домашнее прозвище. Настало время Серхио улыбаться — робко, чуть неверяще, но счастливо. — Кстати, проходите к нему — кажется, он просыпается. Капельницу я поставил. И да, стоит сказать, анализ дал понять, что ему несказанно повезло — в такой аварии он не получил ничего серьёзнее двойного перелома ноги. Мужчина ещё молодой, заживление, я так думаю, пройдёт без эксцессов, тем более что крупные кровеносные сосуды не повреждены. Всё-таки отличные вещи эти ремни и подушки безопасности... — Спасибо вам огромное, — Рамос, лихорадочно взлохматив и без того находившиеся далеко не в художественном, но всё же определённом беспорядке волосы, крепко пожал руку доктора. Тот лишь ободряюще улыбнулся в ответ, возвращая рукопожатие. Первым, что увидел Серхио, зайдя в палату, стал сонный, чуть расфокусированный взгляд карих глаз Икера, направленный прямо на него. Несколько секунд они оба молчали, будучи не в силах что-то сказать друг другу, просто смотрели в глаза — пытаясь найти там хоть какие-то слова, избавившие бы от необходимости объясняться вслух. Но их там не находилось, и первым-таки не выдержал Касильяс: — Чехо, мальчик мой, я... — Чшшш... — Серхио, без слов заставив его молчать, в несколько шагов пересёк разделявшее их расстояние и, проигнорировав стоявшее рядом с кроватью кресло, опустился перед ней на колени и взял прохладные руки Эль Санто в свои ладони, прижавшись к их чуть шершавой коже губами и покрыв её лихорадочными поцелуями-касаниями. — Молчи, просто молчи... — зашептал он, обдавая горячим дыханием суховатую кожу рук Икера. — Не говори ничего, вчера между нами было сказано слишком много ненужных слов, чтобы сегодня повторять ошибки прошлого. Прости меня, мой капитан, прости, если сможешь... — с этими словами Чехо прижался горящим, будто бы в лихорадке, лбом к таким надёжным и крепким ладоням, чтобы хоть как-то скрыть не покорившиеся усилию воли и-таки потёкшие из глаз слёзы. Касильяс, беспрекословно послушавшийся и не произнёсший больше ни слова, лишь настолько крепко, насколько только мог, сжал в ответ всё ещё слабыми руками чуть дрожащие пальцы Серхио. Даже сильные мужчины имеют право на минутные слабости. И слишком долго на эту возможность им самим налагалось вето, чтобы сейчас в очередной раз его удержать. Да и кто, в каком бреду заявил такую ерунду, что мужчины не должны плакать? Разве эмоции, терзающие их, хоть на йоту слабее, разве у них меньше на это поводов? Лишь только желание казаться сильнее ведёт их к тому, что они скрывают свои чувства... Но наедине с собой или же с самым близким человеком всегда можно побыть самим собой, и эти моменты намного ценней и искренней всей остальной публичной жизни.