Это личное, не так ли?

Мартин не сразу понял, что Андрес заснул. Но в какой-то момент придерживать его за плечи стало физически сложнее, так что он замолк на мгновение и обнаружил друга спящим. Как бы приятно ни было Мартину такое доверие, оставлять всё, как есть, он не собирался. И потом, сон на маленьком диване абсолютно точно не пошёл бы им обоим на пользу. Мартин провёл кончиками пальцев по лицу Андреса, надеясь его разбудить, но тот даже не почувствовал. — Я ведь не знаю, где твоя спальня, — пробормотал он, прежде чем немного встряхнул друга за плечи с целью разбудить. Ноль эмоций. Дело было в алкоголе, усталости и моральной опустошённости. По крайней мере, так думал Мартин. Поэтому Андреса вырубило прямо на нём посреди разговора, стоило только глаза прикрыть. Мартин бы многого хотел, но пока Андрес спит, он позволяет себе только едва ощутимые ласковые поглаживания по волосам. Проходит минут пять, и Берроте уже настойчивее будит друга. Тот открывает глаза, но явно не просыпается до конца. — Я отведу тебя в спальню, если скажешь мне, где она, ладно? — просит он. Андрес чуть заторможенно кивает, отвечая: — Дверь напротив — моя спальня. А рядом гостевая. Мартин кивает и страхует Андреса, пока тот нетвёрдо встаёт. Мужчина доводит его до постели и сжимает его плечо перед уходом, желая спокойной ночи. Перед сном Мартин принимает душ, делая температуру максимально высокой. Ему не хотелось, чтобы Андрес знал о его чувствах, но в разговоре с Серхио он не удержался. И это было глупо, но, к счастью, не привело к фатальным последствиям. По крайней мере, Андрес его не выгнал, не отказался от их дружбы. А в остальном… он переживёт. Он и не ожидал ответных чувств, обещаний любви до гроба и прочей романтической чепухи. Не питал беспочвенных надежд по поводу ориентации Андреса, да и будь они — рассыпались бы после рассказа о трёх неудачных браках и одном несостоявшемся. И всех — с женщинами. Даже несмотря на то, что сейчас Андрес был один (уже шесть лет), Мартину в любом случае ничего не светило. Но это ничего, ведь у него было нечто гораздо более ценное — эмоциональная связь, взаимопонимание и взаимная поддержка. Всё это значило несоизмеримо больше нежели сексуальные отношения. Секса в его жизни было много, а вот такого… такого ещё никогда не было. Скажи ему кто лет десять назад, что он влюбится в мужчину, но согласится просто дружить, лишь бы быть рядом, он бы посмеялся в лицо. А потом облил бы сарказмом и возможно вмазал. Что ж, он не был хорошим человеком, но не то что бы сейчас что-то сильно поменялось. Разве что он стал немного мягче. А ещё Люсия. Солнечный, абсолютно очаровательный ребёнок. Ей невозможно было не улыбаться, её невозможно было не любить. Неудивительно, что Андрес ради дочери готов сделать буквально что угодно. Одного слова девочки хватило бы, чтобы Андрес, да и Мартин, делали, что сказано. Такая власть ребёнка слегка пугала, но ей совершенно невозможно было противиться. Мартин ловит себя на мысли, что он бы очень хотел стать частью семьи для Люсии и Андреса. Хотел бы оберегать их, заботиться, радовать. И он будет делать всё, что в его силах.

***

Мартин просыпается от прикосновений к спине и сначала напрягается, не осознавая до конца где он и с кем, но потом распознаёт Андреса и расслабляется, снова прикрыв глаза. — Мне пора ехать на работу. Просто хотел предупредить тебя. Можешь спать столько, сколько тебе нужно. Когда проснёшься, Джеремия приготовит тебе завтрак. Если тебя это не затруднит, оставь повару и домработнице инструкции по поводу животного, меня хватило только на то, чтобы сказать, что в доме теперь ещё и маленький кот. — Зачем повару знать, что в доме кот? — бормочет Мартин в подушку первое, что приходит в голову. — Чтобы он его мимоходом не придавил, — ухмыляется Андрес. Наконец, Мартин просыпается достаточно, чтобы осознавать происходящее. Он тут же приподнимается, щурясь от яркого света. До него медленно начинает доходить суть сказанных другом слов. — Подожди, ты что, хочешь оставить меня в своём доме? Я поеду к себе. — Лучше поспи, если тебе никуда не нужно, — мягко возражает Андрес, чуть приподнимая уголки губ. — К тому же, мы с Люсией уже едем. В девять у меня безумно скучная встреча, а до этого я должен проверить несколько докладов и раздать указания. — Боже, сейчас только семь утра, — почти стонет Мартин, протянув руку к своему смартфону и посмотрев на время. — Разве детский сад работает в такую рань? — Семь пятнадцать. Сад с восьми, мы как раз доедем до того времени, — кивает Андрес. — Но ты не обязан вставать. Вообще-то я бы хотел, чтобы ты выспался. Но Мартин уже поднимается, быстро натягивает джинсы и футболку и кажется практически готовым ехать домой, не желая оставаться в доме Андреса, если там нет его самого. Фонойоса со смесью любопытства и веселья наблюдает за этими быстрыми сборами, но ждёт. — Тебя так напугала необходимость знакомиться с моим персоналом? — насмешливо спрашивает Андрес, но это веселье не находит отклика у Мартина, тот остаётся серьёзен. — Предпочитаю не находиться в чужом доме в отсутствии хозяина, — хмуро говорит Берроте. — Ладно, пойдём, не хочу, чтобы ты опоздал из-за меня. В столовой Люсия сонно доедает кашу, не сводя взгляда со спящего на диване котёнка. Мартин здоровается с ней, и та вяло кивает, обратив на него внимание всего на несколько секунд, а потом снова обращает своё внимание в сторону своего кота. Мартин нисколько не обижается. Андрес ставит перед ним чашку кофе и берёт себе такую же. Пьют в тишине. Мартин не чувствует в себе сил на что-либо в такое раннее утро и очень рад, что Андрес не пытается заговорить. В этот раз они прощаются неловким рукопожатием, обещая друг другу списаться или созвониться, как у них обычно бывает. Мартин тратит остатки сил на то, чтобы приехать домой и покормить кошку, а потом вместе с ней завалиться на диван и проспать до полудня. Второе за день пробуждение куда приятнее. Под боком тарахтит Сиэтл, и на этот раз у Мартина есть и силы, и настроение, и желание совершать хоть какие-то действия. Ему нужно заехать в издательство, а затем проведать Мишу — он давно не был у девочки. И если с первым он справляется быстро, то со вторым возникает проблема. Миша не хочет не то, что куда-то идти, но и вообще подниматься с постели. Психолог говорит ему, что она просто кидается вещами во всех и посылает трёхэтажным матом. Конечно, как и всегда, причин никто не знает. Мартин кисло усмехается про себя, понимая что едва ли кто-то спрашивал у Миши об этом. Он входит в комнату, уворачивается от кроссовка, кинутого со стороны кровати, и аккуратно приближается, присаживаясь на край. — Знаешь, я вообще-то приехал к тебе, а ты в меня кроссовками швыряешь. Теми, что я тебе подарил, — говорит он мягко. Девочка лежит под одеялом, и только кончики волос торчат из-под него. — Отъебись, Мартин, мне не до тебя, — говорит она хриплым от слёз голосом, но больше ничего в мужчину не кидает. — Скажешь, что случилось, или мне играть в угадайку? — вздыхает он. — Я просто хочу, чтобы меня никто не трогал. Неужели это так трудно? Просто оставить меня в покое! — девочка снова плачет, и это уже заставляет Мартина немного нервничать. — Скажи, что случилось, и я попробую решить твою проблему, — говорит Мартин успокаивающим тоном, но это то, что доводит подростка окончательно. Она сбрасывает одеяло и орёт ему в лицо: — Что ты, блять, решишь? Воскресишь моего отца или что? Ты не грёбанный бог! Этого Мартин точно не ожидал. Он с тёплой грустью смотрит на девочку. — Но что-то же я могу для тебя сделать? Кроме того, чтобы оставить в покое, — искренне предлагает Берроте. Он почти готов к очередному потоку ругани и матов, но спустя минуту слышит тихое «увези меня отсюда, тошнит от них». И уж это он может сделать. Не такая уж и проблема договориться с заведующей детского дома, учитывая то, что он их постоянный спонсор, да и он далеко не первый раз приезжает к девочке. Как-то даже ему предлагали удочерить Мишу, но бюрократический механизм, конечно, не предполагал удочерения девочки-подростка одиноким взрослым мужчиной. И про себя Мартин думал, что, учитывая времена, это всё же к лучшему. Мише было откровенно паршиво, так что даже поездка в ресторан и развлекательный центр нисколько её не оживили. Она нехотя поковырялась в еде, издалека посмотрела на разные аттракционы и не стала подходить ни к одному из них. По традиции, они зашли в книжный, где и закопались оба, ходя между полок и рассматривая и обсуждая современную и классическую литературу. Впрочем, обсуждением это было назвать трудно, скорее это был монолог Мартина с искромётными комментариями по поводу той или иной книги. Только вот даже это Мишу не веселило. — Мартин, — произносит девочка всё ещё слабым голосом, — расскажи что-нибудь отвлекающее. Что-нибудь личное. Мартин даже не знает, что этот ребёнок подразумевает под словом «личное». Но он действительно хочет как-то помочь, отвлечь, успокоить. — Намекни хоть о чём именно… — Ну не знаю, — она пожимает плечами, — расскажи, с кем ты спишь, с кем дерёшься, конкурируешь. Любую чушь. Мартин закатывает глаза на это фееричное объяснение. — Ни с кем не сплю, ни с кем не дерусь, а конкуренты… если они и есть, то я их не знаю. Если честно, с личным всё довольно тухло. В принципе, так оно и есть. Андрес был просто другом, даже если сам Мартин и был влюблён. Миша смотрит на него с сомнением. — А как же твой бойфренд, с которым ты подарки развозил? — скептицизм в её голосе режет по нервам. — Он не мой бойфренд… господи, ну что за название такое. — Да ты стебёшься! — будто бы разочарованно тянет девочка. — Ты же стоял облизывался на него. Такая проницательность почти пугает. — Он натурал, — с грустной улыбкой поясняет Мартин. — Хуетааааа, — тянет Миша с сочувствием. — Погоди, но у него же тоже гейские вайбы. — Что, прости, у него? Можно нормальным языком, пожалуйста. Миша вздыхает и смотрит на него так, будто это Мартин малолетка, и поэтому ему нужно пояснять каждое умное слово, пока тот ленится в словарь заглянуть. Почему-то Мартин был убеждён, что большую часть слов, которые использует Миша, в словаре он не найдёт. — Он тоже смотрел на тебя заинтересованно, — объясняет девочка, — всё время забываю, что ты старпёр. — Мы друзья и не более того, — отвечает Мартин чуть нахмурившись, пропуская мимо ушей комментарий о возрасте. — На друзей не смотрят так, — настаивает Миша. Мартин пожимает плечами. Ему незачем беспочвенные надежды, так что нет смысла поддаваться веянию романтичности пятнадцатилетней девочки. — Значит, ты грустный лох, влюблённый в своего друга. Классика, — язвительно добавляет Миша, — ты совсем как Палермо. Он тоже был влюблён в Берлина десять лет и тупо с ним дружил. — Я рассказал тебе про них не для того, чтобы ты меня в эту пару носом тыкала, как нашкодившего котёнка, — недовольно отзывается Берроте. — К тому же, Палермо до последнего не рассказывал Берлину, и тому пришлось выводить его. А Андрес знает о моих чувствах. — Ты ему сказал? — Миша даже останавливается, чтобы развернуться и посмотреть на Мартина восхищённо. — Так у тебя яйца есть! Вот это новость, — она весело качает головой, — и что он? — Ты же понимаешь, что это не твоё дело? — делает наивную попытку отмазаться Мартин, но она не имеет эффекта. — Да похуй, — нетерпеливо отзывается подросток, но Мартин реагирует тут же. — Миша, лексика! — О, только не ты, ты тоже ругаешься матом. Не надо мне затирать про речь. Мартин отводит девочку подальше от людей, прежде чем начать объяснять. — Слушай. Я ругаюсь матом, это правда. И подавляющее большинство взрослых людей ругается. Это имеет смысл в некоторых ситуациях, в разговоре с некоторыми людьми и относительно определённых тем. И именно уместное использование нецензурной брани отличает адекватного человека от быдла. В твоём возрасте я был быдлом, использующим слово блять как междометие. Но мне бы очень хотелось, чтобы ты была выше этого. Ты не потерянный человек, Миша. У тебя есть хорошие шансы жить нормально после совершеннолетия. Получить профессию, найти работу по душе. Девочка смотрела на него расстроенно. В уголках её глаз уже начали собираться слёзы, и, очевидно, слова Мартина всё глубже и глубже загоняли её во что-то неприятное и болезненное. — Да кому я нужна, Мартин. Какие ещё шансы на нормальную жизнь, посмотри на меня! Да кроме тебя со мной даже не общается никто. До тебя никому не пришло в голову даже спросить, почему мне грустно, почему я плачу. Всем наплевать. На меня, да вообще на всех. Просто я ещё умею плакать, а они нет. Они разучились. Потому что никто их не успокоит, потому что они не нужны никому. И я… тоже… не нужна… Мартин прижимает к себе рыдающую девочку и гладит её по голове, не говоря ничего. Они оба понимают, что это правда. Понимают, как это всё изнутри ощущается и, честно говоря, Мартину тоже хочется плакать, но как бывший детдомовец, проведший в таком заведении около двенадцати лет, он так же как и многие, не умеет. Так что он гладит Мишу по голове и ждёт, пока она избавится при помощи слёз от всего накопившегося негатива, от всей боли и одиночества, взвалившегося на хрупкие детские плечи. — Это не жизнь, это дерьмо какое-то, — бурчит девочка ему в грудь, уже порядком успокоившись после двадцатиминутных рыданий. — Сложно поспорить, — кивает Мартин. Они идут молча, и Берроте решает, что прогулка в парке будет не самым плохим завершением дня. — Я никогда не спрашивала, — задумчиво говорит Миша, уплетая свой рожок шоколадного мороженного, — потому что всегда жалела только себя. Но когда ты попал в… ну, знаешь, в это место. Слова «детский дом» для них обоих словно табу в разговоре друг с другом. — В пять. Не слышал ничего об отце, но моя мать была наркоманкой и умерла от… понятия не имею от чего, — говорит Мартин приглушённо. Не самое приятное, что у него есть в жизни. Хотя он с огромным трудом вспоминает те времена. — Знакомо, — ухмыляется Миша без тени веселья, — а потом? У пятилетнего вроде как неплохие шансы попасть в семью. — Думаешь нарики занимаются детьми? Я даже разговаривал невнятно в пять, они думали, что я умственно отсталый, в коррекционную школу отдали. Но какая-то учительница за два года выправила ситуацию, и в третий класс я уже ходил в обычную школу. Но всё же я был малолетним говнюком, ворующим и бьющим других детей. Так что потенциальные родители забирали миловидных девочек, которые пели и танцевали или тихо рисовали на клочке бумаги где-то в уголке удручающими фиолетовыми карандашами, словно не было других. — Почему фиолетовым? — не понимает девочка. — Не знаю. Просто запомнилось. Мартин обычно не любит вспоминать те дни. Серые стены, жесткие кровати, ледяная вода в душе, куда их загоняли толпой. Даже сейчас от этого пробирала дрожь. — И ты там до восемнадцати пробыл? — Почти до семнадцати. Пара итальянцев решила забрать меня за пару недель до семнадцатилетия. Сказать, что я был в шоке, значит не сказать ничего. Я впервые за долгое время пытался быть максимально тихим и не делать вообще ничего, лишь бы меня не вернули обратно. Миша хмурится непонимающе. — Зачем они взяли взрослого ребёнка? Мартин ухмыляется случайному оксюморону из уст девочки, не торопясь объясняться. — Я и сам не до конца понимаю. Чем-то я их зацепил, наверное. У Беатрис и Анджело не было своих детей, им обоим было что-то около пятидесяти, когда они взяли меня к себе. До совершеннолетия я жил с ними. И потом, я часто приезжал к ним, вроде как в гости, пока они не умерли. — Почему они умерли? Они, ну, типа, не были древними. Подбор слов, несмотря на суть вопроса, Мартина позабавил. — Не были, ты права. У неё инсульт, у него инфаркт. Проблемы с сосудами и давлением, мне это так объяснили. Признаться, это были печальные новости. Я к ним привык и даже любил их, ну может не совсем как родителей, но как близких людей. Они умерли с разницей в полгода. В итоге я знал их года три. — Ху… плохо, — заключила Миша со вздохом. Мартин усмехается оговорке. — Да, это точно. Но, знаешь, я не спился и не снаркоманился благодаря им. И я до сих пор раз в год бываю на их могилах, в память о том, как много они сделали для меня за такой короткий срок. Губы Мартина трогает печальная, однако же тёплая улыбка. Каким бы мерзким он ни был на самом деле, память об этих людях он хранил в душе с трепетом. — Когда-нибудь я поеду на папину могилу, — тихо говорит девочка, — но не сегодня. — Полагаю, он подождёт, — отвечает Мартин не задумываясь, но встречается с поражённым взглядом девочки. Они смотрят друг на друга. Мартину кажется, будто его слова вновь вызовут вспышку истерики или же просто горькие слёзы. Но этого не происходить. Миша молчит, а потом начинает громко смеяться, а спустя несколько секунд Мартин присоединяется к ней. Эта ситуация не располагает к смеху, они оба это знают, но не могут остановиться. — Ты ужасный, — сквозь смех и слёзы говорит Миша, и Мартин соглашается с этим определением. Мартин возвращается домой уже ближе к ночи. Он вымотан не столько физически, сколько морально. Однако, несмотря на это, он пододвигает к себе ноутбук и начинает печатать. Почему-то именно в такие моменты, по ночам, пишется лучше всего. Мартин увлекается, тратя большую часть ночи на это, а потом весь следующий день с короткими перерывами на сон и еду. Дни сливаются друг с другом в какой-то бесконечный водоворот. За работой Мартин топит своё сознание в сюжете третьей книги, ставит себя на места разных персонажей, переживает с ними горе и радость, все тягости судьбы, так что выпадает из реальной жизни на несколько недель.