something under mistletoe

      В канун Рождества Сынмин, как всегда, украшает свою небольшую квартиру в одиночестве и более чем доволен этим. Это правда хорошо. Никто не мельтишит под ногами, не орет, не ломает что-то в другом конце квартиры, пока он носится за этим тупицей и перепрыгивает через осколки, которые когда-то были дорогущей вазой. Киму нравятся спокойствие и тишина, прямо как сейчас.       Телефон он, конечно же, давно отключил, дабы не тратить на бесконечные уведомления нервные клетки, и неторопливо таскается с коробкой, полной игрушек, гирлянд и просто каких-то веточек, по всем комнатам, пытаясь сотворить хоть какую-нибудь рождественскую атмосферу. Получается так себе, но Кима это не особо парит.       Пока Сынмин раскладывает по краю полки светящиеся фигурки Санта-Клауса, на кухне раздается заунывный свист вскипевшего чайника, и парень плетется снимать его с плиты, объявляя себе внеплановый десятиминутный перерыв.       Сдвинув чайник на соседнюю холодную конфорку, Сынмин тянется за коробкой с чайными пакетиками и вынимает оттуда один, сразу опуская в пустую кружку, которая была уже заведомо выставлена на стол. Кипяток немного расплескался и задел ладонь Кима, но тот это благополучно игнорирует, отвлекаясь на приторный запах мандаринов, исходящий от чая. Из упаковки он достает пару имбирных пряников и удобно усаживается на стул, помешивая чай ложкой, хотя и не припоминая то, как положил туда сахар. Просто по привычке.       Впервые за этот вечер Сынмин позволяет себе притронуться к телефону, который зачем-то притащил с собой на кухню, но стоило ему нажать на кнопку блокировки, как противные звуки уведомлений посыпались на голову, словно снежинки, пролетающие прямо сейчас за его окном в таком количестве, что Ким даже не может разглядеть темного вечернего неба. Хотя, судя по времени на круглых настенных часах, небо было уже ночным.       Отломив от пряника один кусочек, Сынмин запускает его в рот, только сейчас осознавая, насколько у него разыгрался аппетит из-за суточного голодания. Он не может сказать, что ему ничего в горло не лезло, потому что его внезапно окутало рождественскими волнениями и праздничным духом, ведь обычно какого-то особенного настроения на него не снисходит.       Квартиру он украшает просто, чтобы было, а пьет мандариновый чай, наверное, чтобы пошевелить внутри себя детские рождественские воспоминания. На самом деле не совсем и получается, но хотя бы вкусные пряники немного подтапливали его обычно ледяное сердце.       Мгновения тишины периодически прерывают редкие уведомления, на которые Сынмин честно пытается никак не реагировать, поэтому потянувшись к телефону, чтобы отложить его подальше, он замечает, как экран вдруг снова загорается, являя очередное сообщение. Обреченного вздоха Киму сдержать не удается, зато промелькнувшая мысль о том, что этот идиот уж точно не сможет попасть сюда через закрытую дверь, немного поднимает ему настроение.       Чай давно плещется лишь на дне кружки, со вторым пряником уже покончено, отчего смысла сидеть без дела Сынмин не видит. Быстро споласкивая грязную посуду под водой, ставит ее на место в шкаф, цепляясь взглядом за часы. Двадцать минут после полуночи. Да уже ведь Рождество.       Сунув телефон в карман домашних штанов, Ким плетется в комнату, тихонько шаркая ногами по полу, когда ему в спину прилетает пронзительная трель дверного звонка, заставляя парня поволноваться и вздрогнуть.       Сынмин бы так просто не позволил поколебать свое спокойствие. Конечно он не оборачивается и уж тем более не собирается даже смотреть в глазок, чтобы утолить свое любопытство и узнать, кто там за дверью стоит. Потому что Сынмину совсем не интересно. Да и потому что Сынмин просто знает, кто именно пытается вломиться к нему этой ночью.       — Открой эту сраную дверь, Ким Сынмин!       Краем уха улавливает он чужую просьбу, которая должна по идее лететь в пустоту, но Сынмин стоит на месте, как вкопанный. Нет, он все равно не собирается открывать. Просто думает, правда ли Чанбин уже нажрался в сопли или еще все не так уж и плохо.       — Если не откроешь — будешь ловить свой подарок через окно!       И все же Ким приходит к мысли, что его друг, Со Чанбин, никогда бы не пришел к нему будучи трезвым.       Он идет дальше по коридору в свою спальню, где оставил коробку с украшениями. Быстро оценивает свои старания и, вполне довольный тем, что у него получилось, возвращается к входной двери, заглядывая в глазок.       Чанбин почему-то все еще там.       Сынмин оглядывает его, еле сдерживая смешок, когда обращает внимание на тупую шапку Санты на голове у Со и немного теплеет сердцем, когда видит в его руках коробку.       Возможно он совершает ошибку, открывая дверь Чанбину, но убеждает себя, что подарок — это единственная причина, по которой этот идиот сейчас сидит за столом на его кухне и пьет мандариновый чай, от запаха которого Сынмина уже тянет блевать. Да еще и из его кружки.       Чанбин выглядит счастливым. Сынмину иногда интересно, откуда он берет весь этот рождественский настрой, но спрашивать его об этом конечно же не будет. Со о чем-то болтает, а Ким, честно говоря, даже не пытается его слушать, только делает вид и вставляет в нужные моменты тихие «угу». В любом случае он легко может оправдаться тем, что безумно занят развешиванием гирлянды над окном, ведь по сути так и есть. Сынмин может думать лишь о том, как успешно сохранить равновесие и не разбить голову о кухонный пол, хотя после того, как на него свалилась болтовня Чанбина, это стало его единственным желанием.       — Сынмин-а, тебе помочь?       Без спроса и предупреждения. Чанбин даже не думает о чем-то подобном, когда просто хватает Кима за талию, крепко впиваясь пальцами в его бока. От неожиданности Сынмин сгибается пополам, потому что щекотки он жутко боится, и случайно, а может и нет, бьет локтем по ребрам Со, который теперь тоже инстинктивно зажимается и обнимает себя руками, оседая на пол, пока Сынмин переводит дыхание, ведь умереть в рождественскую ночь из-за того, что наебнулся с полуметровой высоты, в планах не было.       Он не особо и злится, хотя раздражение после пережитого на несколько секунд помутнило его усталый рассудок.       — Слушай, — встряхивает он растерявшегося Со, — Ты либо сидишь тихо и жрешь эти тупые пряники, либо сваливаешь на хрен.       Сынмин подтолкнул его к стулу и отвернулся, почти мгновенно успокаиваясь. Гирлянду он повесил, но при одном взгляде уже ясно, что левый край продержится на этих слабых полосках скотча не больше пяти минут. Бесит.       Ему вдруг кажется, что его зубы слишком громко скрипнули под гнетом вновь охватившей нервозности во внезапной тишине. Ким думает, что Чанбин ушел, но обернувшись, он видит того на прежнем месте.       Сидит и молчит. Правда смотрит так виновато, надул губы и опустил подбородок, сложив руки на коленях. Сынмин глядит на это и пытается не умилиться. Получается откровенно не очень, хоть на его внешней бесстрастной оболочке это никак не сказывается, так что его сердце остается один на один со своей аритмией.       — Извини.       Секундный ступор сменяется удивлением, которое опять же не находит ни одного проявления в равнодушном лице Кима. Сынмину не нужно знать, за что тот извиняется. Тут все и так очевидно, но дабы оставить этот случай, он решается что-то все-таки ответить.       — Проехали.       Еще пару секунд они смотрят друг на друга, и Сынмин бы первым отвел взгляд, но Со все-таки его опередил, неловко замявшись. Ким внутри даже немного поразился тому, как обычно излишне болтливый и сам по себе смелый Чанбин смутился. Смутился всего лишь какого-то Ким Сынмина.       — А, точно, — роняя слова охрипшим голосом, обращается к нему Со и тянется к коробке, которую кинул около кухонного проема, — Это твой подарок.       Чанбин улыбается — у Сынмина, кажется, что-то ломается, то ли это его нутро треснуло, то ли это в голове взорвалась предпоследняя нервная клетка, ведь благодаря последней, ему все еще удается держать себя в руках, а на деле он всего-то неопределенно выгибает бровь. Ким может только порадоваться, что так успешно умеет контролировать свои реакции. Было бы хорошо держать в узде и чувства.       Ему не отдают подарок. Со самостоятельно снимает крышку и вытаскивает из коробки огромный шарф.       — Не понимаю, как ты можешь ходить зимой без него, — Чанбин наматывает мягкое изделие ему на шею, а Сынмин думает, что неплохо было бы прямо сейчас повеситься на ближайшем дереве, и даже намеренное игнорирование чужих длинных пальцев, периодически проскальзывающих перед его глазами, нисколько не помогает ему отказаться от такого желания.       — Зачем? — Ким знает, что Чанбин догадается и без лишних слов.       — Мы же друзья. А друзья дарят друг другу подарки.       Конечно, они же друзья. Единственная любимая фраза Чанбина, которую он не прочь влепить после каждого случая, который в его глазах казался дружеским. У тебя футболка грязная — возьми мою, мы же друзья, и мне правда будет не холодно без нее. Как жаль, что ты забыл позавтракать — я куплю тебе шоколадку, мы же друзья. О, ты не можешь найти аудиторию — я помогу, мы же друзья.       Сынмин, если честно, вертел на хую такую дружбу.       У него язык не повернется назвать это так. Хотя Чанбин же по идее и не может знать, что такой холодный и серьезный Ким под маской напускного равнодушия скрывает того себя, который с завидной регулярностью дрочит на его фотки, и Сынмин действительно желает, чтобы Со оставался в абсолютном неведении по этому поводу. Так что через силу он допускает такое название для описания их взаимодействия. Самого минимального и грубоватого, но никогда не выходящего за рамки.       — Спасибо, — сухая благодарность — это единственный подарок, который у него есть для Чанбина, но тот не обижается.       Стоит и улыбается. Ким теперь тоже улыбается. Конечно же только в мыслях.       — Ладно, ты меня отвлек, — Сынмин смахивает мимолетное наваждение и думает решать проблемы по мере поступления. Гирлянду приделает на место, когда она в конце концов отвалится, а с нездоровым интересом к Чанбину расправится, когда тот начнет что-то подозревать. Чтобы это не случилось раньше времени, для него Ким всегда будет тихим, молчаливым и неприступным. И он совсем не понимает, почему Чанбин все еще рядом и никуда не уходит.       На самом деле ни от чего его не отвлек Со. Коробка для украшений уже почти пустая, на дне валяется всего пара веточек. Остролист и омела.       Сынмин пока не знает, куда можно повесить остролист, вроде как и места уже не осталось. Поэтому, решая оставить его на следующее рождество, он берет ветку омелы и отрезает кусок красной ленты.       Сосредоточенная тишина не кажется тяжелой, да и Чанбин наверное чувствует, что Кима не стоит сейчас трогать. Сынмин ловко оборачивает лентой основание ветки и завязывает самый обычный бант, но оба следят за этим с таким интересом, что, кажется, между ними даже не содрогается воздух, потому что они задержали дыхание.       Ким делает пару шагов до входной двери, прихватив со стола скотч, и прикладывает омелу к стене, примеряясь к месту.       Сзади слышится шорох, на который Сынмин не обращает внимания, он подозревает, что Чанбин засиделся и пошел за ним, а сейчас стоит рядом, но ничего такого и правда не происходит. Ким просто отрезает скотч и лепит омелу примерно посередине, отходит на пару шагов, чтобы посмотреть на свои труды издалека, и врезается спиной в грудь Со.       Как-то неожиданно, но совсем не удивительно. Сынмин разбирается в шутках Чанбина как никто другой, потому что не помнит, чтобы хоть день в университете прошел без этой чуши.       Играя по правилам, Сынмин не двигается и просто ждет того, что Со будет делать дальше.       Хорошо, если честно, чужих губ на своем плече Сынмин правда не ожидал.       Это вообще не похоже на правду, а еще это совсем не похоже на Чанбина, который любит дружбу между ними. И понимать, что такую дружбу Чанбин готов выебать в рот, для Сынмина как-то в новинку. Самое главное, чтобы без предупреждения не выебали в рот его.       — Какого хрена ты творишь? — Ким хвалит себя за успешную имитацию спокойствия и прикрывает глаза, пока тот этого не видит.       — Мы же под омелой, — Чанбин подталкивает его к двери, разворачивая к себе лицом, и наваливается, прижимая своим весом к поверхности.       — Ты тупой? Под омелой не трахаются, а целуются.       — Это же почти одно и то же.       Действительно, Сынмин сначала и правда чувствует чужие сухие губы на своих, как в его рот пытаются пропихнуть язык и как ладонями придерживают его лицо, чтобы нельзя было увернуться, но Ким и не собирался отворачиваться. Так же, как и отвечать.       Чанбину наверное насрать на всякое там согласие и несогласие, целуется он жадно и мокро, кусается больно, заставляя Кима хмуриться иногда, и пытается одновременно расстегнуть ремень, и Сынмину его становится настолько жаль, что он даже решает взять проблему их обнажения в свои руки, без особых усилий освобождая и себя, и его от штанов.       — Ты хоть что-нибудь собираешься делать? — Чанбин отстраняется и отрывисто вдыхает тяжелый воздух между ними, не понимая, почему Ким настолько безучастный и даже не сопротивляется. Да вообще-то он и не хочет, чтобы Сынмин сопротивлялся, но продолжает недоумевать, пытаясь найти в его взгляде какую-то подсказку.       — А что ты хочешь, чтобы я сделал?       Сынмин бы хотел сделать много чего. Но извести Чанбина своим бездействием ему хочется больше.       Он и сам не до конца понимает, к чему вся эта конспирация и эгоизм. Они оба просто хотят потрахаться, и вроде как ничего личного. Для Со все может так и есть, но для Сынмина это слишком личное. И он правда не знает, как ему поступить. Они оба замирают в нетерпении, только вот Чанбин скрывать его совсем не умеет.       — Не делай вид, что ты ничего не понимаешь, — Со хочет показаться грозным, когда склоняется на ним и смотрит исподлобья, но Сынмина это лишь смешит. В его взгляде мелькает искра и отражается в глазах напротив. Вот и ответ Чанбину.       — Делай, что хочешь.       Ким ждет, пока Чанбин насмотрится и нетерпеливо вздохнет, неожиданно смутившись непонятно от чего.       К его шее осторожно прижимаются губами и ведут поцелуями по ключице. В своих штанах Сынмин уже чувствует холодную ладонь и закусывает губу, чтобы не дрожать слишком явно.       Напряжение между ними растет с каждой секундой, и Ким думает, что может в какой-то момент просто умереть от своего бездействия, потому что Чанбина хочется коснуться. У него сильные руки, на которые он заглядывался, сколько себя помнит, мечтал сжать пальцами его широкие плечи и впиться в них ногтями. Ему стоит огромных усилий не распускать руки, хотя он уверен — Чанбин был бы совсем не против.       Сынмин еле удерживает жалкий скулеж, когда видит медленно двигающуюся ладонь Со на своем члене. И все же единственное, что может выдать бесстрастного Кима, — его абсолютно сбитое дыхание. Чанбин берет его за руку и направляет к своим штанам, но Сынмин не собирается сейчас ублажать его и проявлять какую-то инициативу, просто потому что не хочет.       Поэтому не видя других вариантов, Со жмется вплотную, утыкаясь носом в сгиб шеи Сынмину и обхватывая их члены вместе, сразу же начиная рвано двигать рукой, специально делает это без определенного ритма, замедляется, почти сразу ускоряясь, и наоборот. Все для Ким Сынмина, они же друзья.       Долго так конечно же не могло продлиться, и поэтому маска равнодушия трещит по швам и все же слетает. Сынмин хватается за чанбинову руку, как и хотел, мотает головой и щурится, позволяя себе невнятно промямлить что-то. Торжествующий Со довольно приподнимает его голову за подбородок, выравнивая темп, и целует, победно усмехаясь прямо в губы. Сынмин хочет его ущипнуть, чтобы особо не зазнавался, но едва он успевает подумать об этом, как слышит свой высокий стон будто со стороны и гортанный рык над ухом, поддавшись оглушительной волне оргазма.       Чанбин тяжело дышит, улыбается немного и держится за его шею. Их лбы мокро соприкасаются, а Ким все равно пока ничего не понимает. Ему ужасно хочется спать, подумать об этом можно потом, еще и эта тупая омела свалилась с двери ему на голову, и Со так заразительно смеется. Все смешивается во что-то взрывоопасное, и это что-то разбивается прямо внутри Сынмина и заставляет его тоже смеяться. Громко и долго, но на смеющегося Чанбина он бы не отказался посмотреть и целую вечность.       Где-то на кухне раздается глухой шлепок, и оба сразу понимают, что это отвалилась гирлянда. Сынмин недоуменно смотрит вслед Чанбину, который плетется на звук, чтобы убраться.       — Ты идешь?       — Чанбин, — Ким снова пытается нацепить маску равнодушия, но больше не получается, — Что теперь с нами?       Со задумывается на секунду и загадочно ухмыляется. У Сынмина в то же мгновение испаряется здравый рассудок.       — Ничего, мы же друзья.       Судя по интонации, Ким теперь может легко утверждать, что Чанбин в общем-то тоже на хую вертел такую дружбу.