I
Тим изучает взглядом клетки на мягкой льняной рубашке Стаха, крутит пуговицы, борется с необходимостью — физической потребностью — прижаться и не отлипать. Устраивается удобнее щекой на его плече, задевая носом — теплую ткань с запахом стирального порошка. У Тима все время диссонанс, что Стах не пахнет солнцем. Какая-то непоправимая ошибка. Тим не может объяснить, как пахнет солнце, но, наверное, летом. Древесным теплом. Чем-то едва уловимым, терпким, насыщенным, сладковатым. «Тебе не скучно тут сидеть? Просто со мной?» Тим зарывается в подушку носом, просыпаясь от тревожного чувства — к Стаху. Оно наполняет собой, как густой мед, — и жжется. Тим лежит — в желтом свете настольной лампы — и шепчет Стаху, который держит его за руку: «Ты такой хороший…» Но, когда Тим сжимает пальцы, тепло рассеивается, как призрак, и воздух за пределом одеяла — холодный. Тим промаргивается, ищет Стаха на ощупь — и находит, и успокоенно выдыхает. Потому что Стах там, где нужно. Тиму тепло, потому что Стах его укрыл, улегшись рядом, и завернул в одеяло, как гусеничку в кокон. Тиму неудобно, он вытягивается, пододвигается к Стаху, обнимает его со спины и целует в волосы, которые пахнут, как нужно, — солнцем, улицей, древесным теплом… С опозданием думает, что Стах — в рубашке и под пледом. Не переоделся… Это случается где-то в три часа ночи.II
Солнце просачивается сквозь незашторенные окна. Тим мерзнет, находит одеяло, прячется под ним. Ищет рукой Стаха. Не обнаружив, прислушивается, сидит ли он за столом. Приподнимается. Видит. Падает обратно на подушку. Рассвет только начинается… Сейчас где-то пять утра. Тим не понимает, Стах приснился ему, что ли?.. Он хрипит спросонья голосом: — Арис?.. Ты не спал? — Спал. — Полчаса?.. — Час. Достижение. Тим зарывается лицом в подушку — подальше от солнца — и вчерашний вечер возвращается к нему — всей тяжестью, всей своей невыносимостью.III
У новой жизни Тима привкус соли. Одинокие и зябкие утра, когда он подолгу лежит без сна, спрятавшись под одеялом. Вылезая, он таскает вещи на кровать и, опять забравшись в домик, первым делом натягивает теплые носки. У Тима, одетого в треники и толстовку, Антонина Петровна в первое утро даже спрашивает, не на пробежку ли он, как Стах. Тим слабо морщится и падает без сил на стул. Проснувшись, он ждет, когда она его к чему-нибудь пристроит. Или догадается, что это Тим виноват в состоянии Стаха и прогонит в шею. Она гонит Тима — с завтраком до Стаха. Тим исправно носит ему завтраки. Тим честно пытается — увлечь Стаха едой или собой. Он ластится и мурчит Стаху в ухо: «Арис, давай ты поешь», «Не хочешь погулять?», «Давай ты немножко отвлечешься». Стах терпит Тима — с объятиями и поцелуями не в губы. Словно на автомате. Пару раз, когда Тим пытается убрать медную челку со лба, Стах перехватывает его руку, чтобы он отстал. Тим оставляет свой завтрак на его столе, не притрагиваясь к нему, и уходит из комнаты наказанным, отвергнутым и с нарывающей истерикой. Он очень хочет испуганно забиться в угол и расплакаться. Он пару раз пытается — и понимает, что не может. Тим изучает укромные места в доме. У Тима появляется диван в гостиной. Он забирается с ногами и, спрятавшись под красным пледом Стаха, пытается читать. Он так сливается с обстановкой, что Антонина Петровна пару раз не замечает сразу — и пугается его присутствия. По вечерам Тим оккупирует кресло-качалку на террасе и подолгу смотрит на шатающийся потолок, до тошноты. По правде говоря, его тошнит с тех пор, как он приехал. Может, потому, что он почти перестал есть. Тим иногда пытается. Иногда, если со всеми, даже что-то ест. Но в основном ему не лезет кусок в горло.IV
Тим оттягивает возвращение к Стаху. Потом долго лежит, прислушиваясь к нему, и все ждет с какой-то злой несчастной мыслью: «Когда же ты свалишься уже без сна». Но Стах не валится. Он спит урывками. Один раз засыпает за столом. Тогда Тим пытается уложить его на кровать, Стах честно поддается, и успокоенный близостью Тим замирает рядом и сопит ему в плечо, пока Стах не поворачивается спиной. Тим тоже — к нему. Уставившись в стену слезящимися глазами.V
На третью ночь Тиму снится, как развевается белый тюль. Он стоит в кроватке. Пахнет глажкой. Маленький Тим очень любит этот запах — и любит наблюдать, как гладит мама. Но этот запах вызывает у взрослого Тима панические атаки. Потому что потом все начинает гореть, а мамина фигура исчезает за белым тюлем. Тим мычит и плачет. Он бы кого-нибудь позвал, но вокруг один огонь. И очень громко рычит в комнате кошка. Тим ненавидит, когда ему снятся такие сны, он точно знает, что это сон, еще не очнувшись, и пытается разбудить себя, но ничего не выходит. Тим ненавидит, что в таких снах появляются темные тени, подползающие к кроватке. Тим ненавидит записи в мамином дневнике, потому что тени родились из записей. Она признавалась в них, что не может его полюбить и с ним что-то не так. Она признавалась, что иногда ей хочется взять его на руки и утопиться с ним в ванне. Она берет Тима, прижимает к себе — и вокруг все горит. И Тим боится — ее рук, и захлебывается слезами. — Тиш. Тиша. Тиша, проснись… Тим хватается за Стаха, вскочив с кровати, и тяжело дышит. И плачет навзрыд. Это первый его кошмар с отъезда. — Все хорошо, — шепчет Стах. — Все хорошо, просто сон… Тим сжимает Стаха крепче, не позволяя ему приподняться — без себя. Стах сидит возле Тима — и ему так, наверное, неудобно. Он усмехается: — Ну не души меня. Ну что ты делаешь?.. Тим зажмуривается, роняет слезы и шепчет исступленно: — Только не возненавидь меня. — Тиша… — Я не переживу. — Это просто сон… Стах склоняется ниже, чтобы уложить Тима на спину. Отцепляет его руки от себя, обхватывает ладонями его лицо, вытирает щеки. Тим удерживает его пальцы — и снова тянется обнять. Стах был нерушим. Как нерушима неприступная крепость. Независимо от того, что Тим делал, он просто был рядом. Крепость пала. Тим подорвал ее и свою убежденность — в нерушимости Стаха. И теперь Стаха нет рядом, Тиму снятся кошмары, у него в груди — темная воронка, распахнутая рана, очень тянет, очень болит. — Не уходи. Пожалуйста. — Не ухожу. Тим зацеловывает Стаху лицо, торопливо и влажно — губы. Тим просит, требует, чтобы все было, как раньше, потому что то, что есть сейчас, — невыносимо. Но Стах замирает над ним напряженный, отвечая больше по инерции, из вежливости. И это как тогда, когда у них была близость. Только в этот раз он не смеется. Над тем, какой Тим — под ним. Тим больше не нелепый, просто жалкий. Он так себя чувствует — жалким. Отстает и прячется за тонкими запястьями, громко всхлипывая. — Тиша, ну что ты?.. Стах вздыхает — над ним. Выпрямляется, тянет Тима — сесть тоже. Обнимает, удерживает крепко — и Тим чувствует себя каким-то ужасно маленьким и никчемным. Прижимается и снова обвивает Стаха руками. Стах говорит полушепотом: — Все хорошо. Тим постепенно начинает приходить в себя. И очень старается унять всхлипы. Потому что Стах — покой. Весь покой мира.VI
Когда Тим затихает, Стах чуть отстраняется и спрашивает: — Принесу тебе воды. Будешь? Тим слабо кивает и разрешает ему отлипнуть. Вместе с теплом. Тим теряет тепло и остается с ощущением запустения. Он спускается за Стахом на холодный пол босиком, хватает за руку и снова прижимается. — Ну что ты испугался?.. Тим не испугался. Он не хочет отпускать.VII
Стах теряется в пространстве и рассеянно улыбается: — Так, стой, а кухня?.. — Там… Тим не подталкивает — направляет Стаха, удерживает ладонь на его спине. Стах так и не осмотрелся, не обжился, не привык. Тим приобнимает его рукой. Потом ловит и второй, уже за шею, притягивает к себе. Они замирают в полумраке прохода — из темного зала в темную кухню. Тиму хочется — спиной к стене. Тиму хочется — Стаха рядом. Он скучает — каждой клеткой своего тела. Стах редко обнимает в ответ, всегда — каменеет в руках и застывает, как изваяние. Пылает щеками, пытается сбежать. Вот и сейчас. Но сейчас как будто еще хуже. Тим отпускает его медленно, опускает голову, отдавая ему пространство. Поднимает взгляд. Стах — нет. Он смотрит куда-то вниз. Он какой-то… смирившийся?.. Он какой-то — отсутствующий. Отрешенный. Тим целует его в скулу, проводит рукой по упругой проволоке волос, сжимает пальцами — вплетается пальцами в эти волосы. Касается носом щеки. И просит: — Не злись на меня. Стах усмехается. Глухо. Пусто. Произносит: — Я просто предложил тебе воды. Тим закрывает глаза — беспомощно. Отпускает. Стах уходит вперед.VIII
Его все еще нет. Это была иллюзия. Чрезвычайное происшествие. Тим знает, когда Стах, уложив его, бросает взгляд на стол и спрашивает: — Легче? — и ждет, что Тим скажет идти. Тим хочет, чтобы он остался. Затем не хочет. Не знает. Сдается и целует его в уголок губ. Отпускает — руками и взглядом. Стах сидит рядом еще какое-то время. Пытается заверить: — Я не ухожу. Это не так. Но Тим кивает. «Мне так проще… Я не знаю, чего ты ждешь. Но я тебе писал об этом в поезде. Что не понимаю, как себя с тобой вести. И потом говорил в музее. Знаешь, — Стах усмехается, — составь ты мне список, что я должен делать, а чего не должен, я бы пришел в восторг и внимательно изучил». Тим закрывается рукой. «Дурак…» А Стах серьезнеет и соглашается: «Ну да…» Стах поднимается, а Тим ловит за руку, и просит шепотом: — Напиши мне список… — Что?.. — Давай напишем список. Что можно делать, а что — нельзя. Стах теряется. Совсем теряется. И, может, только чтобы не обижать Тима, целует его тоже, быстро, почти заученно, и говорит: — Потом. Тим думает, что это будет худшее слово недели. Или месяца. Или лета. «Думаешь, он будет бегать?» «Думаю, мы лето проведем в аду: мои кошмары против его панических атак. Чьи монстры победят?..» Тим сворачивается клубком. Размыкает губы, чтобы спросить, не собирается ли Стах ложиться. Но в итоге затихает, спрятав в подушку лицо, с чувством глубокой нестерпимой утраты.