I
Квартира очень тихая. В ней не горит больше свет. Она — уже покинутая. У Тима чувство, будто что-то разрушается — и он не может это остановить. Раньше оно было внутри него, теперь оно пустило метастазы наружу — и проникло в Стаха. Тим разрушает все, к чему прикасается. Тим напоминает себе маму. Она тоже… И он затравленно наблюдает, как Стах собирает книги, кусочничая на ходу, и чиркает в блокноте свою последнюю идею. Стах выходит из комнаты деловой, забыв все остальные вещи. Это почти обычный Стах. С той разницей, что он… ничего не видит, ничего не помнит. Он есть — и его нет. И Тим бредет за ним тенью, касаясь пальцами стены. — Сташа, зачем тебе столько книг? Стах что-то вспоминает. Повернув, несется назад, чуть не сбивая Тима, и Тим без сил прижимается к стене, словно хочет с ней слиться. Закрывает глаза, притаившись. «Это ломает мне кости. Это меня ломает. Я жду, когда уже все…» Тим хотел починить. Он не хотел ничего ломать. Ему жаль. Он шепчет: — Арис… Цепляет Стаха рукой, но тот проносится мимо. У него целая стопка этих дурацких книг. Почти библиотечная. Еще там бланки и задания, какие-то файлы с документами. Может быть, для подготовки в лицей… И вот такой Стах обувается уже в прихожей. И вот такой — несобранный — он выходит следом за дедушкой. Антонина Петровна спрашивает его: — Сташа, ты ничего не забыл?.. Он оборачивается. С таким видом, как будто к нему обратились на незнакомом языке — и он даже не до конца уверен, что к нему. «Я прошел до конца Васильевского?» Он не помнит. Он не понимает, о чем она… Тим мягко трогает Антонину Петровну за рукав пальто. И шепчет: — Я принесу. Стах, видимо, считает, что с ним закончили, и вылетает из квартиры. Или вопрос уже перестал волновать его… Тим возвращается в его комнату, в звенящую тишину. «Это не самолет…» «Я не разбился». Тим забирает рюкзак Стаха. Выключает свет. Хочет взять и свой ночник, но не знает, можно ли. Трогает его задумчиво пару секунд, ведет пальцем вдоль аккуратных окон. Это очень кропотливая работа. Тим может видеть, какой — труд. Тим называет его «любовью». Тиму кажется, что больше на этот ночник он не имеет права. Он оставляет. Уходит. А потом возвращается — почти торопливо, сбившись с медленного темпа, сматывает провод, обнимает ночник и уносит с собой.II
Тим сгружает вещи в багажник, но свою лампу держит у себя. Держит, как куклу. Заглядывает в окно, наблюдает Стаха. Его бабушка и дедушка еще стоят позади. Тим стучится. Чтобы Стах открыл. Стах даже реагирует — и вопросительно. Раньше он бы сразу догадался, теперь — растерян. Тим пробует потянуть дверцу сам. Она поддается. Тим садится сбоку. Между ним и Стахом стопка книг. Стах поставил одну пятку на сидение и уложил блокнот на колено. Тим беспомощно смотрит на него и не знает, как быть. И у него случается «такой день»… Такой день, когда хочется остановиться посреди дороги и расплакаться, чтобы кто-то заметил и дал ему хоть какой-нибудь ответ. У Тима все время случаются такие дни. Других в его жизни нет, и ему не надо было вчера притворяться, будто они бывают — и он знает, что делает. Он не знает. Он только все портит. Он осознал, когда Стах не вернулся с пробежки, а его бабушка с дедушкой всерьез перепугались, потому что он никогда не уходит — так, потому что спросил заранее, когда они едут, потому что это Стах — он пунктуальный, как часы. Салон наполняется людьми, а Тим остается совсем один. Антонина Петровна, улыбнувшись грустно, смотрит на Стаха, а затем на Тима. Вздыхает. Наверное, у Тима дурацкий вид. Иначе почему она его просит?.. — Не переживайте. Пристегнитесь. Тим переживает. И пристегиваться не умеет, умеет Стах. Тим перехватывает лампу покрепче. Машина трогается с места, а он тянется к Стаху. — Арис?.. Стах не отзывается, и Тим тихонько его трогает и повторяет. Стах смотрит озадаченно. Потом вдруг вспоминает. Роняет рассеянную Тимову: — А… Пристегивает Тима. Валятся его книги. Он чертыхается, собирает. Тим пытается ему помочь. — Нет. Нет. Я сам. Не трогай. Тим слушается. И остается совсем бесполезным. Он наблюдает Стаха еще какое-то время, но тот уходит в себя. Тим садится, поставив локоть на дверцу, и покусывает костяшку пальцев, глядя в окно. «Арис, ты же знаешь?.. Я бы не стал так делать. Я не хочу, чтобы ты ломался. Наоборот… я просто… я правда думал, что могу все склеить». «Пластырями?..» «Нет. Хорошим клеем. „Не ПВА каким-нибудь“». Тим сворачивается клубком на сидении и хочет перестать существовать.III
В желтом свете настольной лампы Тим катает тяжелый транспортный Ил взад-вперед. Ил высокоплановый: крыло — часть фюзеляжа. Илу перебило хребет, вырвало кусок пластмассового мяса. Аэродинамика подвела — самолет. Когда он отскочил в сторону от Тимовых ног и еще долго скакал и вздрагивал, как под аффектом, как от болевого шока, и разбрасывал куски самого себя. Тим гладит вылеченный Стахом Ил по шершавым пластырям на крыле, укладывает на стол руки, прижимается щекой к запястью и бездумно смотрит на него. «Почему самолеты?» «О, это такая страшная история…» Стах морщится: «Мам…» «Аристаша увидел по телевизору документальный фильм про авиакатастрофу, никак не мог спать — все ему снились кошмары. И читал он про эти самолеты — начал покупать книги, и чертил их, и чего только ни делал, а все равно посреди ночи просыпается. Такой впечатлительный… И вот, пока папе моему, своему деду, не рассказал, все не мог спать. А потом папа его к себе забрал на каникулы, нашли они модель этого самолета, и папа, значит, говорит: „Соберешь — будешь спать“. Он собрал — так и случилось. Больше не снились кошмары. Так это же надо было ему лезть в эту тему: что ни самолет, то бессонница, и вот сидит, и клеит, и расписывает… со всеми этими трещинами». Тим теперь тоже не может спать. Просыпается в холодном поту. Тяжело дышит. Резко садится в кровати. Закрывает лицо руками, пропускает сквозь тонкие пальцы черноту волос. Жмурится. Пытается сдержать — панику. Он кривится от боли. И содрогается в плечах. Ему снится, как самолеты взрываются, как горящими падают вниз, теряют оперение, стабилизаторы, крылья. Тим падает обратно на подушку и пялится в потолок. Иногда ему кажется: пассажиры кричат и стучат к нему в комнату, запертые в двадцати четырех самолетах. Тим приводит дыхание в порядок, но пульс еще скачет. Он кладет руку на сердце, отмеряет под ладонью пульсацию. «Забавно, что сломалось слева».IV
Город давно сменился зеленью: одна сплошная зелень, почти ядовитым полотном. Солнце слепит Тима, и он щурится. Периодически смотрит на Стаха, но, кажется, что у того — сплошной рабочий процесс. Они долго-долго едут, потом сворачивают на тихую дорогу поселка, минуют пустые рощи, несколько пятиэтажек и дальше плетутся все медленней в сторону частного сектора, пока колеса не замирают возле их нового дома. Этот дом — за обычным деревянным забором. Его бока — из выцветшего под дождями дерева — глухого красноватого цвета. Василий Степанович остается возиться с воротами и машиной, чтобы въехать во двор, а Тим медленно бредет по тропинке за Антониной Петровной и Стахом. Он пока не очень понимает, насколько этот дом — большой. Но потом Антонина Петровна снимает замок с дверей и открывает террасу, залитую светом, с высокой лестницей вверх. Тим поднимается по этой крутой лестнице и заходит в сени — они темные, прохладные и просторные. А оттуда как-то очень много дверей, целых три. Две слева, одна справа. Антонина Петровна уводит его в ту, что справа. Так они и попадают в прихожую. Тим плутает по этому дому, как по какому-то лабиринту. Направо — кухня, буквой «Г», из кухни можно выйти в зал. Из прихожей тоже. А из зала — еще несколько дверей. — Сташа, это твоя… Стах сворачивает направо и открывает. Тим заглядывает за ним. Эта комната — угловая. Одно окно выходит на дорогу и соседей, а второе — во двор, на яблоню. Терпко и таинственно пахнет деревом. Деревом пахнет везде. Дерево — везде. Тиму кажется, что он попал в какой-то другой мир. Он бы разделил это со Стахом, но Стах бросает вещи — и находит себе стол. Кладет там книги и отправляется назад — на поиски стула. Тим ставит свой ночник рядом с его книгами. А потом идет за Стахом. Долго бродит — ныряя из полумрака в свет комнат — с каким-то странным щемящим чувством большого сказочного пространства. Тим ищет в этом пространстве Стаха, словно играет с ним в прятки, но находит только Антонину Петровну и Василия Степановича. Это случается уже в кухне. Тим прячется, чтобы его не заметили, и подслушивает, что Стах никак не отреагировал — и снова в себе. Голоса исчезают позади него. Тим возвращается в комнату. Стах уже при стуле. Это обычный деревянный стул, обеденный. Тим забирается на высокую кровать и падает на спину. Смотрит наверх. Под потолком не висят самолеты Стаха, и Тиму, уже привыкшему к ним — и у себя, и в Питере, становится без них тоскливо. Тим поворачивает голову и следит, как там Стах. Следит и скучает. Сильнее обычного. — Как тебе здесь? — Ничего. И Тим знает, что Стаху — ничего. Пусто. Не важно. Подумаешь. Даже Тиму не подумаешь, а Стаху — да. Тим садится и ерошит волосы рукой. Не знает, куда себя пристроить…V
Тим долго мнется у шкафа и кладет свои вещи на полку. Смотрит на рюкзак Стаха. — Арис, ты не будешь разбирать?.. — Потом. — Хочешь, разберу?.. Стах угукает что-то неопределенное: ему все равно. Тим сначала не знает, надо или нет. Потом все-таки выкладывает одежду за Стаха. И, закончив, обнаружив рюкзак пустым, он не знает, что делать. — Арис?.. — Потом.VI
Тим заглядывает в кухню с левой стороны. Делает полукруг, вдоль стола, вдоль гарнитура, вдоль буфета. Выходит в прихожую. Заглядывает в ванную, откусившую кусочек кухни для своего прямоугольника. Это обычная ванная. В доме есть печка, не очень большая. Может, вроде камина. Она есть, но на стенах — батареи. И вот ванная — ничуть не деревенская, как в квартире. Разве что на кухне висит большая газовая колонка над раковиной, но в целом… Антонина Петровна, кажется, собирается мыть полы. Тим хочет что угодно — вместе с ней, чтобы не лежать в ужасе, прислушиваясь к Стаху. — Можно вам чем-то помочь?.. Она улыбается и отвлекается на Тима: — Что, Сташа все в своих книжках? Тим не знает… в «книжках» ли. Завидует ее спокойствию и суете. «Долго делать один?» «Не могу перестать, пока не закончу. Так что выходит недолго. Месяц или два». Тим теряет голос: — Это что, на месяц?.. Антонина Петровна грустно улыбается и садится на бортик ванны. — Не вовремя как-то, да?.. Очень жаль… Ему и нас не видать, не то что дом… А мы так ждали, когда покажем. — Вы не волнуетесь?.. — Мы, наверное, уже привыкли… Сначала волновались… Но ты знаешь, он ведь такой с детства… Просто раньше не так долго, обычно какой-то конструктор или вроде того… не шел спать, пока не заканчивал. Он у нас… «ученый увлеченный». Тим зависает. И просит, чтобы она утешила: — Он же в порядке?.. — Да. Да… — Антонина Петровна почему-то вдруг смешливо хмурится. Сочувствует Тиму, говорит: — Ладно, ничего. Надо вот помыть полы и пыль протереть. Если еще хотите помочь… Тим слабо кивает.VII
Он осознает масштабы дома, когда за окном уже глубокие сумерки, а они только заканчивают с уборкой. Антонина Петровна принимается готовить ужин, хочет по-быстрому, варит макароны под сосиски, нарезает простой салат. Тим сидит на стуле бесхозный. — Можно что-то спросить?.. Не отвечайте, если неуместно… — Да можно, конечно. Спрашивайте. — А этот дом ведь очень дорогой?.. Антонина Петровна улыбается. Объясняет: — Мы долго копили. А потом у нас купили квартиру. В Петергофе… Васину. Он там давно уже не жил, даже не ездили… — А… «Тебе же понравился Петергоф?..» Тим тянет уголок губ, но ему вдруг очень хочется плакать. Сам не знает почему. «У дедушки там старая квартира. Никто в ней не живет. Она, конечно, без ремонта… Но, может, ты захочешь. Если тебе в пригороде тише… Не так „много“. Если некомфортно здесь». — Вы не сказали Арису?.. — Насчет квартиры? — она понимает. — Не успели еще. А что? Тим качает головой отрицательно. — Можно уже звать его к столу. Он пока очнется и помоет руки, а я воду сейчас солью…VIII
Тим находит Стаха — таким, каким оставил. За столом. Обнимает со спины, склонившись, обвивает руками, зацеловывает ему висок и щеку. Стах отклоняет голову и усмехается. — Что ты пристал?.. — Скучаю. Очень сильно. Целый день. Стах ничего не отвечает, только замирает его рука, оставляет рисунок — с крылом. Тим чуть отстает, прижимается носом к его щеке. Спрашивает тихо насчет вчерашнего, насчет всего: — Нам не надо поговорить?.. — Потом, котофей. Не прилипай. Тим зажмуривается — с саднящим чувством, что море щиплет ему глаза и нутро. — Будем ужинать?.. Сейчас. Не потом. Тебе надо поужинать. Стах журит его: — Обычно я заставляю тебя. — Поменяемся чуть-чуть местами?.. — шепчет Тим и тычется носом — в горячую щеку — холодный. — Я буду о тебе заботиться… Стах усмехается. Как будто не верит. Но соглашается — больше на ужин, чем на все остальное: — Ладно. Я сейчас приду.IX
На вопрос дедушки, как дом, Стах ответил то же, что и Тиму — «ничего». Он в спешке поел и вернулся обратно за стол. Тим обещал заботиться — и застилает постель. Он почти без неловкости выпросил у Антонины Петровны постельное… и второе одеяло, когда она спросила, как и где они со Стахом договорились спать. Закончив, он долго сидит на этой постели и наблюдает за Стахом. Но тот не замечает. Он очень занят. А еще он выглядит уставшим и сонным. — Арис, ты не ложишься?.. — Потом.X
Тим долго настраивает себе воду в ванной. Моется. Не знает, куда уносить свой гель. Не уносит. Оставляет там, где Антонина Петровна оставила гель — для Стаха. Она сказала, что этот — его. В составе его любимый сандал. Тим так и не понял, как пахнет сандал, даже когда открыл понюхать и попытался расплести оттенки запаха. Тим привыкает, что полотенце нужно повесить в ванной у батареи. Дома такого не было, здесь — есть. Тим привыкает — к новому месту, привыкает — к людям Стаха. И осознает, что привык за несколько дней — ложиться с ним спать. Но сегодня Стах не идет. Тим затихает в свете лампы, свернувшись калачиком у стены, и слушает, как он листает страницы и царапает карандашом бумагу. Тим закрывает глаза. Он очень устал. Больше всего — переживать. Он проваливается в тревожный сон, цепляясь за подушку Стаха пальцами. И молчит на столе его ночник — с потухшими окнами.