Kar'taylir darasuum

В тот момент, когда джедай скрывается за дверью лифта, унося с собой ребёнка... его ребёнка, Дин сейчас же опускается на корточки и, подхватив с пола шлем, возвращает его на прежнее место. Только после этого он решается обернуться к тем, кто стоит позади него, безмолвно наблюдая за происходящим. Дин несомненно уважает почти всех этих людей, но повернуться к ним обнажённым лицом... нет. Только одному живому существу он мог открыться до такой степени. К тому же ему не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, насколько он беззащитен сейчас. Дин закрывает глаза, и горячие слёзы обжигают его щёки, переполнившись через край. Он знал, что будет больно. Он сто раз повторял себе, что будет больно. Он готовился к этой боли. Но когда она пришла, он вдруг обнаружил, что совершенно не готов. Дин пытается сглотнуть вставший в горле ком и не может. Привычная и близкая к телу кираса теперь давит на грудь, как могильная плита, выжимая из лёгких весь воздух. Дину уже случалось тонуть по-настоящему. Он знает, каково это — захлёбываться и отчаянно пытаться всплыть на поверхность, и сейчас он чувствует практически то же самое. Ледяную морскую воду в груди, незримые волны, которые захлёстывают с головой и уносят его. Дин из последних сил пытается не утонуть, и потому не замечает ни затянувшейся тишины, ни направленных на него взглядов, ни Бо-Катан, уже поднявшейся на ноги. — Ты отправишься с нами. — Она ещё не до конца пришла в себя, но её голос уже твёрд. — Мы не можем этого так оставить. Дин прекрасно понимает, о чём говорит несостоявшаяся мандалорская королева, и не возражает против её слов. Какая разница. Даже если бы он не хотел идти с этой леди, какая была бы альтернатива? У него больше ничего нет. Нет корабля, нет пути, нет дома. Он похож на дрейфующий обломок, который поплывёт туда, куда его понесёт течение. И хотя в иное время Дину бы это не понравилось, сейчас он слишком устал... Дин коротко кивает и выходит за дверь. Он идёт по коридорам, обходя дымящиеся останки тёмных штурмовиков, пока не доходит до камеры, где держали Грогу. Дверь всё ещё открыта, и Дин медленно входит внутрь. Здесь прохладно и очень неуютно. Тёмно-серые стены будто давят его, но Дин проходит дальше и садится туда, где сидел Грогу, когда он пришёл за ним. Именно здесь осознание произошедшего, все невыказанные эмоции и вся боль настигают его. Сгорбившись, Дин склоняет голову в шлеме и закрывает её руками, как делал в боях всякий раз, когда хотел защититься, но сейчас этот жест абсолютно бесполезен. Можно противостоять нападению, можно блокировать и отражать чужие атаки, но невозможно закрыться, когда удары тебе наносятся изнутри, а не извне. Боль, как комок колючей проволоки, разрывает его внутренности, и Дину кажется, что под бронёй он весь — одна сплошная кровоточащая рана. Но, к счастью, никто не сможет этого увидеть — ещё одно преимущество доспехов... Ресницы слипаются от слёз, и Дин мучительно зажмуривает глаза, больше не в силах держаться. В камере раздаётся вой. Тихий и приглушённый из-за голосового модулятора шлема, но такой горестный и тоскливый, почти нечеловеческий. Дину больно. Ему так больно, будто этот джедай вырвал и унёс с собой кусок его живой плоти. А ведь всего несколько минут назад Дин держал в руках всё — свой мир, свою цель, свой Путь. Всё, что ему было нужно, и никакой дурацкий чёрный меч и пресловутый титул не могли сравниться с этим. А теперь его руки пусты, и он сам чувствует, что пустеет. Судьба насмехается над ним, предлагая власть и влияние, когда Дин просто хотел обнять своего крошку и, может быть, поплакать немного в тишине и покое. Слёзы помогли бы ему отпустить всё пережитое, но сейчас от них только хуже. Рыдания раздирают горло, и Дин почти теряет себя в этой боли, но какое-то новое чувство отвлекает его. Он пытается сосредоточится и, определив его источник, тянется к своей поясной сумке. Что-то лежит в ней и это что-то слабо шевелится. В руке Дина оказывается блестящий металлический наконечник от рычага, и Дин смотрит на него почти с изумлением. Сквозь перчатку вряд ли чувствуется тепло, но ему кажется, будто в его ладони лежит что-то живое. Будто шарик дышит, неощутимо, но явственно. Дин не сжимает его, а держит на сложенной лодочкой ладони так бережно, словно в самом деле боится повредить. Он прислушивается, но не к внешним звукам, а к тому, что исходит изнутри, и улавливает что-то ещё. В его симфонии боли начинает звучать новая эмоция, другая... будто не принадлежащая ему. Маленькая тёплая эмоция, как свежий порыв весеннего ветра над затянутым дымом полем боя. — Грогу... — выдыхает Дин, и маленькая тёплая эмоция становится отчётливее. Дин закрывает глаза. Он понятия не имеет о той странной джедайской Силе, но сейчас чувствует силу куда более важную — Силу связи со своим ребёнком. Эта связь не оборвалась и не исчезла с уходом Грогу, она крепко соединила их, и Дин внезапно с трепетом понимает — это навсегда. Что бы ни произошло, как бы далеко друг от друга они ни находились, Дин и Грогу навсегда останутся семьёй, отцом и сыном, кланом двоих. Это буквально ошеломляет Дина, и он снова чувствует слёзы на глазах. Только теперь эти слёзы не горькие и не болезненные, и Дин не пытается сдержать их, позволяя солёной влаге течь по щекам. Он берёт металлический шарик в обе ладони и склоняется к нему почти вплотную. — Я люблю тебя... — шепчет Дин. — И я всегда буду любить тебя... Он замирает, чувствуя, как маленькая тёплая эмоция поёт в его груди, заглушая тоскливую сиротскую песню, а потом открывает глаза и смотрит на круглую блестящую вещицу в своих ладонях. Металлический шарик, ставший символом их связи, и пока он был у Дина — это означало, что Грогу обязательно вернётся домой.