«Ее декабрь, мой май»

В ее номер мы поднялись молча, молча же я целовала полуобнаженные округлые плечи, легкую дымку с обратной стороны шеи, затем снова плечи, локти, запястья, руки. Я чувствовала, что здесь, в бархатном полумраке номера, куда она привела меня сама, Мария вверилась мне безропотно и теперь готова отдаваться без остатка, принимая в себя все, что подарит ей эта внезапно снизошедшая на нас ночь близости. Я нежно развернула Марию к себе, взяла за руку и подвела ее к высокой кровати, легким нажимом на плечи заставив сесть на край. Я ласково провела ладонями по ее растрепавшимся локонам, легко поцеловала в шею и соскользнула вниз, на мягкий ворс ковра. Теперь я сидела у ног Марии, невесомо поглаживая кончиками пальцев матовую ткань ее чулок, плавно двигаясь вверх по голени, обводя колено и снова возвращаясь ниже, не спеша пересекать заветный рубеж, где под платьем заманчиво белела нежная кожа бедра. Я сняла с Марии туфли и ласкала ее маленькие ступни, бережно разминая пальцы, перебирая их в своих ладонях, как редкие драгоценные камни. Иногда я осмеливалась поднять голову и каждый раз встречалась с ее широко распахнутыми глазами: она смотрела на меня сверху вниз с уверенным любопытством, уже разгоряченная от желания, но еще не потерявшая голову. Ее требовательный взгляд без слов дал мне понять, что она хочет увидеть меня обнаженной. Я медленно поднялась с колен, отступила на шаг и, не прерывая нашего зрительного контакта, легко сбросила с себя платье, комбинацию и чулки. Несколько секунд я не двигалась, позволяя взгляду Марии беспрепятственно блуждать по моему телу, но затем вновь опустилась к ее ногам, настойчивым и раскованным движением давая понять, что теперь мы будем играть только по моим правилам. Эта сладкая нега продолжалась несколько бесконечных минут: я, полностью раздетая, ласкала Марию языком, стоя на коленях в изножье кровати, а она полулежала на ее краю, оперевшись на локти и запрокинув назад голову, пока ее грудь высоко и часто вздымалась от сбившегося дыхания и тихих стонов. Не желая раздевать Марию полностью, я мучала и пытала саму себя, жадно рисуя в воображении то, что оставалось сокрытым под пуритански-непроницаемой тканью ее платья. Лишь жемчужно-белая шея, округлые женские плечи и красивый изгиб ключиц были доступны моему взору, и я доводила себя до исступления, пока любила их одними глазами, не прерывая своих страстных ласк. Наконец ее тело напряглось, замерло и рассыпалось на миллиарды атомов экстаза, когда Мария, изогнувшись в талии, отдала воздуху последний, самый глубокий стон пика наслаждения. Потом мы лежали рядом, я целовала и обводила пальцами ее губы, а Мария изучала меня, нерешительной плавностью движений выдавая в себе неопытность. Догадка о том, что я стала ее первой любовницей, распаляла меня ещё сильнее, и из наших тел долго изливался одинаково сильный жар, окутывая обеих невидимым коконом сладострастного забвения.

***

Утро шагнуло к нам в номер без стука, резко раздернув занавесь ночного забытья и смахнув мою полусонную негу. В разоблачающем утреннем свете Мария по-прежнему казалась красивой, но теперь была похожа на хрупкую бабочку, с крыльев которой за ночь облетела вся пыльца. Ее светлая кожа казалась почти прозрачной, а под глазами пролегли синеватые тени, придавая ее тонким чертам болезненный и какой-то уже совершенно бесплотный вид. Почти не говоря друг с другом, мы оделись и вышли в коридор. Тихий щелчок закрывшейся за нами двери окончательно отрезвил меня и напомнил, что пора попрощаться, пока стыд от содеянного не запятнал чувственные переживания минувшей ночи, которую мне во что бы то ни стало хотелось уберечь в памяти надолго. У лифта мы с Марией повернулись друг к другу, и она посмотрела на меня нежным, почти материнским взглядом, от которого меня почему-то больно пронзило безнадежным предчувствием утраты. Я подняла руку и в последний раз погладила ее мягкие волосы, желая что-то сказать напоследок, но не находя подходящих слов. Мне не хотелось целовать Марию в губы, и я оставила теплый отпечаток поцелуя на ее белом лбу, одновременно легко сжав ей руку, интуитивно догадываясь, что именно такого прощания желает она сама. Там мы и расстались, оставив за дверью пустого номера безликую тайну человеческой близости и одну хрупкую, несвершившуюся надежду на любовь. Я больше никогда не видела Марию, а спустя полгода после нашей последней встречи узнала, что она умерла от рака в Париже, едва застав начало весны. В свой любимый город она улетела, зная, что больше оттуда не вернётся, и мне до отчаяния сильно хочется верить, что тамошняя зима не была с ней чересчур холодна.