avec toi je suis roi
хината умеет улыбаться по-разному: широко, искренне, заряжая всю команду карасуно своей неиссякаемой энергией, открывая соигрокам третье или четвертое дыхание — для всех; и самыми уголками губ, застенчиво и скромно, пробуждая цветение нежности и тепла в душе, заставляя колени предательски вздрагивать — для кагеямы. улыбнется, зальётся краской от смущения и отвёрнется тут же, делая вид, что ничего не было, а кагеяме страдай от невозможности продлить это мгновение и необходимости держать лицо холодным и сдержанным. выругаться про себя, стиснуть кулаки, а потом весь вечер ненароком искать искрящийся взгляд карих глаз. и не представлять, знает ли шое, что он его ищет, жаждет не только взгляда, останавливается на его губах, острых коленках во время разговора и порой постанывает ночами с именем «х и н а т а» на губах. и невозможно никак ни словесно, ни тактильно выразить мучающие тобио чувства. только в пасах: в полном доверии и уверенности, что шое не подведет, прыгнет выше головы, если надо, пробьёт так, что мяч отлетит до потолка, заряжая своим азартом всю площадку, высвобождая на несколько секунд все сильнее разгорающуюся с каждым заработанным очком влюбленность тобио. и национальные соревнования — апогей чувств кагеямы, укрепление его связи с хинатой, как романтической, так и напарнической, тесно переплетающихся друг меж другом. то, какой путь они прошли бок о бок, как развили свои навыки совместными усилиями, как уверились в своей предначертанности друг другу как связующего и доигровщика — вот, что должно проявиться на национальных, что имеет настоящую ценность для кагеямы. но как можно признаться в этом шое, как можно открыть двусмысленность отношения к нему?.. кагеяма не знал, и в ночь перед игрой с инаризаки его мысли были далеки от волейбола, а в пульсирующей голове вырисовывался образ шоё, который к тому моменту давно посапывал на футоне поодаль и не терзался такими глубокими переживаниями. перед тем, как заснуть, он предвкушал грядущую игру с фаворитами национальных соревнований и несколько раз поймал себя на мыслях об ацуму мие: «интересно, а он хорош так же, как и кагеяма? его же зовут лучшим связующим школьного уровня...» ночь — беспокойная от переживаний, сны — мутноватые, быстрые. очередной раз, когда кагеяме перед соревнованием не удается выспаться. зато просыпновение мягкое, плавное, сопровождающееся тихими обрывистыми мыслями хинаты вслух: повтор прошедшего накануне анализа команды инаризаки, какие-то тактики забивания мяча, понятные только рыжему доигровщику, несколько упоминаний его, кагеяминого, имени. в груди разливается тепло: о нем думают, с ним считаются, и рвущаяся наружу предательская улыбка так и норовит выдать его бодрствование. вместо этого кагеяма нарочно долго потирает глаза глаза и зевает, ища полусонным взглядом рыжую шевелюру. коротышка поворачивается на изданный зевок, ловит взгляд тобио и лучезарно улыбается, показывая большой палец: он уже готов к утренней тренировке и ничуть не боится соперников. этот энтузиазм вдыхает жизнь в кагеяму, и он тут же забывает об усталости и невыспанности. интересно, с каких пор связующий буквально живет хинатой?*****
было ли что-то страшное в том, что болельщиков, начинающих рассаживаться вокруг поля, у карасуно было в несколько раз меньше, чем у инаризаки, и почему все так за это переживали? единственной поддержкой, в которой нуждался кагеяма, был хината с его громогласными воплями после заработанного с подачи кагеямы очка и извечными вопросами, а заценил ли тобио вон тот его прыжок или приём. присутствие хинаты успокаивало, убаюкивало его расшатанные нервы и одновременно с этим разжигало в нем бешеный азарт: прямо здесь и сейчас бороться до последнего, пока не откажут ноги, пока не потемнеет в глазах от усталости, пока трибуны не взревут на последнем победном мяче карасуно. хината был рядом, и поле, разделенное сеткой, по другую сторону которого уже мелькала форма инаризаки, с каждым шагом все сильнее манило тобио. хотелось снова ощутить свою команду и ее слаженность, силу, и, растворив все переживания в игре, сосредоточиться на мелькающем в разных углах площадки мяче. почувствовать эту связь с хинатой, такую особенную и будурожащую. инаризаки встретили появившихся на площадке воронов с любопытством, словно не веря, что команда вроде карасуно выбилась в национальные. карасуно — прицениваясь: не каждый день встретишь таких сильных соперников. хината не выходил из своего репертуара во время тренировки: по мячу ударит, и тут же — глаза за сетку, пытливый интерес в них зашкаливает. и смущение, как будто он подглядывает за переодевающейся девчонкой. кагеяма про себя усмехается: «как же эти полтора метра напоминают ребенка», а в душе — благоухания распускающихся цветов. раньше кагеяма старался их затоптать, вырвать с корнем, представить их в теплице, в кои-то веки, и просто проходить мимо, не заглядывая внутрь. а потом свыкся. игнорировать влюбленность было невозможно: потратив полночи на убеждения себя в том, что щенячий восторг, граничащий с обожанием, — просто «продукт» дружеских чувств, и заснув лишь под утро, кагеяма просыпался после сна, в котором ощущал мягкие податливые губы шоё на своих, и все начиналось по новой. отрицание, негодование — всё это было пройдено благодаря однажды пришедшей в его голову истине: его чувства к шоё — это не помеха и не преграда, а источник его сил, его стремления делать что бы то ни было качественнее и лучше. полное отсутствие претенденции на сердце хинаты было залогом успеха кагеямы, но он не мог отрицать участившиеся мечтания о взаимности. тем более, если к этому были, как ему казалось, предпосылки. право, чувства и мысли десятого номера карасуно оставались для кагеямы загадкой. (загадкой было ещё и то, думал ли вообще хината о чём-то помимо волейбола, потому что его успеваемость в учёбе указывала на обратное). болтливость, сопутствующее ей неумение держать язык за зубами и экстраверсия хинаты — всё это, однако, не исключало запрятанных в глубине души переживаний: он говорил о чём угодно, но не о личном. поначалу кагеяме казалось, что этого «личного» у хинаты нет вовсе: вся его жизнь была словно сконцентрирована вокруг волейбольной площадки и мяча. однако по истечению долгого времени, проведенного вместе, кагеяма осознал, что это было не так. нет, шоё никогда не скрывал и не даже пытался скрыть свои эмоции, от ответов на нечастые вопросы тобио не увиливал, но во всем его поведении сквозила какая-то недоговорённость: чувствовалось, что в хинате было ещё много такого, что кагеяме только предстояло в нём увидеть, возможно, помочь раскрыть. и дело касалось уже не волейбола: абсолютно все в карасуно знали, что в хинате скрыт огромнейший потенциал, и пока они видят лишь небольшую его долю. нет, речь шла о чём-то более личностном, глубоком, скрытом от посторонних глаз. и кагеяме безумно хотелось, чтобы шоё доверил ему себя настоящего. уверенность — вот, что напрочь отсутствовало у кагеямы. а неловкая, смущённая улыбка, которую шоё из раза в раз старался подавить, была единственным намёком, единственным проявлением чувств хинаты. а сколько значений она могла в себе таить, кем только кагеяма не мог быть для своего д р у г а. и идеально подходящим связующим, чьи пасы были гарантией успешной игры шоё, и хорошим другом, чья «хорошесть», правда, заключался в убийственных взглядах, игнорировании и принижении достоинств хинаты (а то зазнается еще), и, возможно, объектом воздыхания... никакого эпетита к «объекту воздыхания» кагеяме, сколько ни старайся, додумать не удавалось, как не удавалось и найти причины для влюблённости в него. одноклассницы находили в нём что-то, заставляющее их юные сердца трепыхать и придумывать ванильные любовные истории с его участием по ночам, но тому было простое объяснение: они его не знали. а незнание человека, как всем известно, порождает уйму домыслов и идеализирование оного у себя в голове. и вот кагеяма уже не просто резкий, холодный, отстраненный и вспыльчивый; а загадочно-нелюдимый из нежелания ранить своим характером, унаследованным от отца, которого, он, разумеется, ненавидит... реальность же была такова: за то время, что они знакомы, идеализированный образ кагеямы у шоё мог треснуть раз тридцать, если не больше. кагеяма не страдал от заниженной самооценки, не проводил дни (хотя часы — бывало) в переживаниях о том, что хинату он никак не привлекает. просто такому солнечному, живому, искреннему ребёнку определённо точно не подходил грубый, холодный, скупой на проявление чувств кагеяма. что бы хината делал с этой его чёрствостью, резкостью, неумением делиться своими мыслями? расстраивался бы и считал, что делает для тобио слишком мало, раз не получает необходимой отдачи. хотел ли он обременять своими чувствами хинату, обрекать, как казалось кагеяме, на страдания из-за их полной несовместимости, несопоставимости характеров? нет. поэтому кагеяма довольствовался тем, что имеет: по крайней мере, они были связаны волейболом, совместным возвращением домой после тренировок и нежностью улыбки хинаты.