Ведьмак: неизданное

Почерневшие, местами проржавевшие завитки решётки слегка холодят сведённые судорогой, побелевшие пальцы правой руки. Левая безотчётно теребит листья дикого винограда, запутавшиеся в кованом узоре. Цири нервно покусывает обветренные губы. Соль переплетается с горечью, комом застревает в напряжённом горле. Бывшая цинтрийская княжна, подслеповато щурясь, силится разглядеть силуэты за помутневшим витражным стеклом. За пыльным, затянутым паутиной широким окном весело потрескивает камин. Стол, украшенный букетом из высушенных полевых цветов, накрыт домотканой вышитой скатертью. Пышущий жаром котелок с наваристой похлёбкой призывно дымит в центре длинного стола. Красивая крутобёдрая южанка закатывает рукава льняной рубахи выше локтя, обнажая смуглые руки. Остро отточенный нож порхает в длинных пальцах, нарезая печёного кролика на аккуратные кусочки. Курносый мальчуган пяти лет осторожно тянется за самым поджаренным куском, получает лёгкий подзатыльник, обиженно куксится. Его старший брат насмешливо хохочет, мягкие чёрные кудри рассыпаются по худым мальчишеским плечам. Старшая сестра тщательно собирает хлебные крошки со стола; голубые, словно виковарское небо, глаза почти не видны за пушистыми ресницами. Цири глядит, глядит и не может оторвать взора от высокой, чуть сгорбленной грузом лет фигуры у камина. Он оборачивается, быстро подходит к столу, подхватывает тяжёлый вертел из рук молодой хозяйки, нежно целует её в лоб. Бывшая цинтрийская княжна до боли стискивает иссечённые тонкой паутиной шрамов кулаки. Жгучая обида поднимается в груди неукротимым огнём, проступает под трепещущими веками, грозит излиться наружу. А чего она ждала? Что он будет преданно ждать её столько нестерпимо долгих лет? Она же не ждала. Бунтовала, воевала, стонала каждую ночь под своим лордом-мужем. И рожала всё новых сыновей, высоких, статных, с ядовитой зеленью непокорных глаз. И лишь в редкие ночи, забывшись беспокойным сном в кресле у жаркого камина, или на подбитом медвежьей шерстью плаще в самой чаще Броселианда, Цири видела над собой бескрайнюю, сияющую синеву его глаз, и чувствовала, как непокорные смоляные вихры щекочут раскрасневшиеся щёки. Когда перед Ласточкой положили израненное, обескровленное тело Галахада, завёрнутое в его карминовый плащ, что-то мучительно, безвозвратно оборвалось в её груди. Она упала на колени, нежно касаясь пальцами болезненно сжатых губ своего супруга. Цири знала: теперь она вольна делать всё, чего пожелает. И когда она спускалась по увитой диким виноградом замковой стене, её старший, Уиллард, молчаливый и рассудительный, как его покойный отец, лишь бесшумно закрыл узорчатые ставни и грустно улыбнулся уголком тонкого рта. Утром Сигманд найдёт записку на нетронутой с вечера постели. Колючим, размашистым подчерком матери лишь три слова: "Однажды вернусь. Люблю". И вот теперь она здесь. Так и не ставший до конца нильфгаардским Виковаро холодит бывшую принцессу и леди пронзительным горным ветром. Виноградные лозы оголились, почернели. Как и сердце Ласточки. В этой жизни нельзя получить всё, а потом попросить ещё немного. В конце концов, каждый заслуживает свой шанс на счастье. И свой она использовала сполна. Цирилла болезненно выпрямляется, разворачивается на стоптанных каблуках, накидывает на припорошенные сединой волосы подбитый мехом капюшон. Идти ей некуда. Да и не всё ли равно теперь, когда?.. -  Вы заблудились? - низкий, хрипловатый, с мягкими южными нотками, его голос выбивает дыхание из груди бывшей княжны. Она мучительно замирает, не в силах ни ответить, ни обернуться.  - Сегодня жуткий холод. Не хотите зайти в дом и погреться? Цири безмолвно качает головой, выцветший капюшон колышется в отрицании. Лишь бы не выдать себя непрошенной дрожью, не разрушить хрупкое, выстраданное счастье. Она поспешно поднимает руку в благодарном жесте и твёрдо шагает прочь по промерзшей тропинке. Кружка горячего вина в придорожном трактире отогреет заледеневшие пальцы... ...Кагыр боится пошевелиться. Малыш Ниалл сладко уснул прямо у него на коленях, свесив вихрастую голову с уютно укрытого пледом локтя. Ему не хочется тревожить безмятежной сон мальчишки, и бывший нильфгаардский рыцарь смотрит в пламя камина. Гибкие языки огня, извиваясь, отбрасывают причудливые тени на тщательно выбеленные стены, на скрипучую лестницу, скрытую в полумраке. Кагыр глядит, глядит во все глаза и не может перестать думать о странной путнице, стоявшей у калитки. О серебристом локоне, выбившемся из-под мехового капюшона. А что если?... - Хочешь, я отнесу его наверх? - Тегвен вышла из тени неожиданно бесшумно, присела рядом, положила голову на его плечо. - Не нужно. Он так славно тут пригрелся. Я посижу с ним ещё, а ты поспи, - он ласково поцеловал молодую женщину в тёмную макушку, вдыхая запах терпких трав. - Кто она? - голубые, как виковарское небо, глаза стали почти чёрными, пламя камина пляшет в расширенных зрачках. Брови Кагыра сходятся на переносице, глубокая морщинка между ними застывает в немом вопросе. - Та женщина, что стояла сегодня возле нашей калитки. Ты знаешь её? - Не думаю, - бывший офицер отводит глаза, сдерживая глубокий, болезненный вздох. Не может этого быть... - Ты всё ещё ждёшь её, так ведь? - в голосе Тегвен сквозит плохо скрываемое сочувствие. И Кагыр невольно улыбается. Лучики тонких морщин разбегаются от нежданно помолодевших, блестящих глаз. - Я буду ждать её. Завра, через неделю, и через тысячу лет, - он кусает обветренные холодом губы, будто решаясь на что-то. Медленно встаёт, опускает малыша в глубокое кресло, накрывает пушистым пледом, целует в сонные глаза. - Я совсем запамятовал. Хаблок просил меня заглянуть к нему в трактир. Одна из его сменных лошадей, кажется, расковалась, - хриплый голос нёсся уже из двери. Тегвен печально улыбается и покрепче обнимает спящего сына. Её детям хорошо здесь, с ним, под его защитой. Он любит их, а они обожают его. Но разве он не заслужил настоящего счастья? Того, что было предназначено только ему? Подойдя к затянутому паутиной окну, она смотрит вслед поспешно шагающему по тропинке дяде, и молится великому солнцу, чтобы ему не пришлось ждать ещё тысячу лет.