Когда Ёриичи Цугикуни родился, его отец, увидев странную метку на лбу младенца, возвестил, что тот принесёт роду Цугикуни бесчисленные несчастья. Даже согласившись не убивать младшего сына, отец всячески старался оградить семью от его существования. Ёриичи не винил отца: тот действительно свято верил в подобные знамения, как и в то, что рождение близнецов само по себе — несчастливая примета. И хотя многие, услышав о суеверности старшего господина Цугикуни, лишь качали головами, сам Ёриичи то и дело задавался вопросом: а так ли его батюшка был неправ?
Когда Ёриичи был рождён, мама с папой то и дело ссорились из-за него. Всё детство Ёриичи старался свести контакты с миром к минимуму, чтобы не принести родным несчастье. Стоило же ему заговорить и проявить себя на тренировке, мечта его брата стать самураем была сломана, а мать мальчиков скоропостижно скончалась от давно пытавшей её хвори. Ёриичи убежал из дома. Он думал, что его отсутствие предотвратит беды семьи. Он думал, что проклятие, о коем твердил отец, распространяется лишь на семью Цугикуни. Он ошибся.
Десять лет прошло перед тем, как ошибка дала о себе знать. Быть может, не будь Ёриичи на свете или будь на его месте кто-нибудь другой, Ута была бы до сих пор жива и благополучно воспитывала бы дитя. Так и не сумев принести близким счастье, Ёриичи решил: пускай его сила послужит хотя бы избавлению других от несчастья. Сделавшись охотником, он сумел сберечь немало жизней. И пусть помощь людям была его искренним намерением, крылась за нею и небольшая корыстная прихоть. Возможно, если такой помощью Ёриичи искупит свою вину за принесённое другим горе, он сможет зажить, не влача за собой шлейфа горькой печали. Но, хотя отца к тому времени давно не стало, опасения его продолжали сбываться. Сперва Мичикацу бросил жену с детьми ради службы охотником, а затем — сделался демоном, предав людскую природу и пролив немало невинной крови. И хотя в обоих случаях решение принимал сам Мичикацу, Ёриичи не мог перестать винить себя за то, что стал мотивацией к поступкам брата. Не уберёг близнеца, не уничтожил Мудзана с первого раза, не защитил Ояката-саму, покрыл позором себя как охотника, а ведь именно охотники дали ему кров и помогли найти смысл жить после гибели супруги. Не будь Ёриичи, стольких его близких не нашла бы беда. Не будь его...
— Ёриичи-сан, пойдёмте? — Сумире приблизилась к берегу ручья и улыбнулась, не отпуская руку Сейджи. Ёриичи смиренно кивнул и, кинув последний взгляд на беспрестанно журчащий ручей, последовал за юными Камадо.
Всё верно. Не будь его, не было бы и этих детей. И пускай Ёриичи непосредственно не участвовал в их зачатии и рождении, в день, когда их матери с отцом грозила опасность, он применил свою силу правильно.
То, что никак нельзя было принять за случайность, казалось ему порой нелепой шуткой судьбы, её насмешливой издёвкой. Расклад, что долгие годы мучал его в кошмарах из прошлого, догнал его и повстречался с ним вновь лицом к лицу: один и тот же сельский дом, девушка в родах и демон. В тот день, когда Ёриичи не смог спасти Уту и ребёнка, время для него будто остановилось. Когда же он вернулся сюда и спас Сумиёши с Суяко, а потом помог Сумире появиться на свет, застывшие давным-давно мгновения возобновили свой ход. Уже тогда Ёриичи ощутил свои руки свободными от кандалов своего незримого и безымянного проклятья. Но горький опыт не позволял сделать шаг ближе к тем, кого Ёриичи успел за столь короткий срок полюбить. Каждый раз, когда тянулся к Камадо, он отдёргивал руку, будто боясь обжечься. В действительности же он страшился обжечь
их.
Но время идёт. Течёт, словно река, залечивая раны и выбоины на израненной душе. Дом, однажды утопленный в волнах глицинии в знак решимости Камадо, теперь окружён солнцами жёлтых хризантем. Год назад глицинию пришлось срезать и продать черенки в деревне. Никто, похоже, не жалеет о перемене: Сумиёши больше нравятся яркие клумбы, Сумире гораздо легче рисовать пушистые головки хризантем, а Кокушибо избавлен от неприязни, что он испытывал при прохождении противодемонической ограды. Солнце всё так же не жжёт его, во всяком случае, не более, чем любого смертного. Напротив, под солнечными лучами, как говорит Кокушибо, ему легче сохранять человеческий облик.
Ренгоку заходит иногда или присылает весточку с вороной. Сложно сказать, все ли о́ни уже истреблены, но миссий у охотников всё меньше, а значит, если какие демоны и живы, они не лакомятся более людьми. В числе таких наверняка Тамаё. Ёриичи часто вспоминает её: хоть об этой необычной демонице он не слыхал уже давно, но уверен, что она нашла своё место в новом, чуждом для демонов мире.
В погожие безветренные дни сладковато-копчёный запах костра часто окружает этот дом. Жёлтые хризантемы впитывают его и сияют.
— Па-а-ап, пойдём на рыбалку! — ноет Сейджи, повиснув на руке у сестры, когда они втроём с Ёриичи подходят к крыльцу.
— После обеда сходим, сынок. Сейчас надо поработать, — Сумиёши, как обычно, непреклонен, когда дело касается труда.
— Давай-ка подсоблю тебе, чтоб быстрее управился, — предлагает Ёриичи. Работа не премудрая: всего-то погрузить кое-какие деревяшки из лесного сарая на недавно сколоченную повозку и доставить поближе к дому. Детей отправляют собирать хурму к полднику — она как раз поспела.
— Скоро начнутся первые холода, а у нас уголь будет тут как тут, — объясняет Сумиёши по дороге.
— Ты в последнее время трудишься не покладая рук, — отмечает Ёриичи.
— А как иначе? Семья у нас и так большая, а скоро ещё прибавление, — Сумиёши смеётся так тепло, что само солнце способно согреться от его улыбки. Ёриичи на миг забывает слова, глядя на него, а потом говорит:
— Так ты тоже давно заметил?
Сумиёши кивает:
— Давненько. Вы-то с Кокушибо-саном с вашим чудо-зрением, небось, ещё раньше... А я как увидел, как Суяко сушёную рыбу трескает, сразу всё понял. В обычное время она её терпеть не может.
Ёриичи не говорит вслух, но на самом деле у него на это есть ещё одна примета: когда Суяко беременна, она будто сияет изнутри спокойным и умиротворённым светом. Тему же определения отцовства в этом доме никогда не заводили и не заводят, главным образом потому, что в этом нет надобности. Все они одна семья и воспитывать детей договорились вместе так, будто они каждому из них родной крови.
Сарай, где некогда жил Кокушибо, переделали под склад поленьев. Приходя сюда, Ёриичи всегда удивляется тому, как, ничуть не переменившись внешне, эта хлипкая постройка теперь кажется далеко не такой мрачной, да и лес вокруг неё посветлел и запел на разные голоса. Один из них Ёриичи знает хорошо: громкое «Кар!» — и на его плечо, балансируя хвостом, тяжело усаживается трёхглазая ворона. Это весьма приветливое для демона существо теперь делит с Кокушибо один рацион питания: и хозяин, и питомица охотятся на лесных животных. Человеческую кровь Кокушибо вкушает редко, и то лишь когда Суми-сан или брат изволят его таковой побаловать. И пускай демоническая сила старшего близнеца уже не та, Ёриичи не перестаёт восхищаться его ежедневными упорными тренировками под ночным небом. Сам Ёриичи тоже не оставил искусство меча, только теперь выступает больше в роли учителя: Сумиёши настоял, что хочет овладеть дыханием солнца хоть на каком-нибудь уровне, и хотя до совершенства ему ещё далеко, Ёриичи совсем не торопит ученика. Даст бог, у них впереди долгая жизнь бок о бок. Вместе.
Что называют домом? Разве не место, где человек может выговориться обо всём, что наболело? Разве не место, где всегда примут и откуда ни за какие оплошности не прогонят?
Именно так. У Ёриичи был такой дом. В родном поместье Ёриичи считался проклятьем, здесь — стал хранителем. В доме Цугикуни он боялся сказать лишнее слово, здесь каждую его редкую фразу ждут и ценят на вес золота. Отсюда его не попросят уйти, а если сам он того пожелает, постараются удержать. Здесь не действуют никакие силы, кроме законов природы, а в природе нет только доброго или только злого. И дом этот, как природа, принимает все формы любви, каждое её проявление.
И всё же Ёриичи здесь не ради получения не доставшейся ему в детстве любви. А ради того, чтобы дарить эту любовь в ответ тем, кто окружает таковой его самого. И как отрадно видеть в их рядах родного брата: недавно Кокушибо выстрогал ему в подарок новую дудочку, куда искусней старой. Но ту, самую первую, из детства, Ёриичи, подвесив на шнурок, до сих пор носит у самого сердца.
Когда они с Сумиёши возвращаются, разросшиеся у дома молодые деревья отбрасывают послеполуденные тени. В сарае слышен детский смех и мяуканье котят, а грохот плошек на кухне, наоборот, стих. В большой комнате Ёриичи обнаруживает Суяко, что томно нежится в полудрёме, склонив голову на широкую грудь Кокушибо. Демон всячески стережёт сон девушки, осторожно её приобняв и оставив ладонь на её поясе. Ёриичи, неслышно ступая, подходит и садится рядом с братом, с отрадой наблюдая родное — человеческое — лицо.
— Братец, подари мне иглу, — просит он. Кокушибо, коротко кивнув, высекает из своей ключицы тонкий острый шип и вручает просителю. Поблагодарив ответным кивком, Ёриичи удаляется на веранду, где Сумиёши уже заготовил пару платочков и плошку крепкой настойки. Его отросшие до лопаток волосы забраны в жидкий хвостик.
— Готов? — вопрошает Ёриичи. В ответ ему с уверенностью пыхтят, и он начинает.
С первого уха крови падает пара капель, вторую мочку игла пронзает и вовсе почти бескровно. Сумиёши хмурится и шипит, лишь когда ранки протирают алкоголем.
Ёриичи, склонив голову, снимает обе свои крупные серьги Ханафуда и, протерев настойкой, украшает ими уши нового владельца. Сумиёши боязливо касается подарка, несильно покачивает головой туда-сюда, а потом поворачивается к Ёриичи, чтобы разделить с ним долгий-долгий взгляд, в котором
всё.
— Спасибо.
В этой стране не приняты громкие словесные признания, но в доме Цугикуни и Камадо они ни к чему. Им заменой благодарность, простая повседневная забота и готовность постоять друг за друга в беде. Готовность принять друг друга со всем, что есть.
***
Эпилог. Эпоха Тайсё
— Что вы, Томиока-сан, от нас не убудет! Поешьте, вам ведь завтра в такую даль идти! — уговаривал Танджиро, наливая гостю зелёный чай.
— Сегодня, — уточнил Томиока, но Танджиро нахмурился:
— Куда вы пойдёте на ночь глядя? Вам, городским, только кажется, что здесь одни лес да горы, а на самом деле кругом куча опасностей, тем более после захода солнца.
Остальные члены семьи Камадо поддержали Танджиро, окружив Томиоку обеспокоенными взглядами, и ему пришлось капитулировать:
— Так и быть, извольте принять на ночлег.
— Вот и славно! Кушать что будете? У нас немного, но есть горячее, рис с тофу, сестра сейчас онигири наделает...
Томиока думал настоять на своём хоть здесь, но дети вокруг так задорно хрустели сушёным бататом, что он неожиданно для себя проявил смелость, спросив:
— Редиса у вас не будет?
— Ах, простите... Вот, чего на зиму не запасли, — мать семейства, Киэ-сан, сидела напротив Томиоки, держа на руках одного из младших сыновей. — Но зато есть тыква, баклажаны. Танджиро сходит, если угодно.
— Благодарю, хватит и риса с тофу, — Томиока очень не хотел признавать, как сильно проголодался. Пока накрывали на стол, он отвлекал себя наблюдением за приютившей его в непогожий зимний день семьёй, и наблюдение это было взаимно. Те сорванцы, что уже дожевали батат, с интересом теперь косились на хранящийся в ножнах клинок посетителя. Киэ-сан уже не раз одёргивала малышей, но с детским любопытством совладать трудно.
— Да, необычного гостя вы с сестрой привели, — улыбнулась Киэ-сан, отлавливая очередного сына рядом с чужой катаной.
— Томиока-сан в полиции служит, мам, — поделился Танджиро с таким знанием дела, будто сам узнал об этом не полчаса назад.
— Вот как? А по каким делам в нашем лесу?
«По уголовным», — захотелось ответить Томиоке, но допускать грубость в адрес хозяев дома он всё же не решился. Сказал лишь:
— По распоряжению начальства, — и добавил, переводя тему: — а сами-то вы тут жить на горе не боитесь? Медведи вон расхаживают. И не только...
— Да мы как-то приспособились уже...
— А «не только» — это вы про кого? — в комнату вошла Незуко, старшая дочь, и водрузила на стол поднос с рисом, тофу и бульоном. По пятам за ней вбежала девчушка помладше — Ханако — с блюдом онигири в ручках.
— Ну, скажем, — Томиока пригубил чашку чая, — в деревне у подножья меня старик о демонах предупреждал. Говаривал, мол, в пасмурный день и ночью они здесь ходят.
— Ерунда, — рассмеялся Танджиро. — Демонов, если они когда и были, здесь уж давно и точно нет.
— По крайней мере, таких, которые бы вредили нам.
— Незуко!
— Да, мамочка?
— Не пугай честных людей сказками про демонов, хорошо? Ты мне обещала!
— Ладно, — девушка в тёплом розовом кимоно покорно усмехнулась и хитро прищурила пару ярких глаз с вертикальными зрачками. А может, то была лишь игра света и Томиоке почудился отблеск нераскрытого секрета в её взгляде. Переспрашивать он не стал, наконец позволяя себе отобедать.
На улице уже стемнело. Вьюга выла за окном, прерывая свою песню карканьем одинокой вороны. В печке трещал огонь, храня те остатки уютной атмосферы, что вмиг рассеялась, стоило речи зайти о демонах. Томиока не был мастак в светских беседах, да и охочим до разговоров его назвать было сложно, однако в этот раз он сам поспешил разрядить напряжение, обратившись к Киэ-сан:
— А сын у вас, вижу, деловой и не робкого десятка.
— Такой уж он у нас, — смутилась Киэ-сан. — Всегда был всей семье первым помощником, а как моего мужа не стало, так и заработок на нём. Всё-таки старший мужчина в доме.
— Да ну, будет вам! — Танджиро смущённо почесал затылок.
— Не каждый на медведя-шатуна с топором пойдёт, — прервал его возражения Томиока. — А уж тем более не каждый с ним справится. Не подоспей ты сегодня, как знать, сидел бы я сейчас живым перед вами...
— Я рад, что смог помочь, — Танджиро искренне улыбнулся и потёр отмеченный замысловатым родимым пятном лоб. Было видно, что парень нервничал от обилия похвал. — На самом деле это не так уж сложно: главное — правильно дышать, так говорил мой дедушка. А папа меня и движениям обучил всяким боевым, вот они и пригодились.
— Вот как, — прикрыл глаза Томиока. Хоть и неохотно, но он вынужден был признать: слова юноши о дыхании и его движения в бою вызывали любопытство. Однако и без них намётанный глаз офицера мог отметить выдающиеся способности и ответственный нрав его молодого спасителя. Томиока редко произносил слова благодарности без повода. В этот раз повод был, но всё-таки полицейский решил выразить свою признательность за спасение другим, более прагматичным, способом.
— Как закончим с едой, прошу подать мне бумагу и чернила, — проинструктировал он и повернулся к Танджиро. — Поступишь в кадетский корпус столичной полиции по моей протекции.
— В-вы серьёзно? — от изумления Танджиро едва говорил, но радость в его восклицаниях была совершенно очевидной.
— Более чем. Ты, я вижу, любишь и умеешь помогать другим. Может, демонов и не бывает, но среди людей есть те, кто ничем не лучше их. Наша задача — мирный люд от таких защищать. И платят за это неплохо — всяко больше, чем на продаже угля сейчас заработаешь. Соглашаться или нет — дело твоё, но если соберёшься, поезжай в Токио да передай моё письмо офицеру по имени Саконджи Урокодаки. Дальше он распорядится.
Всё ещё ошеломлённый, Танджиро вопросительно — почти умоляюще — взглянул на мать. Та и сама была застигнута врасплох неожиданным и щедрым предложением путника, но её аметистовые глаза лучились гордостью за сына и одобрением.
— Вот здорово! — воскликнул Такео, мальчишка с родинкой под правым глазом. — А мне можно будет так же, когда подрасту?
— Вот подрастёшь, тогда будет видно, — усмирила его Киэ-сан с неизменно доброй улыбкой.
Остальные дети наперебой принялись восхищаться самым старшим братом, проча ему блестящее будущее в полиции. Лишь малыш Рокута принялся всхлипывать, и матери пришлось отойти с ним, чтобы его успокоить.
— Вы уж простите, Томиока-сан: Рокута у нас сильно по папе скучает, а тут ещё и брат от него уедет, — оправдала младшего Незуко. — Ничего, свыкнется.
— Я ведь и сам скучать по вам ой как буду, — с мечтательной улыбкой вздохнул Танджиро.
— Поезжай-поезжай, брат! — запели в два голоса Шигеру с Такео. — Мы уже здоровые, без тебя тут как-нибудь сдюжим, не бойся.
— А чтоб не скучать, как-нибудь возьми меня с собой в столицу? — ласково попросила Незуко. — Так хочу там осмотреться!
— Обязательно, — Танджиро кивнул сестрице и взял её за ручку своей мозолистой, привыкшей к тяжкому труду рукой. — Всем вам подарков привезу, как приеду, а тебе, Незуко, непременно куплю новое — самое красивое — кимоно! Вот увидишь!
— Славно. Вот только это, — Томиока красноречиво указал на уши, подразумевая крупные и яркие серьги Танджиро, — на службе придётся снять.
— Как так? — изумился будущий кадет. — Томиока-сан, никак нельзя, это ж ведь наследные серьги от батюшки мне отошли! Может быть, можно как-нибудь...
Дрова весело трещали в печи в унисон весёлой болтовне, дым валил из трубы, а радостные голоса глотала лунная ночь и рассыпала серебристой пыльцой по сугробам. Грозная высокая тень долго лежала на стене деревянного дома, не двигаясь.
— Кажется, нам с тобою пора... — длинные полы лёгкого жёлтого кимоно в цветочек качнулись, задевая застывшую снежную корку.
— И правда, — чёрная тень исказилась, сползая вниз и неспешно ускользая вслед за позёмкой в чащу леса, где вспыхнула шестью всевидящими огоньками.
Чуть выше по склону горы, где ещё держались за полуголые ветки багряные кленовые листья и торчали из снега сухие стебли ликорисов, стояли высокие каменные врата-тории. Поздней ночью две тёмные фигуры — одна крупная и высокая, вторая хрупкая и миниатюрная — шагнули в те врата по лунной тропе, не оставив после себя ни следа на снегу.
