All the flowers to bring you home

— Моё имя Кокушибо, — голос Первой Высшей Луны грянул по августовской ночи разрастающимся громом. Обрамлённое пылающими метками лицо не выражало ни гнева, ни сочувствия, но многоглазый меч в крепкой руке ветвился и рос, набирая силу. Поразить предстояло не одну цель, а сразу несколько. Одним ударом. Этот удар всё и закончит. Станет точкой в написанном им письме, в том пути, по которому он до сегодняшнего дня шёл. Пора. — Ах, Кокушибо-сама! — всплеснул руками Энму. — Какой отрадой для меня будет лицезре… Алеющий меч разрубил крепкую шею точно посередине, приводя в негодность искусно вылепленное человекоподобное тело болтуна. Не остановившись на этом, удар прошёлся по дуге, посылая в полёт над деревней множество сияющих смертоносных лунных серпов. Один из них угодил прямо в шпиль деревянной башни и рассёк тот вместе с обвившимся вокруг него жирным щупальцем-лозой — таково было истинное тело Энму, его голова и его сердце. Прочие лозы тут же попадали с домов и прилавков, ссыхаясь, корчась и панически вращая глазами. Когда последняя из них обратилась в пепел, послышался первый кашель: селяне начали приходить в себя. Гирлянды фонарей, крепившиеся к обрубленному шпилю, лежали на земле погасшими, погрузив деревню в ночной мрак. Кое-где, где огоньки свеч пережили падение, бумажные фонари вспыхнули огнём, но очнувшиеся люди быстро их потушили. — Должно быть, это ёкай… — Нет же, это мы кому-то из духов предков не угодили! Спросим у мико, что делать. Взволнованные толки слышались то тут, то там, и лишь супруги Камадо с Ёриичи ни о чём не спросили. Сейджи ревел. Сумире гладила его по голове. А Кокушибо смотрел на них безо всякой опаски: он поступил по воле своей. Пускай теперь, на скудных порциях человеческой крови, Кокушибо был не так силён, как прежде, он остался вторым после прародителя демонов. Порешить несколько смертных и расправиться с Первой Низшей Луной было для него в равной степени легко. Куда сложнее было выбрать между этими двумя вариантами. И только избрав один из них, Кокушибо понял, что ни за что на свете не предпочёл бы второй. Решение было тяжёлым, но на самом деле лёгким. Другого шанса в одночасье избавиться от Ёриичи не было и не будет. Но к чему этот шанс, если нет больше такой потребности? Противостоять Ёриичи его звало честолюбие, а пожелание смерти младшего брата диктовала зависть. Но что в действительности принесли самые отчаянные его усилия? Смешно взглянуть. Из-за своего эгоизма и привитых отцом непомерных амбиций он, Мичикацу, пришёл к тому, от чего бежал: к жизни в маленькой тесной комнате без шанса видеть белый свет и без исполнения своей главной детской мечты — быть самураем. Судьба описала круг, и продолжать двигаться по этому же пути не было никакого смысла. Но, что немаловажно, не было на то и желания. Сила, которую он жаждал, оказалась лишь инструментом для получения признания если не у окружающих, то хоть в отчем доме. Потребность же получить эту силу больше не отзывалась в сердце Кокушибо трепетом, хотя он проверял это в своих мыслях каждый божий день, коротая время в лесном сарае за долгими размышлениями. В поместье Цугикуни для получения любви и заботы недостаточно было быть сильным. Нужно было быть сильнее кого-то. Сильнее других. Желательно, сильнее всех. В бесконечном беге конкуренции забывать себя, забывать изначальную цель. Смотреть только вперёд, всегда видеть там спину Ёриичи и знать, что пока Ёриичи сильнее, он всегда будет получать больше Мичикацу, и никак по-другому. Потому что так устроен мир, правда же, отец? А потом оступиться, упасть и найти себя в гуще соснового бора рядом с домиком, утонувшим в глицинии. И обнаружить, что впервые в жизни брат ничего у тебя не отнимает. И что ты, даже ослабший, неожиданно получаешь равную с более сильным братом заботу и любовь. И когда добрые измазанные углём руки снимают кандалы с твоих запястий, цепи падают и с твоего сердца. Всех трёх. На обратном пути Кокушибо молчал, и все молчали вслед за ним. Лишь Ёриичи безмолвно и незаметно для других зацепился пальцами за рукав одежды старшего брата. Глупый жест маленького ребёнка, но сколько в нём было ласки. Сумире и Сейджи уже клонило в сон, но они бодрились что есть сил: им не хотелось пропустить сплав фонариков, тем более, что в деревне празднества быстро свернули, решив продолжить на другой день, когда духи угомонятся. Фонарики пошли пускать на речку, где обыкновенно рыбачили. Дети лучинками поджигали маленькие фонарики от большого и старались осторожно опустить их на водную гладь, чтобы не перевернулись. Ёриичи сжимал руку Сумире, а Суяко поддерживала сына за спинку и живот, чтобы он ненароком не упал с обрывистого берега. Река игриво журчала, вторя детскому смеху, и хотя их было здесь всего шестеро, почему-то присутствие ощущалось куда многочисленнее. Кокушибо предположил бы, что духи умерших и впрямь присоединились к их веселью, если бы не ведал правду. Кое-кто, однако, здесь присутствовал. Кокушибо оглянулся и, разделив долгий взгляд с девушкой в ярко-жёлтом кимоно, учтиво ей кивнул. Ему ответили тем же — и улыбкой, которую он никогда при жизни не видел. Барьер из глицинии был для высшей луны что укус комара: большого вреда не приносил, но вызывал лёгкое жжение по телу и дискомфорт. Кокушибо решил, что мог бы привыкнуть к подобным симптомам, если бы потребовалось. Хотя бы ради того, чтобы любоваться сиреневыми гроздьями в белые ночи полнолуния. Так считала, кажется, и его ворона, с удовольствием обитавшая на крыше дома Камадо. У самого дома тлел в урне костерок и стоял утренний туман. Сумиёши не стал зажигать фонари: они с Суяко рассчитывали сразу уложить детей спать и вскоре после этого лечь сами. Однако Сумире, почти заснувшая на руках отца по пути домой, вдруг принялась хныкать и отказывалась засыпать без мамы с папой. После долгих перешёптываний с матерью девочка наконец успокоилась, а Суяко вернулась в большую комнату ко всем. Растерянная. — Ей приснился плохой сон в деревне, когда мы заснули. Говорит, не хочет, чтобы он сбылся, — пояснила она. — И я тоже не хочу. Ведь мне приснился такой же. Приснилось, что всё у нас с вами, как сейчас, спокойно и хорошо, но что-то всё время не так. Я во сне всё металась, что-то искала, вспомнить не могла, что ищу. Бегала всё время в лес на пустое место, а там — ничегошеньки, кроме сосен. Ничего. Я поняла, только когда проснулась. Кокушибо-сана не было. А я всё искала, искала. — И я искал, — признался Сумиёши. — Мне точно такое же и приснилось. — Значит, всем нам, — Ёриичи задумчиво прикрыл глаза. — Так вот, что для вас стало кошмаром… — не зная, как подобающе среагировать, Кокушибо отвернул прочь своё ещё человеческое лицо. — Я должен ответить вам благодарностью… — Не должен, — Сумиёши покачал головой. — Для меня твой поступок и был ответом. — Так ты видел, как я… — И я видела! — поделилась Суяко. — Я будто бы была сразу и во сне, и там. И видела всё, хотя глаза были закрыты. Не знаю, как так, но Кокушибо-сан защитил нас. И это важно. Если бы не ты… — Ты мог бы пойти иной дорогой, братец, — подал голос Ёриичи. — Я был бы бессилен тебе помешать, сделай ты другой выбор, но ты выбрал нас. — И мы выбрали тебя. Кокушибо-сан, я… — Сумиёши оглянулся на Ёриичи и Суяко, — мы хотим, чтобы ты остался здесь. — Вы собрались впустить в свой дом природного врага человека, — напомнил Кокушибо, но Сумиёши настоял: — Ты нам не враг. Мы видели достаточно, чтобы это понять. Видели многое… — И вам понравилось то, что вы видели? — Кокушибо едва заметно ухмыльнулся. Неловкое молчание в комнате напомнило о совершенно определённой жаркой ночи под полной луной. Суяко отвела глаза, вероятно, зарумянившись в полумраке. Ёриичи остался бесстыжим образом непоколебим. Сумиёши же с рвением подался вперёд: — Понравилось! Но просто смотреть мало, хочется же и самим почувствовать. Кокушибо вздохнул: на всём свете один только Сумиёши мог говорить о столь интимных вещах с такой детской наивностью. Наверное, тем он и был демону по нраву. И он, и его жена относились к людям, подобных которым Кокушибо никогда ещё не встречал. Быть может, прервав свою погоню за силой и превосходством, он наконец обрёл возможность рассмотреть в каждом человеке что-нибудь уникальное. Так или иначе, своей привязанности к семье Камадо он более не мог отрицать. Подобно тому же, как не мог дальше имитировать для себя ненависть к брату, силясь спрятать за ней совсем иные чувства, прежде считавшиеся им за слабость. — Однако всё не так просто, — предупредил Кокушибо. — Питание кровью в столь малых количествах постепенно изматывает меня и обрекает на голод. Я не могу позволить себе пить у вас слишком много, но даже если смогу протянуть на небольших порциях, на вас скоро не останется живого места от моей кормёжки. — Но нет ли у демонов других способов прокормить себя? — Суяко встрепенулась, будто что-то вспомнила. — Ещё до возвращения Ёриичи-сана я как-то впустила в дом женщину. Она оказалась демоницей, что, по-видимому, не питается людьми. Она-то мне и поведала, что о́ни могут выжить за счёт крови животных или недавно умерших людей. Если бы я знала, что пригодится, я бы расспросила больше… — Ты не спросила её имени? — оживился доселе спокойный Ёриичи. — Ммм… Тамаё-сан… — попыталась припомнить Суяко и, кажется, попала в точку. Ёриичи удовлетворённо кивнул. — Ты знал её, брат? — поинтересовался Кокушибо, которому названное имя было также не понаслышке знакомо. — Можно и так сказать, — Ёриичи сдержанно улыбнулся, давая понять, что знакомство с демоницей было скорее приятным. — Она ведь могла знать и другое. То, как демону выйти на солнце. — Это возможно? — Сумиёши едва не подскочил на месте. Даже в такой поздний час он, похоже, готов был бежать выполнять требуемые условия ради… неужели ради него, демона, которого он согласился принять в собственную семью? Однако всё было не так просто. — Для этого требуется найти голубую паучью лилию, — возвестил Кокушибо. — Долгие годы прародитель демонов искал этот цветок и поручал поиски всем своим вассалам, но до самой его смерти мы не смогли ничего узнать о такой лилии. Ни крупинки информации. Должно быть, это всего лишь легенда. — Но попытка ведь не пытка, так? — тихо спросил Сумиёши. — Стоит попробовать поискать, и, может, повезёт. А нам с Суяко, так уж вышло, везёт частенько. — Поступайте так, как считаете нужным, — согласился Кокушибо и встал, чтобы обуться. — Скоро рассвет. — Не торопись, брат. Останься здесь. — Мы хорошо укроем тебя от солнца, обещаем. Кокушибо миг помедлил, но в конце концов вернулся обратно. Он не видел смысла в сопротивлении тому, что всегда будет сильнее него, тому, что уже его одолело. Их заботе.

***

Тёплым утром на исходе лета Сумире проснулась оттого, что брат взгромоздился на неё с ногами. В таких случаях самым верным противодействием было рассказать обо всём отцу. Но, как Сумире ни старалась, папу она нигде вокруг поместья не отыскала: они с Ёриичи-саном разбрелись кто куда, и даже мама не могла толком ответить, скоро ли они будут. Сама мама потихоньку срезала черенки отцветающей глицинии и складывала их в корзину. — От них у Кокушибо-сана недомогание, — пояснила она дочери и печально вздохнула, поправляя нагретую солнцем косынку на голове. — Нужно будет избавиться от этих цветов. А жаль, какие роскошные! Если бы только был способ как-нибудь их запечатлеть… — Не бойся, мам, я придумала, что делать! — Сумире тут же убежала в дом и вытащила из большого сундука свои краски. Цветов в её коллекции хранилось совсем мало, но их как раз хватало, чтобы изобразить сине-лиловые косы дерева, что так долго защищало их дом в своих объятиях. Кисточка у Сумире была жёсткой, но как нельзя лучше подходила для аляпистых мазков, изображающих разными оттенками цветочные головки. Лишь закончив работу, Сумире нахмурилась от вида листьев на рисунке, получившихся не столько зелёными, сколько буровато-серыми. С другой стороны, разве правильно всегда рисовать траву ярко-зелёной и сочной, когда в природе она бывает самой разной и меняется от сезона в сезон? Всё способно измениться, и не стоит привыкать к идеальной форме чего-либо. — Что рисуешь? Сумире так увлеклась, что сама не заметила, как вернулся папа. Он уже разулся и теперь присел рядом, разглядывая получившееся у дочки изображение. В руках у него была охапка алых паучьих лилий или, как их ещё именовали, ликорисов. Сумире нравились эти тонконогие цветочки: их длинные тычинки походили скорее на усики кота, чем на паучьи лапки. — Мама состригает нашу глицинию, и я решила её нарисовать, чтобы мы на неё смотрели! — пояснила она отцу и потянулась за одним ликорисом. — А почему красные? Я думала, нужны голубые. — Подслушивать нехорошо, — пожурил отец и потрепал дочь свободной рукой по макушке. — Голубых пока не нашёл. Неизвестно, где они водятся. Честно сказать, — Сумиёши вздохнул, глядя куда-то в стену, — не уверен, что они вообще бывают. Может, и не найдём их, но если найдём, Кокушибо-сан сможет играть с тобой днём. Детский разум пытлив и полон фантазий. Вот и Сумире принялась быстро-быстро воображать будущие события в своей голове: если папа найдёт волшебный ликорис, она сможет показать Кокушибо-сану огромное дерево, затянутое вьюнком! Ведь вьюнок распускается на рассвете, а на закате сворачивает лепестки в трубочку. Но если папа не найдёт цветок поблизости, ему придётся отправиться далеко-далеко, может быть, к морю или даже на север. Мама ни за что не опустит Сумире вместе с ним… на сколько же они разлучатся? На месяц? А вдруг — на полгода? Такое время казалось юной душе бесконечностью с невыносимым ожиданием придачу. Сумире шмыгнула носом, чтобы не заплакать. — Надо просто дать голубую паучью лилию Кокушибо-сану и всё? — уточнила она. Отец покачал головой: — Мы не знаем, ведь и до нас никто её не находил. Но всегда можно что-нибудь попробовать. С этими словами Сумиёши выбрал для букета большой кувшин и уселся на веранду обрезать стебли. Сумире опустила глаза на уже разведённую синюю краску. Взяв новый лист желтоватой бумаги, она положила одну паучью лилию с ним рядом. Стебель дался легче всего, с остальным было гораздо сложнее — даже с такой идеальной моделью перед глазами. Кисть была толстовата для тонких и изящных линий цветка, и Сумире старалась рисовать совсем кончиком, чтобы добиться желаемого эффекта. Честно сказать, ей пришлось испортить парочку листов: хитрые нахлёсты и переплетения лепестков не давались детской ручке без тренировки. В конце концов, вышло что-то вменяемое и на оригинал очень даже похожее — по крайней мере, Сумире надеялась, что голубая паучья лилия отличается от оригинала лишь цветом. Теперь, когда всё было готово, босые ножки зашлёпали по полу к единственной в доме комнате, где всегда хранился абсолютный мрак. Кокушибо сидел, прислонившись спиной к стене и скрестив ноги. Даже при виде внезапной посетительницы он остался неподвижен. Лишь когда ему протянули листок с рисунком, огромная когтистая рука царственно поднялась, чтобы принять предназначавшийся ему дар. — Кокушибо-сан, это она, паучья лилия! — радостно затараторила Сумире. — Голубая паучья лилия! Вы теперь сможете выходить на солнце! Очень взволнованная, девочка сделала круг по комнате, едва не споткнувшись в темноте о стол, и повисла на занавесившем одну из стен плотном одеяле. — Постой, — только и успел предупредить Кокушибо, но Сумире его уже не слышала. Дрожащими от гордости руками она отворила окошко сёдзи[1], впуская дневной свет. Солнечные лучи тут же пролились внутрь, упали на руки, плечи и шею демона и… Ничего не произошло. Ни ожогов, ни разъедаемой плоти, ни глодающего кости огня — ничего из того, что причиняет демонам солнце. Кокушибо в неверии перевернул ладонь, ловя в неё солнечный зайчик. Тот мирно сидел на руке. Кокушибо почувствовал тепло. Будь он кем-нибудь другим, он бы в голос засмеялся. Вместо этого Кокушибо встал. — Пойдём со мной, — попросил он девочку, и Сумире взяла его за руку. Дверь на веранду поддалась легко и плавно, ясный день встретил их мягким ветром и копчёным запахом костра. Солнце щедро лило потоки света с высоты, и Кокушибо пришлось зажмурить добрую половину глаз, чтобы хотя бы пообвыкнуться. Когда же он смог распахнуть их, все три сердца в груди поочерёдно пропустили по удару: прямо на него, ошарашенные и забывшие свои дела, смотрели Сумиёши, Суяко с Сейджи у юбки и Ёриичи. Сумире аккуратно слезла с веранды и потянула за собой Кокушибо. Тот спрыгнул, сделал несколько шагов, будто младенец, что только учится ходить. Ему казалось, что он вот-вот упадёт. Но земля под ногами оставалась твёрдой, воздух вокруг — свежим, а солнце, что ещё вчера так его ненавидело, теперь ласково улыбалось с небосклона, в первые за долгие годы оказавшегося для демона лазурным. Но было и другое солнце — то, что улыбалось ему всегда, сколько он себя помнил. Ещё несколько шатких шагов вслед за девочкой. Детский рисунок трепал ветер. Сумиёши улыбался, Суяко плакала, а Ёриичи… Ёриичи подставил руки, чтобы поймать едва не упавшего брата. И крепко его обнял. — Как так… Почему… — вопрошал Кокушибо. — Мы так долго искали… — Вы искали не там и не у тех, братец. — погладив родное существо по спине, Ёриичи чуть отстранился. — Я только из деревни, был у травника. Мы с ним нашли пару строк о голубом ликорисе. Там сказано, что цветок распускается лишь днём. А значит… —…демон не смог бы сорвать его. Только человек, — Кокушибо закончил за брата, как и подобало близнецам. — И всё же, я думаю, такой лилии не существует. — продолжал Ёриичи. — Она — лишь красивая метафора, за которой скрывается приглашение. Только человек может сорвать для демона такую лилию. Только человек способен пригласить демона в мир под солнцем. Но ни один человек не позовёт к себе людоеда, что убьёт его. Только тот, кто заслужил, получит приглашение. Только особенный демон. — Особенный, значит… Вот как… — проговорил Кокушибо и подставил лицо золотым лучам, воздев голову к небу. Только теперь он заметил, что на небе сегодня бок о бок с солнцем сиял бледный лик полумесяца.