эдем

       На улице, наконец, по-летнему тепло. Он замечает это сразу, стоит покинуть душную камеру, подписать необходимые бумаги и вырваться из плена. Снимает куртку, оголяя тело, подставляет ласковому ветру лицо, смахивая порядком грязные волосы. Старший офицер полиции никогда не бил его, даже не угрожал колонией, или что ещё обычно говорят сбившимся с пути подросткам. Минхо смотрел устало, его взгляд скользил по лицу напротив, он приоткрывал рот, словно собирался что-то сказать, но затем лишь кивал устало, проводя пальцами по огромной стопке дел, с каждым разом лишь увеличивающейся, и протягивал листок, затем подшивал к делу и махал кистью руки, прогоняя.        Хан смеётся, натягивая куртку на охлажденные плечи, и трусцой сбегает с улицы, легко отталкивается от успевшего раскалиться асфальта, направляясь в комнату на окраине Сеула. В грязное, антисанитарное здание, лишь условно называющееся общежитием. В свою маленькую комнатушку, где с трудом помещаются кровать, стол и стул. Он прибегает, кивая аджуме с кудрями и странной улыбкой, и сразу направляется в душ. Снимает грязные вещи, настраивает воду и стоит, забыв о полотенце, мыльных принадлежности и прочих проблемах. Он растворяется в горячей воде, соскребая ороговевший за все время эпителий, дёргает отросшие волосы и думает. Спать хочется, даже стоя можно провалиться в небытие, но есть хочется сильнее. Иногда кажется, что вся его жизнь — нелепый эксперимент: и детство в детдоме, и побег, и воровство, постоянные заявления. Когда он закончится, Минхо должен преподнести ему презент в виде мешка денег и ключи от собственной квартиры. Мысли всегда перетекали к офицеру, независимо от того, о чем думал первоначально. К уставшему взгляду карих глаз, лёгкому запаху дезодоранта, что не мог перекрыть запах кота, или нескольких — на штанах мелькали маленькие ворсинки то рыжей, то тёмной шерсти. Минхо постоянно собирал их, растерянно перебирая пальцами, и складывал на бумагу. Он всегда был немногословен, лишь кивал приветственно, протягивая бумагу на подпись и прогоняя неспешно. Уходя, Хан чувствовал затылком прожигающий взгляд, но никогда не мог заставить себя обернуться и понять, что скрывается за этим молчанием.        Уже вечером, когда он переоделся в серую чистую байку, спортивные штаны и натянул пониже кепку, закрывая лицо от непрошенных косых взглядов, на улице зарядил дождь. В животе тянуло от голода, словно желудок перемалывал сам себя, выжимая последние крохи позавчерашнего рамена, что стащил из ящика стола в полицейском участке, пока коп выходил подлить в чашку кофе. В карманах не было даже мелочи, а в глазах темнело от голода, поэтому он решил рискнуть. Найти уставшего работника, что в одиночестве выпивает уже сотую бутылку соджу и вытянуть незаметно пару банкнот. Совсем немного, чтобы хватило на еду, а затем заляжет на дно, пока не станет совсем худо. Избитые кроссовки впитывали воду как губка, и натирали босые ноги, но Хан уперто шёл вперёд, на свет люминисцентной бутылочки как символа этого вечера. В забегаловке практически никого не было, исключая одного посетителя, что, уже покачиваясь, брал добавку. Острые скулы и большой нос из ворот капюшона выглядели угрожающе, но стеклянный расфокусированный взгляд укреплял природный оптимизм подростка. Он улыбнулся аджуме и ненавязчиво подошёл практически вплотную к мужчине, делая вид, что что-то рассматривает. Еле касаясь чужой талии, левая рука скользит в сторону кармана и уже зацепилась за торчащий край кошелька, как вдруг его руку сжимают в тисках. Сердце подростка падает вниз от страха, и он прикрывает глаза. Пред зажмуренными веками вновь проносятся события прошедшей ночи, и как он оказался в полицейском участке, и уставшее, с кругами под глазами, лицо Минхо, и собственная никчемность в чужих глазах, но рука отпускает его и достаёт злополучный кошелёк. — Ещё порцию рамена, пожалуйста. — Голос грубоват, но Хану некогда об этом думать — его тянут за кисть к свободному столику и усаживают на сидение. Когда перед ним оказывается тарелка с лапшой, он, не задумываясь, вооружается палочками и молниеносно цепляет треть порции, отправляя в рот. Горячая жидкость опаляет глотку, но он настолько голоден, что игнорирует слезы, моментально брызнувшие из глаз. — Горячо. — Чужие тёплые руки вытирают капли соуса и Хан впервые смотрит на мужчину, что оказал большую честь, накормив бродягу. Небольшие глаза смотрели открыто и даже чуточку наивно. Несмотря на пьяный расфокусированный вид, лицо парня было более, чем симпатичным, и Хан даже позабыл о рамене, разглядывая чужака. — Спасибо большое. — Не за что. Мне не жалко, но ты же понимаешь, что на моем месте мог оказаться человек, который заявил бы на тебя в полицию. — Мужчина аккуратно почесывает веко, словно боится дотронуться до кожи. Хан цепко оглядывает совсем молодые и чуточку костлявые пальцы с выпуклыми венами. — Я даже думать не хочу о том, что делают в колонии с такими как ты старые аджосси.        Джисон, до этого вновь напихав в рот еды, задушено начинает кашлять, махая руками, будто это могло бы ему помочь. Его уши отливают пунцовым в свете люминесценции. — Прости. Не хотел смущать тебя. — Мужчина наливает в стаканчик соджу и опрокидывает залпом, даже не жмурясь. — Где ты живёшь? — В общежитии. — Парень неопределённо машет рукой в рандомную сторону. — «Эдем», тут недалеко. — Никогда не слышал об этом месте. — Мужчина выпивает ещё и пододвигает свою порцию подростку. — Возьми с собой, дома поешь. Нельзя сразу так нагружать желудок. — Вы врач? — Мне необязательно им быть, чтобы понимать простые вещи. — Мужчина улыбнулся, отчего стал выглядеть совсем молодо. — Мне пора. Будь аккуратен.

***

       Он устал. Дни сменялись вырванными листами из календаря, а гора бумажек и незакрытых мелких дел росла прямо на его рабочем столе. И проблема была не только в его некомпетентности. Он устал крутиться, выполнять за всех поручения, потому что современные парни, закончив полицейскую академию, хотят больше впечатлить девушек своим значком и накаченным телом, чем действительно заниматься работой. Он устал закрывать все косяки отдела, не спать ночами и пить литрами кофе вместо любимого мятного чая, потому что босс не хочет ничего слышать о невыполнении плана — ему нужна статистика о раскрываемости, чтобы прикрыть себя перед руководством выше. Минхо устал, выдохся. Он укладывается на стопку документов и закрывает глаза, незаметно проваливаясь в сон.        Дверь неслышно открывается, пропуская незваного гостя. Он скрипит мокрой обувью по натертому до блеска паркету и пододвигается ближе. Кладёт мокрую ладонь на лопатку, мягко тормоша. Полицейский устало открывает глаза и видит лукавую улыбку и всегда лучистые счастьем большие глаза. — Что ты здесь делаешь? — Хочет спросить, но слова застревают в горле, а холодные пальцы перебрались на шею, создавая контраст. Он вздрагивает от холода и ежится, но незваный гость не убирает руки, наоборот располагая вторую на щеке, помятой от неудобной позы. — Прекрати, — шелестит Минхо, еле разлепляя слипшиеся губы. Подросток цепляет их указательным мокрым пальцем, и тот внезапно понимает, что на улице дождь, и он тоже начинает промокать от прикосновений юноши.        Минхо отталкивает руки и отодвигает кресло к стене. Хан незаметно оказывается ещё ближе, улыбаясь нагло, просовывая руки под рубашку, хихикая невинно на ухо. Полицейский прислушивается к звукам вне кабинета, но ничего не может услышать — он оглушен звуком чужого быстро-бьющегося сердца и дыханием возле собственных губ. — Проснитесь, сонбэним, — шепчет Хан в чужие губы. — Просыпайтесь быстрее.        Минхо вскакивает и ударяется о чужой подбородок. Характерное «айщщщ», свойственное его напарнику Сынмину успокаивает его. Он закрывает глаза и пытается успокоиться, но пред глазами стоит нагло ухмыляющееся лицо Джисона, в мокрой белой майке, отлично подчеркивающей фигуру подростка. — Что случилось? — Пытается скрыть зевок, но напарник прищуривается и мотает головой. — Вам пора домой, сонбэним. Ночь на дворе, завтра не встанете. — Неважно. Я останусь здесь.        Сынмин вздыхает и пробует снова. — А как же питомцы? Суни, Дуни? — Дори. — Минхо кивает устало, потирая глаза. — Они ждут вас дома. — Я знаю, но дорога домой занимает столько времени, что иногда кажется непосильной. — Старший понуро опускает плечи и ежится от озноба. Его съедало желание заснуть вновь и ощутить прикосновения подростка, почувствовать себя желанным, окунаясь в это с головой. — Я принесу вам плед, сонбэним. — Ким кланяется и выходит, оставляя того наедине со своими мыслями.        Выпускаясь из полицейской академии, Минхо думал лишь о будущей карьере. Он видел себя, раскрывающим дела с точностью и ловкостью, как показывают в дорамах и поднимался по служебной лестнице до прокурора. Первые шаги настойчивого и щепетильного парня дали свои плоды, но дальше начальника отдела он не мог сдвинуться, разгребая завалы и пытаясь образумить вчерашних студентов. Он смотрел на них уста вше, пытаясь найти слова, быть вдохновляющим примером как когда-то для него был Чонгук-сонбэним, работающий сейчас в прокуратуре, но не мог. Ли погряз в неуверенности, усталости и ненависти ко всему. Отдельным предметом были его странные, неподдающиеся логике эмоции относительно Хана. Молодой, очаровательный, с приятным мелодичным голосом парень, сбежавший с детдома в Инчхоне, добравшийся сюда на попутках в поисках лучшей жизни, но застрявший в самых низах. У Минхо екало в груди, когда он видел худощавое тело с синяками, большими глазами, безразлично глядящими вокруг. Он отдал бы что угодно, чтобы не видеть его в своём кабинете с кучей заявлений о мелком воровстве. Но Хан улыбался криво, расписывался широким росчерком и пропадал до следующего случая, когда его приводили, заломав худощавые запястья в металл. В груди старшего екало и темнело нечто, когда он забирал парня и уводил в кабинет. Долго смотрел, обрабатывал раны и отпускал, устало махнув кистью. Заявления, покоились в его папках, загромождая стол, полки и все пространство вокруг, но завести уголовное дело и предать парня суду у него не поднималась рука. Казалось, он собственноручно похитит подростка из здания суда и скроется в неизвестном направлении.        Минхо проваливается в сон, падая на стоящий в кабинете диван и оказывается укутанным в чужие воображаемые объятия, до того реальные, что хочется рычать.