На советской скорости

Рэнделл тихо скользнул на улицу, завернул за угол и направился в закуток. Курить рядом со школой было рискованно, но он слишком нервничал перед выступлением. Дрожащими руками, он открыл пачку, стиснул фильтр в зубах и пару раз щелкнул красной зажигалкой. Даня краем глаза заметил, что рядом слонялся какой-то тип. Стройный черноволосый парень бросил мрачно-заебанный взгляд на столб с каким-то дурацким объявлением о пропаже кота по имени Фантик. Он ни разу не видел его здесь, в курилке. Тлеющий огонек сигареты медленно приближалась к фильтру, и Даня бросил ее в сугроб, направившись назад.

***

Коридор пах краской и побелкой. Из заляпанного окна, на котором кто-то нарисовал маркером хуй, лился слабый свет. Рэнделл, шагая вверх по лестнице, которая вела к актовому залу, усмехнулся, подумав, что это и есть искусство. Дверь со скрипом отворилась, давая войти в желтую костюмерную, переливавшуюся вырвиглазными цветами. Маленькие пионерки в красных бантиках, из чьих уст лилась сдобренная отборным матом речь. - Это ебанное... мне ваше седьмое ноября... похуй... нахуй мне ваши бантики... хуй вам всем в рот... Даня фыркнув, задаваясь вопросом уж не Звездкин ли их научил так разговаривать? Рядом со шкафом стояли двое знакомых из комсомола, одетые в маски и костюмы революционеров, которые бурно что-то обсуждали. Приближающийся концерт явно добавил им экспрессии. А он? А он на этом празднике жизни получил, пожалуй, самую скучную роль. Рэнделл был должен просто произнести речь о том, как здорово Ильич перекинул через хуй империю, о том, что к восьсмидесятым мы придем к коммунизму и, конечно же, произнести пару пропагандонских лозунгов. У Рэнделла был мозг типичного школьника, по которому тщательно проехались катком пропаганды. Но какая-то его часть все же осознавала, что это неправильно. Из размышлений парня вытянул знакомый голос. - Чего встал? - Со смешком в голосе сказал Беличенко, отталкивая Даню. Пульс отбивал в голове бешеный ритм. Школа у них была маленькая. Маленькая - это двести тридцать семь человек. И пятьдесят из них сейчас сидят в зале. Дане этого было достаточно, чтобы упасть в обморок и никуда не идти. Но он вышел на сцену. Кругом пестрили плакаты, бюсты, красные шторы. Кто-то снимал все это на новую пленочную камеру, от чего комсомолец еще больше побледнел. Рэнделл глубоко вздохнул и с запинками начал свою речь. - Товарищи! Мы все прекрасно помним, что сегодня великий день, который навсегда изменил ход истории.