My place to go

      Минджон на то и зима, чтобы мелкими колючками отдаваться по коже. И гитарные переборы под её тонкими холодными пальцами тоже колкие. Когда она улыбается, всё вокруг искрит свежим летящим снежком. Когда она грустит, весь мир оплетают ветвистые узоры — красивые, но до боли холодные.       У Ниннин в руках горячий кофе, и лёгкой дымкой от него растопить бы снежной королеве сердце, но подберись попробуй, когда прячет — пустые глаза за упавшими на лицо прядями и себя саму где-то в сквозящей между аккордами печали. Скребёт по сердцу ледяными когтями и раны эти тут же обжигает — начинает петь.       Не поднимает взгляда от белого-белого пола — пушистый ковёр кончается под её скрещенными ногами, а на ногах лежит гитара. А ещё Минджон не улыбается, когда за словом слово пропевает про what's wrong now и про too many problems — сама себя, наверное, видит в той девчонке, что make the same mistakes again. И в той, что тоже wants to go home.       Минджон не видит дома в Нин, и Нин сжимает крепче свою кружку — отогреть пытается руки от холода чужой лишь на минуту приоткрытой души. Минджон — зима, и ей не нужны красивые сказки о лете; Минджон — белыми морозными ветками по коже и колкими мурашками по спине. Нин — дымка от горячего кофе, что остывает и растворяется где-то там же, где гитарные переборы под тонкими пальцами сменяют куплет на припев.       Сменяют — а значит, и сама Кёули сменит пургу на милость. Ведь если бы правда хотела, давно бы уже заморозила насмерть и оставила на колючем снегу умирать — Ниннин тёплая и живая, и кофе в её руках нисколько не остывает. Ниннин по белому-белому полу босыми ногами потому, что бывало и холоднее; волков бояться — в лес не ходить, и она холодов своей королевы не боится нисколько. Даже если холодом этим всё ещё скользит чужой голос по затылку и плечам.       И та девочка, про которую поёт Минджон, lost inside, а саму её, сколь бы глубоко ни трескались на сотни острых кристаллов по радужке глаза, ждут снаружи, за пределами ледяного зимнего мира — где у Ниннин в руках горячий кофе и где у обеих под ногами пушистый ковёр. Минджон убирает руки от струн, обнимает чужие ладони и пьёт с них мелкими глотками — её узоры застыли на месте и не колятся больше, в зимнем королевстве вновь выглянуло играющее яркими бликами солнце.       И вместе с этим солнцем блестит на согревшихся губах от кофе. Блестит недолго — Ниннин сластила, но с чужих губ всё равно слаще и вкуснее. Ведь сливки и сахар есть у каждого, а у неё кофе особенный — со вкусом зимы и со следами от морозных веток по коже. А Минджон теперь улыбается — когда глаза в глаза вся сияет и уголки губ поднимает. Счастливая и яркая, как свежий летящий снежок.       Минджон — зима, и никаким летом её не соблазнишь растаять. Но в следующий раз, когда, босиком пройдя, Ниннин снова поделиться с ней захочет своим вкусным кофе, она взгляд от белого-белого пола поднимет и пропоёт, улыбнувшись прямо в глаза, —       «You're my place to go».       И Нин навсегда забудет о лете, утонув в чужих ласкающих холодах.