Жизнь тому назад

Когда перед глазами вспыхивают мигающие огни полицейской машины, земля пахнет отвоевавшей осенью и вишнёвым дымом, а побитый щенок считает дни до своей гибели, все волнуются, в порядке ли Лидия Мартин, но никто не спрашивает, в порядке ли Малия Тейт. Лидия всё-таки нанимает адвоката, именно поэтому Малия диктует таксисту адрес не ближайшей тюрьмы, а местной психиатрической больницы. Вываливается навстречу февральской слякоти и промозглому ветру. Через силу щёлкает зажигалкой и несколько неудачных попыток спустя убирает сигареты в карман. Нервозность — непозволительная роскошь. — Малия Тейт. К Айзеку Лейхи. Когда крышка гроба с глухим стуком закрывается за Эрикой Рейес, а младшие братья испуганно щемятся к доживающей последний месяц бабушке, никто не спрашивает, в порядке ли Малия. Она не в порядке. Она в аду. Мальчишки с глазами как у Эрики сиротеют быстро, и никто не может помочь. Малия тянет на плечах весь мир, такой ускользающий и мимолётный, нереальный и от этого ещё более жестокий. Ей хочется стать той, кто спасёт всех, но всем в её жизни выносят приговор: Айзеку — общего режима, младшим Рейес — строгого. Малия отсчитывает на пальцах три года — именно столько нужно, чтобы два подростка потеряли надежду на нормальную жизнь. Она видит их иногда — говорит, даже даёт денег и приглашает в гости на выходных, а они взамен — делятся леденцами, такими же ментоловыми, как любила Эрика. Ботинки почти неслышно стучат по полу, пока Малия следует по уже знакомым коридорам в комнату отдыха. Так называют помещение, куда допускают не буйных, не озлобленных — не-живых. И в эту компанию Айзек вписывается идеально. Он практически тонет в кресле, производя впечатление исхудавшего, измождённого подростка. На самом деле, всё это — иллюзия. Они давным-давно не дети, да и Айзеку за эти три года становится намного лучше, взгляд проясняется, речь становится более внятной и не такой заторможенной. И только грусть никуда не уходит — Малия и не помнит, когда в последний раз видела его улыбку, настоящую, похожую на ту, которую пробуждала в нём Лидия Мартин. Некоторое время они молча смотрят друг на друга — ритуал, который только отнимает время, но отчего-то они не перестают его соблюдать. Айзек видит Малию — уже совсем взрослую, в кожаной куртке на плечах, в ботинках с пятнами-признаками отступившей зимы, с еле заметными морщинками вокруг глаз и искусанными ногтями — скверная, неправильная привычка. Айзек ерошит отросшие волосы и констатирует: — Замечательно выглядишь. Малия мерит его взглядом, будто взвешивая, можно ли ответить тем же, и всё же выдаёт: — Тебе бы постричься. — А мне нравится. Я выгляжу, как… Айзек замолкает, словно подбирая пример, а у Малии так и вертится на языке — как мальчик с обложки, из бойзбенда, тот, в которого девочки влюбляются в первую очередь из-за его небрежности и будто бы безразличия к окружающему миру. Только вот обычно такой образ — последствия пиар-компании, а не принудительного лечения в психиатрической клинике. Продолжения так и не следует — глаза Айзека гаснут, как те самые огни, которые спалили их с Лидией будущее до основания. Он вспоминает о ней слишком часто — так часто, что до сих пор помнит в подробностях её губы, волосы, запах и щекочущее дыхание на щеке, будто бы она только-только вышла за дверь, обещая вернуться через пару минут. Айзеку даже чудится перестук её каблуков: каждый удар — прямо под дых, чтобы ему больше не удалось вдохнуть. — Она мне звонила, — сообщает Малия, безошибочно определяя, о ком думает сейчас Айзек, потому что он всегда думал только об одном (одной). — Было неловко. — Я отказался от её посещений, давно, — говорит Айзек безжизненно и становится похож на того себя, который допустил гибель Эрики Рейес. — Она сначала тоже звонила. Потом перестала. Как она? Малия игнорирует нежелание друга произносить имя, которое на языке уже чудится совершенно чужим, вырванным из контекста их прошлой жизни. — Лидия, — произносит она, наблюдая, как Айзек взволнованно перебирает пальцами, словно снова воскрешает в памяти ту, к которой до боли хочется прикоснуться ещё хоть раз, — спрашивала, как дела. О тебе мы не говорили. Малии тот разговор до сих пор откровенно кажется странным, только поэтому она и заговаривает о той-которую-им-никогда-не-вычеркнуть-из-своих-жизней. Малия даже сначала пытается винить во всём Мартин, но эта жалкая попытка найти виноватого там, где виноваты все и никто одновременно, быстро проваливается. Хочет Малия или нет, они как-то неестественно срослись, все вместе. Их связали чернильные путы, которые своими пожизненными приговорами вычертили на их телах векторы, стремящиеся к гибели. — Хорошо, — отзывается Айзек, и Малия уже не различает в его голосе ничего, что бы могло поднять прошлое со дна и бросить им в лицо. Щенок пихает лапами дверь, стараясь изо всех не впускать ледяной сквозняк прошлого, но его снова и снова сносит потоком — он слишком безнадёжно влюблён в призрак хозяйки, которая уже как три года делает вид, что живёт дальше. Именно поэтому, когда Лидия выходит из такси, то возвращением в Бейкон-Хиллс подписывает приговор туфлям и себе, повзрослевшей, но не забывшей. Лидия шагает по подъездной дорожке дома, который теперь кажется совершенно чужим, и вспоминает, как на этом самом месте целовала Айзека — целую жизнь тому назад. Нет, она не в порядке.