Черным по белому

Он никогда не любил учителей: вместе со знаниями они, как собака блох, переносят свои заблуждения и ошибки. Каждое утро, не успеешь подстричь ногти, как они уже засыпают тебя целым ворохом обрывков, которые заставляют запоминать. Учись забывать то, что хочешь, это важнее и труднее, чем запоминать то, чего не хочешь. Женись на моей мысли — призывают они. И приучают тебя видеть в цели самое главное, чего можно достичь в жизни. А ведь жизнь свою ты проведешь не у цели, а на пути к ней. Куда важнее избрать путь, чем достичь цели. И, лучше, чем все остальное в жизни, он знал — один из самых верных путей к цели — идти в том направлении, в котором растет твой страх. Это и подсказало ответ, но какова же ирония, его страх прорастает из его ненависти в любовь. Больше всего на свете он стал бояться того, что тело Ваньнина будет повреждено, и это станет причиной того, что он никогда не сможет вернуть его к жизни. Повреждение тела Ваньнина. Повреждение тела. Ваньнин. Ведь когда жизнь переворачивается с ног на голову, пропасть под ногами не становится небом. А что если… Когда Ваньнин открыл глаза, взгляд его был будто бы средой, всегда опаздывал, приходил после вторника и делил поворот головы пополам, словно перешеек недели. Он ничего не помнил о той ночи, и, естественно, о всех последующих. Поврежденное, лишенное ядра тело, мертвое и возвращенное к жизни не искусственной заменой сознания при помощи вживленного насекомого, сплетенного с техникой управления, но при помощи совершенно новой, созданной Тасянь-цзюнем и невиданной доселе техники, такой же страшной и темной, как сам раскол времени. Будучи достаточно сильным, можно научиться управлять потоками ци, отбирая их у одних и вливая в других, как можно поворачивать в иные русла реки. Как новый путь никогда не сохранит былое полноводие, так ци, входящая в новое тело — лишь осадок от прежней. А осадка нужно много, несметное количество, чтобы наполнить опустошенный резервуар жизни. Еще большее количество сил необходимо для того, чтобы преломить законы Мироздания. Но Ваньнин открыл глаза, и пусть его взгляд был будто бы средой, тело его не состарилось с прошлого вторника. Да только вот времени в этом вторнике было ровно столько, сколько в календарной клетке дня — на один взгляд. Удлиняя глубину дня Ваньнина, Император опустошал время других, выжимая их без остатка, чтобы миг его дня обрел очертание не мгновений, но часов и даже дней. Но время, это чертово время сочилось, словно песок сквозь пальцы, и Ваньнин, потративший слишком много энергии на дрожь от случайного резкого звука вызывал в нем ярость настолько сильную, какую искушенное в разрушении сердце Императора не знало до сих пор. Он ненавидел Ваньнина теперь за то, что не мог его больше ударить. Император стал скуп. Он сцеживал и сцеживал силу, жил в предвкушении, потратить все враз, чтобы Ваньнин орал от боли, когда он ее в нее вливает за раз, вливает расплескивая, чтобы положить его распластанным под себя, нанизывая на собственную похоть с алчностью иссушенного жаждой, и оставить после себя вновь лишь едва способное дышать изнеможение. Ненавидеть сотворенное собой же чудовище, на пиках возврата к жизни смотрящее на него так же с осуждением, как смотрело прежде до смерти, в невозможности его наказать за это никаким иным больше способом, кроме огня своей страсти. Он помнил, давным-давно шидзунь ему рассказывал, что в морях есть такие рыбы, которые могут выдержать только строго определенное количество соли. И если вода окажется более соленой, чем они переносят, у них начинается помутнение разума. Так же обстоит дело и с людьми. Потому что человеческая боль как соль. Когда ее слишком много, теряешь рассудок. Кроме того, тел на земле куда как больше, чем душ. Именно с этого момента начинается эта история, а все, что было до этого — лишь цветок, что предшествует плоду.