***
Как мы и договаривались с Исайей, он забрал меня у «Гарнизона» после захода Солнца и очень вовремя, потому как мои давние знакомые почти уговорили бутылку ирландского виски и меня, чтобы остаться еще на часок и пропустить с ними стакан-другой. За то время, пока еврейский водитель не торопился приехать пораньше, я вдоволь нахохоталась, собрала все свежие сплетни и узнала, как идут дела Козырьков. Теперь же я вдумчиво смотрела в пассажирское окно, сидя на заднем сидении автомобиля. Было холодно и волнительно. Дорога в поместье Томаса Шелби была для меня неким исцелением за то, что произошло, и покаянием за то, что еще только грядет. Пока Исайя внимательно вел машину, всматриваясь в еще такой далекий путь впереди, все также верно сопровождая меня, я все думала об очень скорой встрече с Томми. Мы ведь и правда давно не виделись, а еще и расстались по самой нелепой причине в мире. И все, что у меня осталось от него — это воспоминания о наших былых деньках и его единственное письмо, которое я бережно хранила во внутреннем кармане своего зимнего пальто. «Наверно, будет очень странно прижимать к груди Томаса снова, после того, как на этой же груди лежал уже другой» Оглядев своего провожатого со спины и убедившись в его полной концентрации на дороге, я в очередной раз достала мятый листок из Бирмингема, на котором был написан адрес Вивьен, одно жуткое немецкое слово и письмо Томми. Из-за этой странной смеси информации, мне было еще более волнительно начинать беседу с Шелби. Было не совсем понятно, с чего же начинать: то ли с вопросов про семью, жену и детей, то ли сразу сообщить о скорой войне. Я тихо передвинулась за спину Исайи, чтобы быть поближе к лунному свету, сняла свои кожаные перчаточки и аккуратно сложила их на коленях. Почти беззвучно развернув письмо, которое всегда носила с собой и даже спала с ним, ведь пару раз заставала Олли за обыском моей комнаты, который каждый раз находил себе отмазки, а я делала вид, что верила ему.«Дорогая Памела,
Я знаю, что ты у меня хорошая девочка, умная. Ты со всем справишься. Также я знаю, что я несусветный урод, что заставил тебя заниматься этим ужасным последним делом. Возможно, ты не простишь меня. Возможно, я и не заслуживаю прощения. Помни о том, что когда долг погасится, я заберу тебя обратно. Помни и не забывай. Дети часто спрашивают о тебе. Я сказал им, что ты уехала далеко, потому что есть дядя, который любит тебя. Они очень обиделись на меня за то, что я так просто тебя отпустил и долгое время не разговаривали со мной. Я бы многое тебе еще рассказал, но не хватит бумаги. Безусловно, я жду хоть какого ответа от тебя. Даже если это будет одно слово.Искренне твой, Томас Шелби»
Естественно, никакого ответа он так и не получил, потому как отправлять письма на имя Томаса Шелби было бы полным безрассудством с моей стороны. Хватало того, что я отправляла письма в Бирмингем для Вивьен. Даже это был большой риск. Сейчас же я сама везу ему ответ, который не поместился бы и на паре листков бумаги. Прозвучит пафосно, но я и есть ответ. Я знала это письмо вдоль и поперек, ведь перечитывала его много раз, как будто надеясь увидеть на бумаге что-то другое. Каждый абзац, каждое предложение, каждое слово отпечатались в моей памяти. Я могла бы проснуться среди ночи и выдать все, как на духу, потому что смотрела на этот листок несчетное количество раз. Но, к моему глубочайшему сожалению, не только грустный посыл, передававшийся с каждой буквой, заставлял меня перечитывать это послание снова и снова. Крохотная, но вполне заметная закорючка в правом нижнем углу листа не давала мне покоя уже который день. Томас нарисовал там небольшой цыганский символ, обозначавший «любовь». Та самая, которая исцеляет, а после калечит. Я уже тысячу раз передумала, что и кому можно было бы сказать, что сделать, куда поехать и что посмотреть, если бы не эти сумасшедшие мужчины с их манией величия и всеимения. Гребаные эгоисты, думающие только о своем благополучии и достатке. Меня раздражало в сложившейся ситуации все сразу: слепая вера Томаса в невозможное чудо, слепая вера Алфи в его единоличное покровительство над этим несуразным, по его меркам, мирком… И меня раздражала сама я, которая снова вляпалась в эти совершенно дурацкие игры. Да, я могла бы никому ничего не говорить и продолжить быть серой мышкой под веником на кухне Шелби, но что-то внутри заставляло меня крутиться и искать лучшей доли. Но так ли хорошо теперь, как я того хотела?.. Я могла бы распускать нюни и ныть глубоко внутри себя еще очень долго, но Исайя уже жал на тормоз, останавливаясь у темного поместья. Наспех засовывая письмо обратно в конверт, я чуть не выронила его из рук, торопясь выйти из теплого салона автомобиля в холодный мир, который был одновременно до дрожи родным и до коликов чужим. Поместье четы Шелби было таким же величественным, как в день моего отъезда, и напоминало нерушимую крепость из книг по истории: высокие стены, окна от потолка до пола и несчетные квадратные метры пространства вокруг. Я оглянулась на Исайю, он опирался локтями на капот, осматривая здание перед ним. — Таки жуткое место, Пэм… — произнес он, лишь указательным пальцем левой руки обводя в воздухе круг. — Ты просто не привык, — слабо улыбнулась я. — Достань мою сумку, пожалуйста. Еврейский водитель лишь многозначительно глянул на меня, мол, еще чего не хватало — привыкать к чужим домам, и тронулся в сторону багажника. Я вновь повернулась к поместью лицом, глубоко вдыхая морозный воздух, который, обжигал мой нос, мое горло и, казалось, добрался уже до желудка. — Двадцать седьмого, ближе к вечеру, я вернусь, — Исайя поставил рядом со мной дорожную сумку из натуральной кожи и мы вместе присели на теплый капот. — Хорошо, спасибо, — я еле заметно махнула головой. — С тобой все будет хорошо, Пэм, да? — Я надеюсь, — я положила голову на плечо водителя и вновь глубоко вздохнула. Исайя обнял меня и ободряюще похлопал по левому плечу. Это было странно и необъяснимо, но он был на моей стороне. Водитель юркнул на свое место и тронулся вдаль. Я провожала его взглядом и надеялась, что двадцать седьмое число не наступит никогда. Темнота ночного неба покровительствовала над всем пространством вокруг и даже лежащий огромными наметенными сугробами снег не скрашивал общую картину мрака. И такие милые моему сердцу звезды на темно-синем небосклоне не скрашивали моего нарастающего волнения. Я оглянулась на поместье и была готова согласиться с Исайей — выглядело все вокруг жутко и пугающе. Я стояла перед домом уже минут семь, но никто так и не вышел из дверей ко мне навстречу, что означало, что все, с кем я сегодня виделась все-таки держали языки за зубами. Пробежавшись взглядом по всем окнам, я заметила, как маленький лучик света пробирался сквозь тяжелые плотные шторы на первом этаже и я решила, что Том у себя в кабинете. А раз и машину не услышал, значит уже упился до беспамятства. Набравшись смелости и просто замерзнув, я подняла свою сумку и двинулась ко входу. Тихо приоткрыв почему-то незапертую дверь, я осторожно ступала по красивому лакированному полу, стараясь не цокать каблуками. Первой меня услышала и встретила Милли, которая явно не была готова увидеть меня здесь и сейчас, в этот поздний вечер. — Мисс Торнтон, это Вы? — изумленно вопросила пожилая домработница. — Не узнала? — усмехнулась я немного ошарашенному виду женщины. — Давай обнимемся, я соскучилась. Милли кинулась ко мне в объятия и что-то причитала сквозь слезы, но разобрать этот «поток радости» я не смогла. Лишь сильнее обнимала ее, понимая, что теперь я действительно дома. — Мистер Шелби у себя? — Он ждет Вас каждый вечер, а потому я и не запираю входную дверь, — Милли утирала слезы белоснежным передничком. — Зажги в моей комнате камин, пожалуйста. На улице так холодно, я замерзла. — Я делаю это каждый Божий день, мисс Торнтон. Там всегда тепло. Мои брови удивленно взметнулись вверх, а женщина ухватила мою сумку и побрела на второй этаж. Я на носочках дошла до кабинета Томаса, ни разу не стукнув каблуком, стараясь быть незамеченной. Постучав, как я обычно это делала раньше, я не услышала ответа, уже расстроившись, и толкнула дверь вперед. Внутри меня встречали плотная пелена сигаретного дыма, высокие стеллажи старинных книг и пара ясных голубых глаз. — Как только я услышал стук каблуков в прихожей, я понял, что это ты, — Том сделал очередную затяжку, все также сидя в своем кресле. — Тогда почему ты не пришел меня встретить? — я плотно закрыла дверь за собою и медленно прошла к рабочему месту Шелби. Томми молчал, его глаза метались по мне, стараясь зацепиться за малейшую деталь в моем внешнем виде. В воздухе витало странное напряжение, отчего мне было не совсем уютно, но это была, так сказать, лишь верхушка айсберга. Цыган все рассматривал меня, пока я снимала зимнее пальто, подаренное мне Алфи, а после сделал затяжку и некоторые выводы. — Ты пахнешь ромом, — заключил Шелби после долгого молчания. — Я работаю у Соломонса, — я усмехнулась, присаживаясь на подлокотник кресла напротив Томаса. — Хватит таращиться на меня, ты проделаешь во мне дыру. — Ты стала намного увереннее в себе, — он проигнорировал мои слова и снова принялся рассматривать меня с ног до головы. — Ты стала очень красивой. — То есть до этого я была так себе? — я наклонила голову чуть в бок и улыбнулась. Наконец, Томас усмехнулся и поднялся со своего места, затушил окурок и подошел ко мне вплотную. Я тоже встала. — Привет, Пэм, — прошептал он, глядя мне в глаза. — Привет, Томми, — прошептала я ему в ответ. Шелби осторожно положил свои руки на мою талию, продолжая изучать что-то в моих глазах. — Твои цыганские приемчики не помогут, даже не пытайся, — я засмеялась и Том улыбнулся. Я обвила руками его шею. Мы обнялись, как будто наша разлука длилась вечность. — Милли сказала, что ты держишь мою комнату в тепле каждый день. Зачем? — Тебя жду, — совершенно честно ответил Томас. Он нежно взял меня за руку и подвел к креслу, усаживаясь сам, а после усаживая меня к себе на колени. Он обнимал мою талию и гладил мои ноги, а я обнимала его шею, перебирая пальчиками жесткие темные пряди. — Как Лиззи? — нарушила я тишину. — Раздражает. — Как дети? — Растут. Наш разговор был окончен. Мы молчали, наслаждаясь нашей встречей. Каждый о чем-то думал, но не хотел нарушать едва формировавшуюся, если можно так сказать, идиллию. — Можно я побуду сегодня с тобой? — теперь Том нарушил тишину, заглядывая мне в глаза, возможно, боясь услышать отрицательный ответ. — Конечно, — тихо отозвалась я, поднимаясь с его колен. Расшнуровав свои сапоги, я взяла их в руку и протянула другую ладонь мужчине. — Идем, тебе нужно отдохнуть. Томми покорно вложил свою ладонь и повел меня прочь из кабинета. Мы тихо поднимались на второй этаж, минуя детскую, спальню Тома и Лиззи, закрывая дверь в мою комнату на ключ. Здесь все осталось прежним после моего отъезда. Было видно, что Милли действительно поддерживала чистоту и порядок, как будто могло произойти чудо и я вернулась бы сюда навсегда. Моя комната была выполнена в песочно-медовых тонах, отчего я считала ее еще более уютной. Справа от двери находился большой камин, украшенный камнем темно-медового цвета. Здесь я и оставила свои сапоги, чтоб утром не сойти с ума в поисках сухой зимней обуви. Чуть дальше, по этой же стене, находилась дверь в ванную комнату. Напротив входа висело зеркало в полный рост, на котором любили рисовать дети своими яркими красками. На нем и теперь виднелись маленький кривоватый зеленый цветочек и синяя машинка, оставленные Руби и Чарли. Левее стояла тумба с затейливым светильником. Дальше по стене располагались два высоких двустворчатых шкафа: один предназначался для верхней одежды и обуви, а во втором я хранила остальные вещи, которые были в обиходе каждый день. За шкафом висела картина, на которой были запечатлены все дети Шелби, а на полу в большом глиняном горшке стояло растение, очень походившее на лысоватую пальму. Оно называлось драконовым деревом, но ни на дракона, ни на дерево похоже не было, однако, оно мне нравилось. Слева от двери, напротив окна, на котором покоились свежевыстиранные коричневые плотные шторы, стояла двуспальная кровать с большими белоснежными подушками и темно-шоколадным постельным бельем в тон всему дереву по периметру помещения. По бокам стояли прикроватные тумбы: слева на тумбе стояло маленькое растение в горшке, а справа лежали газеты, которые мне нравилось читать по утрам. Перед кроватью стоял длинный пуф, на котором стояла моя сумка, а под ногами я ощущала мягкий ковер с затейливым узором из пальмовых ветвей и золотистых нитей. — Достань из шкафа мое ночное платье, пожалуйста, — я почему-то говорила шепотом, боясь разбудить кого-то, а Том и вовсе молчал, отвечая мне лишь утвердительным махом головы. Свет в комнате мы не включали, достаточно было света, который исходил от пламени. После выполненной просьбы цыган скрылся в ванной комнате, набирая мне горячую ванну, пока я раскладывала вещи из дорожной сумки, аккуратно выкладывая их на полках или развешивая на вешалки. Я начала расстегивать пуговицы своей теплой кофты, как мужские пальцы перехватили это действие. — Я сам, — прошептал Шелби. Он расстегнул мою вязаную кофту и аккуратно сложил на край кровати, после тоже самое произошло и с рубашкой. Плотная юбка рухнула на пол после нескольких умелых движений, а чулки были скатаны вдоль ног цепкими мужскими пальцами. Его взгляд остановился на моей левой ступне, там, где остался уродливый шрам, который мне оставил Соломонс в награду, и он провел своим большим пальцем по нему. Мой организм тут же выдал обратную реакцию в виде фантомных болей и я подтянула ногу. Он оставил поцелуй на левом колене. Мою портупею Томас аккуратно уложил на тумбочку у кровати. — Иди грейся, я наведу порядок, — прошептал мужчина. Я зашла в ванную, прихватив свою ночнушку и лишь прикрыв дверь. Я была уверена, что Том даже не вздумает зайти. Через минут пятнадцать я вышла, чистая и теплая, с моих волос стекали быстрые капельки воды. Шелби лежал на кровати под теплым пуховым одеялом, вглядываясь в яркость пламени камина, размышляя о чем-то. Заметив меня, он откинул уголок и жестом пригласил меня к себе. Он лежал на моем плече и мирно спал, его длинные ресницы едва подрагивали, он иногда дергался во сне, как будто пробуждаясь, а потом крепче обнимал меня и снова засыпал. Я гладила его по спине и смотрела на угасающее пламя, надеясь, что этот миг никогда не закончится.