Three Days Grace — I Hate Everything About You
Только когда останавливаюсь, чтобы подумать о тебе, я понимаю… Ты ненавидишь во мне абсолютно всё. Так почему я люблю тебя?
Future. Date unknown.
[Будущее. Дата неизвестна.]
— Что для тебя хронология? Для меня, кажется, уже не существует времени. Сны реальны настолько, что я не вижу разницы между настоящим и прошлым. Будущее для меня больше не мечта. Никогда не было мечтой. Но то, что происходит сейчас, никто бы и не посмел назвать мечтой. Моё время спуталось в клубок. Ты сломала всю верную последовательность. Родная, ты убила мою веру во время. Ты изуродовала всё, что было важно для меня. Это всё только квантовая погрешность. Ты, я. Время, в которое были мы.Present. Saturday, December 2nd, 2026. Fortune day. Midday.
[Настоящее. Суббота 2 декабря 2026 г. День Фортуны. Полдень.]
Казино для Файв — это всегда проигрышная затея. Он бы никогда не доверился судьбе, только хорошо продуманному плану. Взять хотя бы конец света, следующий за ним по пятам. Смешно думать, что хотя бы один его шаг обернётся случайно счастливым концом. Файв знал: «Удачи не существует. Это просто такое случайное стечение обстоятельств, которое мы воспринимает как позитивное». А Файв ничего не воспринимал позитивно. Файв был циником. Ещё каким. До этого момента. Но вот просчитывать вероятности и риски он умеет. Но тут и без расчётов понятно, что дело воняет. Он в полной жопе. Опять. Парня лет двадцати, у которого лицо только с усталыми глазами, выдававшими в нём старика и сейчас расширявшимися, поймал ступор. Файв оглушён и немножечко дезориентирован. Ему больно, но реакции не последовало. Сопор. Сон, опять его сон, в котором он не может пошевелиться. Веки, будто титаны, держат брови выше по линии переносицы. Он не был готов. Всё идёт не по плану. Мальчик снаружи и внутри (душевно, не умственно) не чувствует сейчас асфальт под ногами. Только огромную яму, в которую падает. Прямой путь в пустоту и хаос преодолевает со скоростью телепортации. Это умеет лишь он и лишь по желанию. А тут его будто в пропасть кто-то маленькими, но сильными ручками запихивает. Хотя и раньше вселенная преподносила ему такие сюрпризы — выбивала всю надежду из тела с заметным успехом. Как всегда, ему не везёт ни в чём. Спустя семь лет после спасения мира ничего не изменилось. Его мир рушился каждый год всё больше. Казалось бы, что может быть не так, ведь это не постапокалипсис, в котором он прожил сорок пять лет. Рушиться-то нечему: здания целы; линии электропередач текут, как и не вышедшие из берегов моря; еда, кровать тёплые. Почему же года утекают быстрее в этом круговороте событий (одинаковых и скучных)? Почему тогда сны менее цветные, но более реалистичные и ломающие? Кого ещё звать на помощь в них, если никто не приходит? Почему никто не может разбудить и вытащить из горящих обломков? А если и может, почему она уходит каждый раз, забывая своё сердце у него в руках? Свои рыжие волосы не даёт забыть? Файв знает её. Видел не только во снах. Девушка из поля цветов, которые тянутся к солнцу, открывают бутоны в рассвете в любопытстве к новому дню, пахнут маками, дурманя. Файв знает её. Видел не только в воспоминаниях. Девушка на прокручивающейся кассете, когда закрываешь глаза, кадры с плёнки мелькают, немного порванные и замыленные от времени. Файв знает её. Видел не только на страницах романов. Девушка из эпитетов и слов невозможных, не считаемых, не подчиняющихся математическим формулам, правилам, теоремам, ведущих себя не так, как функция предпишет. Файв знает её. Видит её сейчас перед собой и ищет погрешности в своих расчётах возможности встретить её вот так. Девушка из квантовых ошибок жить не может, не существовало ни одной возможности. Ни в какой из вселенных. Зато ей подчиняется вероятность беспрекословно, без погрешностей. Хотя это Файв — тот, кто приручил риски, как собаку. Вызубрил все решения задач с чёртовыми дробями случаев. Каждый апокалипсис применял, в Комиссии решал с помощью теории, кому умереть следует и не выпендриваться. Кажется, девушка из прошлого решила, что сегодня его очередь. А она такие знания с потолка берёт. Уж Файв знает точно. Ей какая-то интуиция нашёптывает. Девушка всё видит глобально, мыслит абстракцией, задумывается о деталях, только когда те уже сыграли свою роль. Файв, наоборот, всегда знает начало, каждый поворот не туда и создаёт план на будущее. Потому что так правильно. Но совершенно неверно — думать, что тебя пощадят эти грёбанные цифры. Они никого не жалеют. Она жалеет всех, но, видно, не сегодня. Не его. Девочка из прошлого цепи с Файв срывает, а он всё равно сдвинутся не может. Девочка из прошлого на батуте его лёгких прыгает, дыхание ускоряя, а сердце замедляя — как так? Девочка из прошлого кожу с души сдирает, ногти вырывает, а Файв молчит, все нервы потеряв уже слишком давно. Девочка из прошлого в рот его рукой незримой лезет, пальчиком нежно ведёт по эмали, за клыки его дёргает, которые он давно не обличал, просит шоу показать. Только вот, встать на задние лапки или же разгрызть в клочья — Файв не знает. Шабаш поднять в его душе у неё за пять секунд получается. И вот его омут взбаламучен, а черти шепчут на плечах: «Возьми, то, что ушло. Верни». В неё ногтями впиться хочется, чтобы не отпускать больше. Клыками своими держать, бояться, что кто-то когда-то спасёт. Но он знает, что в крови её отравляющий суп из духовных мук им же намучен и сварен. Это его точно погубит. Он не выдержит контакта глаз, вида её крови снова. Но эта ведьма явно что-то ему в кислород подмешала, потому что он стоит как вкопанный, смотря, как в её взгляде его черти отражаются. Или это её собственные? Недавно завела, наверное. Хотя и раньше намёки на них были. Небольшие. Но всегда прямые. Её дьяволята игривые, не то что его смертельные для всех и него в том числе. Её любопытные до одури. Ласковые к его бесятам, которых приручили. Глупые, но поддающиеся обучению. И посылающие в одно место уроки по расписанию, своему, никому непонятному. Нежно за руку берущие, к грехам ведущие, ближе к краю Ада подводящие. Такие красивые и живописные. Читаемые и никогда, и ни за что не исчисляемые. Такие настоящие. Это они фотоны запутывают, чтобы они никогда не были в одинаковом положении. Это они собирают горячие частицы в сосуде с газом вместе. Хаос везде разведут. В его замкнутой системе уже давно бардак оставили. В доме он хотя бы прибрался. Бесы в её глазах играть хотят, хронологию на одном месте крутят. Вся Комиссия времени смысла не имеет, когда девочка эта существует. Вокруг неё события происходят в том рандомном порядке, как судьба соблаговолит. Черти временем жонглируют, как дебилы, роняя континуум в бездну ненормального. Время растягивается жвачкой в руках, а потом лопается пузырём, окрашивая её нос, щёки и подбородок розовым. Девочка смеётся с жвачкой на лице, а Файв это потом всегда убирать. Алый с её лица стирать. Потому что девочка из прошлого — самая настоящая ведьма без души. Убивает все намёки на разумность этого мира, всё счастье в нём. И в Файв. Два дула вместо глаз на него целит, а он и рад пули черепушкой поймать. Потому что его способность, его сила — путешествие по времени и пространству. Она её ломает. И он не разумен рядом с ней — ловушкой для всего упорядоченного. Она ломает и его. Вся гравитация чёрных дыр не сравнится с её улыбкой, к которой тянет. И если в этих дырах время замирает, то у неё на губах оно в салки и прятки с тобой играет. На этих волосах зовя повеситься. Ох, Файв бы их об шею со всей силы замотал. Не только своей. Чтобы больше не убегала. Он больше не будет ждать. Пуля догонит. Хотя и она сможет изогнуть её фигуру. Но не его взгляд, который впивается в девочку из прошлого. Файв не любит глазами, но что-то всегда идёт не так. Что за кривую дорожку он выбирает? Чёртова гравитация, которая к Земле тянет и к ней, разрывая надвое.— Ты чёрная дыра для счастья!
А ведь именно его душа чёрная и непроглядная, как кофе горький. Так почему же в ней так тепло, когда она так близко? Он так привык к холоду, что сейчас ново согретым быть. Как на костре стоять, а гореть от нежных солнечных лучей (упакуйте солнце, пожалуйста, чтобы гореть даже в ледяном озере Коцит на своём девятом кругу Ада). Прямо на звезде этой расплавиться хочется. Ад по температуре не сравнится. Хотя и пробует его забрать через неё. За все грехи за ним и послали эту Лилит, видимо. С этими рыжими огненными волосами и холодными глазами. Чтобы падший ангел Люцифер его остатки пожрал. Так и не ясно на какой круг, потому что он не грешил, а только заповеди нарушал. «Не убей» — помолиться что ли, чтобы это чёртово видение пропало. Он не болен. Он не болен. Он не болен. Тогда почему видит иллюзии? Потому что Файв несчастлив и просто хочет улыбнутся? Для этого его мозг рисует образы девочки из прошлого? Чем ему платить за этот аттракцион? Он раздел душу и так догола, ни нитки на нагом нерве, единственном оставшемся. Голос отдать, чтобы научиться ходить заново и шагнуть ближе? Но в этом смысла не будет — накричать на неё извинениями не сможет. Ибо эта кошка не должна существовать, потому что он в коробку заглянул — мертва. Не было неопределённости. Никакой вероятности. Никакой нечёткости. Файв хочет сплюнуть свой мозг, который как процессор нагрелся и жарит все мысли на гриле под черепушкой. И всё-таки это она — удача. Ведь это было невозможно. Не существовало ни одного исхода события, где бы она окликала его. Он просчитывал. А теперь с обожанием на своё видение смотреть не хочет. Не желает показывать, что до сих пор помнит, хотя даже не думает об этом. Единственная мысль: «Это она» крутится грифоном по пустыне черепной коробки и падаль воспоминаний добивает и сжирает. Голос граммофоном по пластинкам памяти бьёт. Разбивает их с яростью, чтобы игрались на полную. А осколки собираются не в том порядке и крутятся белым шумом, повторяясь, путаясь и царапая шрамами всё естество. Файв с усилием глаза потирает, от рук запах кофе в нос даёт, отрезвляя, пока её фраза под иголкой проигрывателя повторяется: — Здравствуйте, мистер Файв, — улыбается персиковыми губами девушка, начиная разговор. «Чёрт, — (практически) в слух орёт Файв. — Три». На большее он не способен. Он чертовски рад её улыбке. Её до сих пор детской и невинной улыбке. Он, как сорока, забрать это сокровище хочет. Притащить блёсточку домой. Драконом на её медные волосы смотреть, как на расплавленное золото от огненного дыхания. Под ёлку рождественскую себе же в подарок положить. Даже фонариков не надо — всё равно сверкает. Он согласен с ней поселиться подальше от всех в тёмной пещере на вершине горы. Как Гринч украдёт Рождество, потому что она светлее этого праздника. Душу его чёрную ослепляет, испепеляет. Яд из крови выводит, чтобы никого не травила его змеиная натура.— Меня зовут Файв Харгривз. — Как Пять? Шотландец что ли? «Ну хоть кто-то подумал об этом без иронии».
Все воспоминания светлые, как ядерный взрыв, как она. У него иронии прикрывать боль не хватает. А казалось — терять больше нечего. Он поставить может с уверенностью (в кой-то веке) всё своё ничего, что имеет — сейчас снова на грабли прыгнет. Уже есть, что упустить. И он это обязательно сделает. И случайно, и намеренно. Будто мяч в броске подальше из рук выпадет. И ускачет, рыжими волосами виляя. Улыбаясь будущему. Вряд ли это его поразит, но всё-таки убить заново сможет. А можно как-нибудь повеситься на улице? Пора начинать гуглить, пока она не начнёт растворяться, как её голос в воздухе (чёрт, куда бюллетень с протестом подать?). А имя по ушам режет воспоминанием. Комок в горле завязывает. Он смотрит на образ незнакомый и печальную улыбку давит в себе и на лицо, чтобы хоть немного дружелюбным (виноватым) выглядеть. Хотя внутри все органы разрываются и сжимаются, пытаясь по линиям бывших ран срастись. Файв ком глотает, но не может голос подать всё равно. Только одно слово (попытка провалена) — «удача». Удача, которая бросила его и покинула навсегда. Но вот опять фортуна совершает свой круг. Опять хвостом синяя птица машет перед ним, в глазах её растворяясь.— С незнакомцами мы что делаем? — Не общаемся. — Если они не отстают? — Угрожаем.
Она на чувствах играет, на его территории времени. В реке прошлого топит и душит в глубинах ледяных вод, возвращая к истокам. Файв не знает, издевается она так над ним или, правда, рада встречи. Ведь он тоже не знает, ненавидит ли он этот день или счастлив. Потому что этот миг ему сравнивать не с чем. Зато он знает, какого умирать каждую секунду заново и воскресать каждую следующую, наслаивая эти чувства друг на друга. Её вихри волос делают сейчас тоже самое. Как робкий парень переминается с ноги на ногу перед первым свиданием, они сменяют друг друга. Файв выпил слишком много кофе и энергетика, чтобы в такой ситуации у него тахикардия с аритмией не начались. Потому что он не сможет не узнать её. Не может (не мог, не сможет) решить эту проблему. Не мог забыть эти годы. Не узнать её невозможно. Нахамить ей — он бы с радостью. Только вот, открой он рот, и оттуда польются отчаянные слова извинений и просьбы не оставлять его больше. Поэтому он язык до крови прикусывает и смотрит изучающе (умирающе). И этот взгляд его на чистую воду перед ней выведет без фраз, которые с «прости» начинаются. Покажет, какой мальчик маленький, во всех своих нерешённых проблемах без неё погрязший. Сколько раз тонувший за её отсутствие. Сколько раз коривший себя и её. Сколько раз сейчас сам у себя переспрашивает: «Точно ли она?». А потому сам себя ругает: от кончиков волос до взгляда любопытного — она. Во всех мелочах. Во всех заученных жестах, во всех интонациях голоса. Забыть её даже с амнезией невозможно — нейроны настолько закаменели, создавая дерево в мозгу, как новую кость. И это не тонкая ключица, которую зубами можно разгрызть (он бы её попробовал). Это, чёрт возьми, баобаб, на котором его тараканы тусуются каждый день пьяные в депрессии. Боже, и как же им весело сейчас наблюдать за Файв — он явно более чокнутый, чем они. Но ему, похоже, ещё есть куда катиться. Даже когда он пытается книжку почитать, надевает её на голову и крышу имитирует. Чтобы киты на червей в открытой голове с неба не летели в агонии съесть. Он болен. И если бы она только мысли читать умела, совсем бы свихнулась от их вопящей, кишащей изобилием кучи в голове через минуту. Она не любит иррациональность. Он тоже. Но что с собой сделать, он не знает, потому что они оба погрязли в этом нелогичном хаосе. Оба до сих пор думают и поступают, не понимая себя. Не жалея друг друга. Это болезнь, язвами нарывающая на сердце и мозгу. Всё, что он делал спустя годы, всё её голосом в ушах отзывалось, всё её запахом отдавало, всё ради неё совершалось. И вот, она перед ним, а он уже ничего не может. Перед ним, в своём самом холодном и первозданном виде. Будто её никто из людей не задел своими суждениями. Будто Файв всё-таки научил её быть спокойной ко всем выпадам судьбы и своему поникшему молчанию. Которое он даже не пытается (изо всех сил старается) нарушить. Как она не ломается, как остаётся такой, как была? Как он может её упустить сейчас? Почему время сейчас ему не подвластно. Почему она такая… милая? Воплощение любви. Чёртовой любви, которой не хватает. Нежной и спрашивающей его: «Всё в порядке?». Нет. Ничего не в порядке, пока ты рядом.— Так я не красивый?
— Когда молчите, очень даже.
Он надеется вернуться в Комиссию времени и получить заказ на своё убийство. Одним некрасивым дебилом больше, одним меньше. Нет, он, конечно, дебилом себя не считал, но мог представить со стороны, что таковым выглядит. Хуже, чем когда-нибудь. Хуже, чем когда не послушал отца и рванул путешествовать во времени. Хуже, чем когда первый раз пытался заговорить в апокалипсисе с манекеном Делорес. Экстраверт не мог сказать ни слова интроверту, который пытался начать диалог? Гениально, Файв. Действительно, не по красоте. Удивительно, да. — Вы на своих двоих? Удивительно, — пытается сменить тему и развязать диалог девушка. «Двадцать один». И правда. Но проблема в другом: он только что разучился вообще двигаться. И как снова начать — вообще Файв не знает. Да и как этому научиться, когда раньше всегда перемещался. Недавно два отростка этих, ненужных ему, освоил, и их будто с корнем вырвали сейчас. Только вот у девушки тоже ноги есть, и это его волнует сейчас больше. Потому что он корнями в землю ушёл, шаг сделать не может. А она на них уверенно стоит, переминается. Даже мысли читает плюс-минус удачно. Как ещё объяснить это скверное «удивительно»? Наверняка научилась на своих ведьмовских курсах. «Да, и ты тоже. Люди на ногах и бегать умеют», — опасливо косится на девушку Файв, хотя опасность сейчас представляет скорее он для неё. Потому что в догонялки он не играет. В догонялки он выигрывает. И сейчас следит за каждым её движением — один намёк на побег, и он сорвётся. Обнимет сзади, носом в макушку рыжую утыкаясь. А ей не нравится, когда личное пространство нарушают. Но Файв бы проигнорировал сейчас это (если бы не стоял под силами этой ведьмы), как и все остальные желания людей. Наплевать на её принципы — он мастак. Не из-за злобы. Хотя, он ещё тот вредный пикси. Просто эти правила всегда идут вразрез с его. Как поезд без рельс ломают построенный дом перфекциониста всегда с разных сторон. «Но, может, её границы поменялись?» «Нет». Во всём она, кроме этой неизученной им и непонятной энергии экстраверта. Она подминает под себя хрупкого мальчика, тоже экстраверта, сильного и бойкого иногда, но не сейчас — в прошлое слишком сильно в воспоминаниях вернулся. Когда он был тринадцатилетним ребёнком перед апокалипсисом. Также мужчиной сейчас он перед рыжей ведьмой стоял, которая в его куклу вуду иголки вставляет, не иначе. Потому что нельзя чувствовать предательство вселенной всем телом. Каждой клеточкой и субатомом. Буквально в мусор из частиц рассыпаясь. Нельзя расщеплять человека парой слов и улыбкой. Нельзя так поступать с ним. Он не сделал ничего ужасного, кроме того, что упустил девочку из прошлого. Девочку из прошлого, которая уголками губ чёткими режет по нервам. Девочку из прошлого, которая рыжими волосами оплетает шею и душит незримо. Девочку из прошлого, которую представлять всё это время больно было. Девочку из прошлого, которая в свитере утопает и греется, а его в холод бросает. Девочку из прошлого, у которой только тонкие щиколотки видны и тонкая шея. А он вспоминает: она всегда неумело микроволновку включала. Может ли быть так, что она до сих пор плохо обращается с ней, поэтому просто психует и не греет еду? Просто сбегает от проблемы, как раньше? Решает, что не поесть намного легче, чем приготовить? Нуждается ли она в нём также, как тогда? В его сраном пальце, который нажмёт на кнопку включения. И почему ответом будет обязательно категоричное «нет»? Он бы дышал ей, если бы она позволила — задохнуться тоже её разрешение нужно. Но на вопрос такой же от неё, Файв тоже ответил бы «нет». Потому что это хорошая девочка (портить не следует) из плохого прошлого (уже испорчено). Он снова решит, что она ему не нужна, и это будет снова самой плохой идеей, ведь ему никогда не будет достаточно простых платонических воспоминаний. Он не будет хамить этой незнакомке, потому что это девочка из прошлого. К которой он шагнуть не может, а так и стоит в метре от своего видения, пока люди вокруг идут, пока машины едут. Здания растут вверх, накрывая с головой, подминают под себя лавиной. Делают жалким перед ней (или это её взгляд?). А Файв первый раз в таком положении. Первый раз он не может даже словами едкими показать свою напускную силу. Хотя бы прикинутся не больным. Сделать вид, что не хочет сейчас заплакать. Что ноги не наливаются кипячёной кровью и ватными не становятся. Где-то там, в этой оболочке тела, у земли, в пятках ледяное сердце плавает. Файв просит его не растапливать, потому что оно совсем исчезнет. Больше ни одной каплей себя Файв любить не сможет. Вся любовь ей отдана. Поэтому, даже если бы он нашёл силы подойти, это было бы ошибкой. А у Файв нерушимое правило: «Не повторять ошибок». Один раз уже пошёл на её смех, а она птицей от него упорхнула с дерева. А потом разбилась. — Ладно, я поняла, — снимает улыбку девушка, перекладывает стаканчик с горячим зелёным чаем в руку, на которой висит шоппер, и начинает в нём рыться, смотря внутрь сумки. «Ты ничего не поняла. По-моему, я сто раз провопил не отводить взгляд и не переставать улыбаться, — опять у себя в голове звучит Файв, только сейчас понимая, что ничего не сказал вслух, а за улыбку её он сражался слишком давно, она, наверное, забыла. — Двадцать четыре». Больше Файв не чудится её улыбка, которая была в реальности (во что ему не верится). Потому что он не верит (не верует) ни во что. Всё должен проверить. Только как доказать то, чего уже нет, — улыбки — но должен с рваной необходимостью? Файв не знает. Таких задач он не решал. Такие задачи нерешаемы. Пробраться в Комиссию и по коммутатору посмотреть? Хороший план. Надёжный, блин, как швейцарские часы. Потому что это бред, с какой стороны не посмотри, — так зацикливаться на чём-то. Хотя вполне приятно. Плавать в этом сумасшествии. Как по волнам её голубого — его любимый цвет, а не её — платью. Точно не настоящая, новая иллюзия, привычная в пьяном бреду фата-моргана — она бы сделала что-то для него, только если бы он об этом узнал. И вот Файв дают гулять взглядом по фигуре, а не только глаза в глаза сверлить. Поэтому только сейчас замечает, что, видимо, из кафе девочка идёт. Чай купила. Воспоминания снова свежеют: как она расстраивалась и не могла вступить на порог заведения, потому что у неё денег не было. А сейчас, видимо, они у неё есть, а значит, она работает. Это радует. Это безмерно счастливит его в этой кручине. И то, что её вкусы не изменились — зелёный, парящий жаром чай. И если он сейчас весело улыбнётся — это будет мощнейшей межгалактической ошибкой. Он бы сам за себя испытал конфуз секонд-хенд, будто бы он ждёт конца разговора. Он его, и правда, ждёт, но не чтобы сбежать от неё, не для того, чтобы она заткнулась. Сбежать от жизни. Умереть снова, потому что эта планета и так уже перевернулась не по той оси. Он уже всё равно опору потерял. Неважно, что потеряет и физически, повиснув. Файв замечает аквамариновую сумку только сейчас и одним любопытным глазком заглядывает внутрь, где лежат только две книжки и тонкий ноутбук. Она не любила устройства, как и начинать диалоги. И вот перед Файв снова и с размаху что-то в мире кардинально меняется, а он снова непривычно на колени упасть хочет, закричать и домой вернуться побитый и расплющенный. Он прав, это не она. Он учил её этому, но она как баран противилась, а теперь вот, она такая, как он. Осторожно — укусит, ещё и бешенством от него заразится. Потому что он явно где-то, а вполне возможно и от её ауры, подцепил. Неприятно будет копию свою от вселенной спасать — себя-то не может. Девушка выуживает кошелёк медовый, и Файв наконец видит хотя бы что-то её цвета. Её любимого. Он знает. Потому что до сих пор не может найти силы стены в доме отмыть от него. Выбросить её платья горчичные. Атласные грушевые ленты, которые её волосы собрать пытались. Его руки бы справились с этим лучше. Тем более, они ей тоже, вроде, нравились. Теперь это всё точно сжигать нельзя — вернуть девочке, если ей до сих пор это всё нравится. В том числе себя. Файв не жадный, пускай хоть всего его забирает. Он совершенно не скупой. Хотя и расчётливый. Планирует будущий подарок, который ей на Рождество пришлёт. Главное дырки внизу коробки для ног сделать — не поднимет его тушку (мёртвую скорее всего). — Вот, моя визитка, — протягивает она ламинированную карточку, на которой ракета нарисована. — Жаль, что мы потерялись. Это мой номер. Если захотите наконец поговорить, позвоните. А сейчас прощаюсь, я должна бежать. Рада была встретиться, — улыбается девушка снова и поспешно, неграциозно, но также мило как раньше уходит, ноги в подолах запутывая. «Двадцать четыре. Плюс ровно столько же. Сорок восемь». «Нет. Не надо бежать. Не нужна мне эта визитка нахрен. Мне ты нужна была…» — не успевает сказать Файв пару раз в голове, а потом и вслух, может быть, как девушка проходит мимо. А его она от волос своих — кандалов — распутать забывает. Поэтому он так и стоит. Смотрит туда, где она стояла пять минут назад с всученной ему визиткой — дьявол бы побрал этот век технологий с их телефонами. Он бы лучше прождал её на опушке леса в обеденное время, чтобы увидеть её волосы в ярком солнце, а потом вечером звёзды в её глазах ловить. Без времени и часов. Без вселенных вокруг. Потому что эта вселенная явно не их. Файв уже знает исход в этой матрице. Они разгрызут друг другу по сердцу, кинут деньги на новое и снова растают, чтобы встретиться в другой жизни. В этой ни шанса. Ни на какой из планет. Он вспоминает, что она всегда о полётах на Луну грезила, а он о жизни на Земле ей объяснял. Зря, как видно, но не безрезультатно. Всё, как он, сделала, всё так, как учил сделала, такая, какой он хотел её видеть. Только он, как всегда, не такой, каким она хотела, чтобы он был — молчаливый, слушающий. Таким, каким он никогда не был. Файв, который слушает честно скорее мёртв. И в этом он согласен. Кажется, сейчас он умер, но кто-то отмотал время и снова оставил его одного, чтобы сердце не сжималось так сильно. И вообще не сжималось ни разу. «Суицидальные мысли — симптом депрессии», — сказала бы Ваня. Он бы ответил, что не болен. Но отрицать это уже невозможно и вообще бессмысленно. Галлюцинации — это точно не нормально. Наверное, он так в своей шизофрении застрял, что ему кто-то флаер/визитку/рекламу впихнул в руку. А он и поверил, что это девочка из прошлого его не забыла. Ведь так быть не может. Он сам забрал её у себя. Он бы не отдал, не вернул, не отпустил бы на улицу встретиться с ним. Файв собственник, он знает себя лучше всех. Сам её упустил. А теперь ещё и бредит. «Надо спросить у Вани номерок психотерапевта», — решает пессимистично (реалистично) про себя Файв. Ведь девочка из прошлого не могла оказаться живой. Померещилась. Снова фата-моргана (обходит он названия «галлюцинации», «бред» и «иллюзия») мазнула сознание. Так оно и было. Но Файв определённо точно не видел дырки под сердцем, какая бывает у чертовски откровенного воображения. Может, её смерть так часто снилась ему во снах, что переползла пауком по паутине нейронов в память? Файв ещё раз щупает картонку, проминая и прокручивая её в пальцах — реальна. Имя настоящее, даже чернила не стираются. Качество печати Файв оценил, даже гмыкнул про себя. Файв подносит совсем по-животному к носу и отшатывается — он что, только что понюхал визитку? Ещё чуть-чуть, и он залезет к ней в дом, чтобы достать трусы? «Бля, дохни скорее», — пугается он себя, хотя просто подумал, что воображение бы не звучало запахами. Но визитка отдаёт ванилью от пальцев и деньгами из кошелька, засушенными цветами и фруктами. Типографской краской от книги, в которой служила визиткой, возможно. И Клаусом. Файв оглядывается и, оскалившись на прохожего с сигаретой, который обращает на него взгляд, суёт карточку в карман пальто, пытаясь шагать быстрее, чтобы ещё какой-нибудь не тот запах не прилип, но за углом сдаётся. Выдыхает и закатывает глаза. Он не хочет ходить, не то что быстро. Просто хочется уже быть дома. Но Файв снова вынимает визитку, что не выпускал из пальцев, и, уставившись в неё носом, уже довольно ритмично идёт по кварталам. «Может, я умер и теперь вижу призраков? — рационально задаёт сам себе вопрос. — А есть ли призрачные визитки? — вглядывается в карточку с серым шариком спутника их планеты на фоне. — Работа есть даже у призраков? Не хотел бы я умирать, — оскаливается, морщась. — А места для призрачной выпивки после призрачной работы у них там имеются? Тогда можно обдумать». И рассуждая о призрачной жизни, Файв идёт в свой дом действительно на своих двоих. Потому что после неё знает: лучше не перемещаться и беречь силы, ведь может не успеть и опоздать. Может упустить. Она очень многое исправила в нём своей потерей. Файв смотрит на людей и замечает в них то, о чём она говорила, что презирала. Чего до одури боялась и считала глупым. Он это каждый день в зеркале видит — человек без цели. Без желания. Без сна. Файв заходит в дом, используя ключи, потому что закрыто снаружи, а не, как раньше, изнутри, когда он игнорировал существование дверей из-за своей силы. Сто раз запирал её случайно и нет. Ей это не нравилось. Её это погубило. Их обоих. Файв снимает галстук с пиджаком и расстёгивает ворот рубашки вздыхая, ведь никто не прячется от него в библиотеке. Не выходит встречать, мазать по сердцу улыбками, по ушам странными фактами, а по скулам и челюсти губами, а он и не ищет её, по шороху определяя, где она. А стоило бы её искать всегда, как в последний раз. Потратить всё время мира на неё. Файв накрывает ужин и смотрит на второй пустой стул. С него девочка больше не смотрит завороженно на прокручивающиеся макароны в микроволновке. Соус больше не подаёт. Пастилой не угощает. Не рассказывает что-то всем известное с такой энергетикой, что даже ему интересно слушать школьную программу (университетскую для обычных людей). Не ждёт свою розовую белку. Файв надевает треники и ложится в кровать, но не может спокойно заснуть, как прошлой зимой. Когда в ванной шумела вода. Когда музыка негромко в комнате допоздна играла в выходные. Шаги слабые в коридоре слышались, иногда бегающие в темноте — до комнаты быстрей добраться. Когда они сидели через стенку и держались руками через приоткрытую дверь, а он чувствовал будто облокачивается на её тёплую спину. Сейчас просто пустое тело лежит на кровати, и каждая поза для него неудобна. В голове роятся мысли, но ни одна из них не успевает показать свои глаза. Файв теряется в этих тенях странных инопланетных фигур. Тело переворачивается на бок к стене, пытается закрыть глаза, но становится только хуже. Кто-то увеличивает громкость чужих разговор в голове. Чувства становятся невыносимы. Одеяло щекочет шею на грани разумного нервного срыва. Мышцы чешутся и сводят. В комнате неожиданно жарко и душно будто в газовой комнате. Файв с остервенелостью раскутывается и открывает глаза. Потолок падает, а Файв дёргается и закрывает руками голову, сворачиваясь в клубок. Ничего не рушится и не трещит. Ничто не размазывает его мясо по кровати. Файв осторожно выглядывает из-под локтя. Тени от решёток на окнах танцуют на потолке. Просто тени. На простом потолке. И он следит за ними будто тигр за ланью. Ему становится слишком важно их направление. Они могут снова рухнуть, напасть. Потому что он опасен без Ведьмочки, безоружен ночью. Мысли стихают перед монотонными движениями тёмной листвы на ветру. Но вдруг новый порог в голове заставляет Файв споткнуться: «она не могла быть живой». Он подрывается на кровати, вставая на холодный пол босыми ногами. Файв понимает, что сейчас это неважно. Просто плюс одна хорошая новость для того, чтобы заснуть. Ему действительно необходимо заснуть. Но сон, как всегда, идёт прахом, раздражается от нервной системы, которая не пережила сегодняшний день или пережила слишком много. Обещания подумать завтра не срабатывают. Вместо того, чтобы послушно лечь, Файв вышагивает кругами, которые по спирали совершенно случайно (нет) в комнату её телепортируют без сил. Он буквально уверен, что что-то упустил, хотя и знает — в спальне нечего ловить. Знает, что нечего упускать (давно уже всё сделано набекрень и упущено), но набат выбивает почву из-под ног. Нетвёрдость и шаткость ситуации заставляют его упереться взглядом в кутикулу и сдирать её, пока обрамление ногтя не станет ровным. Но оно никогда не станет гладким. Зазубрины не исправить, если их ковырять. Только ключи на пальце дребезжат и заглушают вопросы, идущие по пятому кругу. И Файв, зная это, ковыряет себе мозги. Это понимание становится кристально чистым только через промежуток времени: «мыслями ничего не исправить». Но Файв теряет его снова, чётко осознавая сейчас одно: «живая». Она не выжила. Не могла, не должна была. Ведьмочка по волшебству квантового бессмертия осталась существовать. Другого объяснения нет. Удача. И мало того, что она жива, так она заговорила с ним, оставила номер и ничего не высказала. Ей явно промыли мозг пришельцы. Файв ни хрена не понимает. Ночь раскрыла объятия уже давно, но Файв теперь кажется дерьмовой идеей ложиться. Сон всегда был ненавистен до дрожи — потеря времени. И вообще, как он может спать, пока его Ведьмочка жива и ходит где-то? «Спит, Файв», — поправляет он сам себя. Он скучал по ней. И вот теперь у него есть зацепка, удачное стечение обстоятельств. Маленький клочок настоящей бумаги. Так смешно, что именно нескольких цифр ему не хватало. Цифры, которые он раньше любил, сейчас ему противны. Они соединяют двух людей. Его имя цифра, а он не может набраться смелости и воспользоваться телефоном. Обычно чьи-то сон, дела и ночное (любое) время суток не останавливали его от звонков. Он Файв, а смотреть на номер не может. Номер Пять цифр шугается. Прекрасное начало. Замечательный конец. Аплодисменты! Включайте свой апокалипсис по новой! Мы всё потеряли. — О, Боже, Файв, серьёзно, сдохни, — заваливается на кровать и только сейчас вслух произносит хоть что-то, отчего челюсть разливает до желудка боль — он не знал, что напрягал её так сильно, что сейчас чудился перелом. Угрожать некому, поэтому он на себя агрессирует. Вполне разумно для умного человека. Логично и очень продуктивно. Чем бы дитя не теш… «Неужели у неё появился телефон?» — снова врезается в ограждение дилеммы. Когда у неё не было этого набора цифр, они были в соседних комнатах. А сейчас у неё телефон, а девочка не пойми где. Файв тоже ощущает себя примерно там же, только где-то глубже. «Лучше бы она сказала, как ненавидит меня. Всё, что связано со мной. Как она могла так спокойно смотреть мне в лицо и улыбаться? Вместо этого она произнесла ровно сорок восемь слов, и ни одно из них не было брызгами ненависти. Надеюсь, это было всё ложью». Этот взгляд ударил его сильнее, потому что ей всё равно. Будто бы. Улыбка не дрогнула, глаза не отводились, тремор не наблюдался. Только нога закрывала вторую, складывая крест из них, качалась в воздухе, пытаясь шагнуть вперёд — сбежать или быть ближе? Обе руки держали чай и тоже вторили защитной, отгороженной позе — Файв не психолог, но она либо боялась его, либо чувствовала неприязнь. И всё равно улыбалась. Всё равно держала открытую шею — самое уязвимое место. Она его не боялась, а раз так, то точно презирала и ненавидела. Одно из двух. Либо так, либо Файв не психолог (жаль, Файв не знает, что не всегда прав). Он даже не допустил мысль, что закрытая поза может означать вину. Потому что девушка из прошлого не имеет права чувствовать вину перед ним. У него на глазах. «Только не представляй, что она рада, только не представляй, что это не случайность». Файв знает, одно допущение, одна резвая мысль, что она его искала — и всё, он поплывёт в радости и надежде. Его буквально развезёт, как от алкоголя, опьянение адреналином и дофамином. Ничего не чувствовать — вот, что он хочет. Может, найти таблетки Вани, которые делали её такой безэмоциональной? Это будет считаться неуважительным поведением к проблеме сестры? «О, да». Но кто и когда будет уважать его проблемы? Он не хочет о них распространяться — в этом и суть, но девочка из прошлого всегда чувствовала всё. Он привык к этому и сейчас готов поклясться на всём, что она снова пришла своим присутствием подбодрить его. Вся фишка в другом, она не планирует, она течёт по течению. Только Файв не хочет признавать, что она не хотела этого, не ожидала. «Зачем всё это?» — Ни за чем, Файв, — шикает на себя. — Просто два человека встретились. Ничего больше. Ничего это не значит. Ничто. Ни больше, ни меньше.— Вот, моя визитка.
— Она просто дала визитку. Просто из вежливости, — продолжает убеждать себя.— Жаль, что мы потерялись, это мой номер.
«Но мы не терялись, я её потерял, она ушла. А ей ещё и жаль».— Если захотите наконец поговорить, позвоните.
— Это сарказм, Файв, ей не жаль. Она просто сказала, что ни к чему не обязывающий разговор будет неплох.— А сейчас прощаюсь, я должна бежать.
— Она даже не задержалась. Просто встреча, ничего не значащая.— Рада была встретиться.
«Она была рада встретиться. Я честно не верю, что она не хотела этого. Всё вокруг неё происходит так, как она хочет, — потёр лицо руками, пытаясь воздухом умыться и прийти в себя, продолжая разговор с самим собой, к которому привык ещё с апокалипсиса, чтобы не сходить с ума от одиночества. — Наверное, она просто хочет из мести меня убить». — Не, ну в этом ты прав. Она хочет нас грохнуть. «Определённо. Только вот, когда нас стало двое?» — Файв со старческим скрипом поднимается на кровати, держась за коленку, и потирает лоб, лохматя неуложенные после ванны волосы, ощущая ступнями холодный пол. Ему определённо требуется собеседник. А то, что ему требуется, он всегда находит. Файв устало смотрит на тумбочку. Открывает дверцу и вздыхает, взглядом на папку натыкаясь. Он берёт из старой горчичной бумаги толстый конверт с пятнами от кофе. Смотрит и вспоминает, как руки всегда дрожали, разворачивая ниточку на кнопке обложки. Потому что быстрее в психозе посмотреть хотелось внутрь. Развернуть этот свёрток и нырнуть в мир запечатлённых воспоминаний. В прошлое вернуться без парадоксального психоза. Чтобы не убивать себя в том времени, но прожить с девочкой ещё капельку времени вместе. И перестать думать в настоящем. Ему нужен был собеседник? Он его получил. Говорить с фотографией намного более здоровая фигня, чем с самим собой. Ведь так? На манекене жениться ему ничего не мешало, однако. Однако. Сейчас он, вроде как, в обычном нормальном (приближённо) обществе, где есть люди, с которыми можно поговорить и провести жизнь в супружеской паре. Может, стоит попробовать? И почему ему эта противная идея пришла, только когда он встретился с той самой? Он крутит нитку вокруг чёрной пуговки, распутывая узел. Он медлит, впервые, потому что образ перед глазами свеж и ярок. Более реален, чем под обложкой. Потому что голос до сих пор отголосками по перепонкам бьёт, ввинчивается в мозг будто навсегда. Файв знает, что со временем даже это воспоминание потускнеет. Но спешить некуда, у него есть её номер. У него есть сейчас всё. Как мало человеку нужно для счастья. И грусти. И разочарования. И блеснувшей в голове одной (или нескольких) суицидальной мысли. Как Клаус с этим справляется? Плохо и неправильно, но Файв знает, что он старается хотя бы. Как и все его искалеченные братья и сёстры. Файв знает, что не один запутался в своих проблемах, поэтому становится легче. Только, они что-то да делают с этим, в отличии от него. Пытаются заново научиться жизни. А не блуждают в обломках прошлого, не пичкают себя осколками воспоминаний, не пытаются вернуть ужасы кошмаров. Не мучают сами себя. Целыми папками с обрывками записок и картинок радостного и счастливого, чтобы чувствовать себя ещё хуже. Файв устало берёт фотографию девочки, чуть моложе его, с глазами невинного, но любопытного ребёнка, хотя знает, что это не совсем так. Он скользит взглядом по лицам рядом с ней, но возвращается к её улыбке. Вкладывает визитку в конверт, где ещё лежат какие-то бумаги, её записные книжки и отчёты, и откладывает на тумбочку. Файв заваливается на кровать, протягивая ноги, держа фотокарточку с жирными следами от пальцев перед собой. Лаковая поверхность блестит от фонариков, переливаясь из синего в красный. И девушка сияет, как миллиарды звёзд на небе. Как солнце в полдень летом в деревне. В момент затмения. Красная Луна. Файв легко представить это. Легко представить, как горит фотография, обрамляется корочкой искр её лицо с веснушками. Раздирает её тело на лоскуты. Файв не ненавидит девочку. Файв ненавидит себя. Не знает выхода, боится сорваться и позвонить, зная, что должен удалить этот момент из памяти. Эти сорок восемь слов, которые ведут хороводы в его голове. Её голос должен раздербанить его мозг пулей, но он лишь укутывает пледом. Застревает в сером веществе. Пуля была экспансивной, похоже, а девочка настоящей. Раз Рыженькая жива, то должна была обойти его на расстоянии вытянутой руки. Она же знает, к чему это приведёт. Файв не верит, что она не понимает простой истины. Если ты умер — приходи к Клаусу. Если ты жив — не приходи к Файв. Ни за что не давай ему наводок на себя. Файв не контролирует своё дерьмо внутри. Он оружие, пуля. А оружие не знает в кого стреляет, пули в полёте кричат «прости». Файв не сможет сжечь её номер. Не сможет отпугнуть идею позвонить. Зато сможет напугать девочку из прошлого снова. Потому что девочка теперь из настоящего. И Файв неосознанно сделает её девочкой из будущего. Он должен быть с ней. Она всегда в полях около леса. Всегда дикие нарциссы в траве. С любой картины Ван Гога о пшенице и подсолнухах. Там нет рабочих, с которых он писал, людей, потому что Рыжая девочка сбежала искать рыжего создателя. Девочка из краски, которая приносит счастье, если проглотить. Файв из черноты звёздного неба. Чувствует себя абсолютно также. Потерявшимся, пустым. Ищет её розовое платье и медные волосы в галактиках. Бродит, заглядывает в кусты, извиняется в каждый цветок, бросает своё глупое «прости» по пути. Зовёт её по имени, которое счастье означает. Оно всегда было наполнено смыслом, всегда что-то значило. Не пустое циничное число. В памяти оно всегда со сладким и тёплым медовым цветом связано, как краска на её стене. Поэтому во сне солнце слепит. Файв жмурится от его яркости в этом ненасыщенном тёплом мире, как от световой гранаты. У него резко закладывает уши, кружится голова, он безоружен и дезориентирован, и он уверен, что, и правда, слишком ослеплён. Он падает, сдирает ладони и коленки в кровь, но поднимается и отчаянно бежит от прожекторов ракет убитых им душ. В висках стучит кровь или шум чьих-то тяжёлых шагов. Сердце отдаёт басистыми быстрыми взрывами в макушке и бёдрах. Мальчик останавливается и в ужасе осматривается, но, не видя ничего кроме ненастоящего белого света, падает на живот, ползёт под разрывами, пытается найти яму, чтобы залечь там, прикрыть голову руками, слиться с землёй. Люди визжат и орут своим предсмертным криком, который пролетает со свистом пуль и дербанит его хребет. Он помнит каждый возглас убитого им, отдающий болью в спине. И её молчание, выдирающее сердце червями из грунта. Марш пулемётной стрельбы, как барабанный перебой, прерываемые его одиночным залпом из пистолета, колоколом. Обозначающий тот самый выстрел, который по памяти врезается, заставляет дрожать всё естество, время перематывает, чтобы снова в барабанные перепонки стрелой врезаться и брызнуть ядовитыми зелёно-фиолетовыми красками через висок. Свет перестаёт ослеплять, и Файв пытается раскрыть глаза. Опять никого. Опять вокруг только те развалины и огонь. Опять мал и снова чувствует холодное одиночество. Снова мальчик лет тринадцати. Снова слаб. Как всегда, один. Он снова, в ужасе дрожа, шагает, спотыкаясь, пытаясь кого-то отыскать в своём разрушающемся сознании потерянностью. Пустота, захламлённая остатками воспоминаний, которые горят и пеплом осыпаются на него, пытаясь под собой похоронить, но он бежит, отчаянно переставляет ноги, чтобы найти дом, чтобы его кто-нибудь окликнул, и он прижался в объятиях к живому, дышащему и говорящему. Он пытается найти хоть что-то родное в своей памяти, которая больше апокалипсис напоминает. Он не находит её. Это не её время, её тут быть не должно. Девочка не из того прошлого и ещё не из разрушающегося будущего. Теперь в этом апокалипсисе он её не встретит снова, потому что все мертвы. И он кричит, вопит, зовёт. Только не её. Слишком сложно её имя произносить на обломках сознания, на краю мира. В его персональном аду. Это слишком безнадёжно ждать её там, где она не услышит и не придёт, пока его страх липкими, грязными, костлявыми руками грудную клетку и талию обхватывает, до сердца пытаясь добраться, спускаясь к рёбрам и под них забираясь, и сжать, как горло, душа, раня и щипая ногтями, держит, разрешает идти, но не сбежать, не выбраться. Пробирается под одеждой мокрым потом с противными мурашками, бешенным сердцем. Сушит горло и губы — языком проведёт, облизывая, и поранит им же — кровь потечёт. Тишиной и пламенем окутывает. Выстрел. Позади. Файв замирает. Впадает в ступор, как когда-то на улице перед ней. Это его любимое занятие. Перед глазами не меняется перспектива разрушенного мира, но он уже не мал. Этот выстрел был недавно или будет скоро. Выстрел. Сознание заставляет развернуться. Только бы не поворачиваться. Не оглядываться. Выстрел. Не смотри, Файв. Она скользит рукой по рукаву пиджака. На плечи грузом опускается ладонь, ведёт ниже к груди. Файв закрывает глаза, с болью сглатывая — она не отстанет, пока он не повернётся. Он дрожит, чувствует, как в глазах набираются слёзы. Выстрел. Рука забирается в волосы, массажирует пальцами, перебирает локоны, пока его сердце рыбой на суше себя ощущает. Она — цифры на визитке. Она — девочка. Она — будущее с липким страхом неизбежного. И Файв ведёт плечом назад, открывает глаза, взирая на спускающуюся рыжую девочку по лестнице из ниоткуда, посреди разрухи. Лестница в ад с небес или хотя бы с пограничной земли. Файв не идеализирует его Рыжую, но уверен (как всегда, на сто треснувших только что процентов), что ей тут не место. Рыжая смотрит сквозь него, практически улыбаясь ему. А сзади пистолет вкладывают в руку. Сзади Рыжей, сзади лестницы в никуда бежит от выстрелов и пулемётной дроби скорби тринадцатилетний мальчик. Файв, который только что попал в сон с апокалипсисом. Не видит Файв с пистолетом, плечо которого поднимают, целят дуло на девочку, смотрят из-за спины в прицел между тритиевых вставок. Тот Файв не видит всплеск имбиря и руды откинутых волос. Выстрел. Файв в горящих обломках замирает, не поворачивается. Девочка улыбается тому, кто позади Файв держит его под локоть. Два пальца от мечевидного отростка грудины и три влево. Ровно между первым и вторым истинным ребром. Зачем Файв это знает? Почему рука Файв настолько натренирована до сантиметров. Почему он не может промахнуться хотя бы раз? Зачем Реджинальд заставлял их изучать анатомию? На кой чёрт Файв нужны эти гены были и работа. Ведь её платье пропитывается пурпуром. Роза колет шипами. Розовая белка. Почему она, чёрт возьми, пьёт именно этот коктейль? Выстрел. Файв, повернись, повернись. Я больше не могу целиться в перикард. Файв, выйди из сопора, пожалуйста. Рыжая девочка смотрит сквозь, руша глыбы холода на Файв голубыми глазами, цунами яда в него впрыскивая. Она не понимает, почему в неё стреляют. Она не понимает, почему должна быть как скотина убита. Но до сих пор будто верит в Файв. Глупости. Выстрел. В Файв нельзя верить. Выстрел. Повернись. И Файв поворачивается. Смотрит на девушку, что спускается с лестницы в ад, к которому так подходят огненные волосы, на персиковую улыбку. Поднимает пистолет. Целится в нижнюю полую вену между рёбер. Конец сердца, практически сердце. Не успокаивай себя, Файв, ты целишься в сердце. Выстрел. Файв, повернись. Выстрел. Только не оглядывайся. И каждый раз он будет поворачиваться слишком поздно. Каждый раз видеть её улыбку и взгляд не на него. Каждый раз стрелять в неё, когда она поднимает его руку и целится в себя же. Это её осознанный выбор. Файв не мог себе такого позволить. Не мог убить единственную свою любовь. Она сама направила на себя пистолет. Так почему она не бежит от него? Зачем она пришла к нему снова спустя два года? Почему она стоит и улыбается? Не ему. Файв помнит, как она умеет плакать. Знает, что может. В ноябре она плакала. В её глазах стояли слёзы, она хлопала ресницами, когда уже не могла ничего видеть и дорожки чертили ровные линии к подбородку. Она не задыхалась, не ныла, не стонала. Просто выпускала слёзы, разрешала им течь. С безэмоциональным лицом продолжала делать свои дела, пока глаза отдельно от неё плакали. Почему она не плачет сейчас? Насколько ей больно, что она не может плакать? Она плакала в декабре. Она плакала в январе. Всегда, когда рядом был Файв. Файв знает, какое у неё лицо, когда она злится. Её глаза иголками впиваются и сразу перестают смотреть в лицо. Она закусывает изнутри нижнюю губу. В ней происходит борьба за разрушение, но она сдаётся. Всегда. Она считает, что сдаться — выйти сухим из воды. Ей легче игнорировать, сбегать, чем что-то кричать. В такие моменты она говорит самые горькие слова, на которые невозможно таить обиду. Они правильные, разрушающие теплицы и открывающие перед серостью. Горечь только стимулирует аппетит. Файв становится жадным, когда она злится. Почему она не злится на Файв, чтобы он сожрал себя? И почему она не напугана, как когда Файв открыл перед ней дверь? Почему она не начинает дрожать всем телом, не отшатывается назад, не бежит в свою комнату запереться, закрыть кровать балдахином. Чтобы неделю не выходить, чтобы смеяться в одиночестве, а после, набравшись сил, выйти и разозлиться. Потому что со страхом к ней приходит и вина за слабость. Она не должна смотреть на него с виноватым лицом. По почему она так спокойно идёт на смерть, а смотрит так, будто доверяет ему безоговорочно? Не даёт ему выбора. Выбор без выбора есть. Файв, не стреляй. Файв во сне не мычит и не стонет, потому что всё слишком реально — а он редко хнычет в реальности. Спустя семь лет, его трагедия развивается и набирает обороты, толкая его с обрыва, который растёт с каждым днём. Становится крупнее, массивнее, сильнее мальчика, который слабеет по сравнению с ним быстрее, чем каждую минуту. Теперь девочка не из прошлого. Теперь она будет в будущем, даже если он попросит её не приходить. А потом снова станет прошлым. Файв проснуться от кошмара не может, потому что даже не может в нём умереть. Или просто не понимает, что проснулся и глаза уже давно разлепил, но зрачки бегают, оставляют тени на сознании. Потому что чёртовы фонарики не спасают, а взрываются в воображении. Он понять не может, наяву или во сне тишина, сковывающая сознание, разливается по миру. Потолок рушится на него и падает, падает, но никак не может погрести под собой. Сломать полностью. Выстрелить себе в голову, вместо её Файв боится. Потому что это может оказаться иллюзией прогнившего воображения. Он боится, что это может оказаться однажды его пистолетом из-под подушки. И он лежит. Сестра не просто так просит его к психиатру сходить. Харгривзы все немного на грани смерти.Future. Date unknown.
[Будущее. Дата неизвестна.]
— Родная, помнишь нашу вторую встречу? Если бы я знал, что нам с тобой отведено так мало, то не стоял бы как истукан. А первую? Это было так давно, а я всё ещё люблю тебя.