Quantum error

Noize MC — Опыт отсутствия (Выход в город (Deluxe), 2021)

Мы уходим к мирам далёким Прожигая сквозные дыры в наших близких.

Я руку протяну тебе, как к ветвям — Тантал.

Мы наконец с тобой обсудим наш опыт отсутствия.

Future. Date unknown.

[Будущее. Дата неизвестна.]

      — Это смешно, но я залезал в Коммутатор, моделировал ситуации, рассчитывал вероятности и исходы событий… и не смог увидеть тебя с сединой. Было ли возможно и достижимо это счастье в какой-нибудь Вселенной, или квантового бессмертия не существует?

Past. Monday, October 12th, 2024. Dawn.

[Прошлое. Понедельник 12 октября 2024 г. Рассвет.]

      Файв запускает кофемашину, набирая в общий чат сиблингов о пополнении их семейства. Они разъехались через пару лет, когда поняли, что апокалипсис закончился, а построить что-то вместе невозможно. Пожали руки, пообещали не теряться, кто-то даже обнялся и поцеловался (Файв увернулся от вездесущего Клауса), и «goodbye, amigo». Похоже, они всё ещё не стали ни семьёй, ни даже друзьями, поэтому вряд ли Файв назвал бы их amigos. Ведь и с появившимися телефонами, и с интернетом в этой реальности ни один из них не горел жаром дискуссий. Видимо, пришло время нарушить их обычаи не соваться в жизни друг друга не в День независимости и не на Рождество.       Смешно. Он первый отправляет сообщение, хотя единственный, кто читает всё поскольку-постольку.       Файв долго проверяет факты в сообщении и понимает насколько это бесполезный бросок камня или плевок в никем не потревоженный океан, но палец нажимает на кнопку, и рука по привычке уже хочет отправить телефон по стойке в фигурном катании, но взгляд только уставился в ожидании ответа, и только после Файв замахивается, кидает, перемещается, ловит и снова смотрит на экран. Файв знал, чем всё закончится: нужно было притаскивать её позже. Он отпивает кипяток и читает, как семья договаривается воссоединиться через месяц, когда все смогут взять выходные на пару дней или отпуск на неделю, чтобы познакомиться с новой сестрой, желают ему не придушить её и обращаться помягче, чтобы она не решила, что чокнутые все Харгривзы, шутят о возможной блохастости и начинают толкать речь об ухаживании за младенцем. Телефон уезжает, останавливаясь на краю барной стойки, Файв лохматит волосы, макушкой скользя по гарнитуру, и складывает руки на груди.       «Младенец. Тот ещё, — взгляд упирается на гладкий стол с одиночным местом. — Как будто больше всех надо, — Файв цыкает, телепортируется, возвращается со стулом, — сиди с мелкой устаревшей девчонкой месяц и не высовывайся», — освобождает место у окна, двигая всё по стене в сторону выхода и стойки.       Правша тут теряется: порядок дизайна идёт в другую сторону от барной стойки, у которой даже табуретки нет, но есть кофеварка, до холодильника с одной кастрюлей пасты у окна. Лишний стул с другой стороны от жалюзи с пробирающимся рассветом и виднеющейся лужайкой перед забором выглядит странно: железный, а не белый с обивкой на сидушке, как первый. Обычно все гости занимают диван в гостиной перед телевизором, который с недавнего времени разбитый на свалке, а кухня шестнадцать квадратов была… пустующей, хотя раньше казалась только слегка просторной. Лишь сейчас Файв в полной мере осознаёт огромное расстояние, которое он преодолевает за секунду, а стул будто чуть-чуть его занимает, будто стол уже не так одинок, и Файв… не один в целом мире.       — Куда её девать? — ворчит самому себе, чтобы заглушить мысли. — В детский сад или универ? Может сдать в психушку или дом престарелых? — но он реально не понимает, что делать с: — Рыжая Бестия — не доросла ещё до чертяг — Ведьмочка. Достаточно бесячее и хаотичное существо и рифмуется с Безумной Стервочкой Отлично, — кивает, качая на ножках за спинку стул. — Пого и Грейс бы сюда — на них оставить. Купить квартиру и бросить там как есть? — отхлёбывает. — Вариант хороший, только меня после найдёт либо Рыжая, чтобы убить, либо… — замалчивает даже в мыслях: — «появившаяся совесть, с той же целью». — Либо никто из Харгривзов наоборот больше не найдёт Рыжую, которая потерялась в этом мире. Она же вроде как семья.       «Вроде как».       Заварить новый кофе — самая здравая идея из всех когда-либо приходивших в голову Файв.       Кажется, он вымотался, иначе откуда совесть и тёплое чувство, что на втором этаже что-то сопит. Да, от обморока, но всё же, не он же её довёл, в самом деле. Да, от перемещения. Да, она больше не увидит семью. Так случается, он не виноват.       «А может попробовать вырастить себе друга? Как собаку, — в момент принятия проблемы, после отрицания приходят самые глупые мысли. — Может, она и не плохая. Привыкнуть друг другу, а потом и гулять выпускать можно, сначала на поводке, а потом и не убежит. А если сцепится с другими собаками? Нужно научить драться, возможно. А если нападёт на хозяина, то вряд ли победит. Может, и повеселей будет. Пыли поменьше».       Он лениво пожимает губами. Файв познаёт совесть, но ещё не познал человечность.       Файв вздыхает, наливая из подогревающегося кофейника, в который накапало пару часов назад из кофемашины, замечает пенку на кофе и аккуратно начинает её снимать ложечкой в раковину. Он не думает о том, что кто-то будет убираться у него — не дай Бог, кто-то тронет сырой тряпкой то, чего нельзя (нечего, но нельзя всё) — Файв надеется, что движения в его молчаливой квартире станет больше. Он замирает:       «Как у меня появилась непереносимость пенки?» — с сарказмом цыкает в голове на свои бесполезные движения.       — Точно также, как ты появился в её жизни — без предупреждающего выстрела, — Файв запрокидывает голову, закрыв глаза, откидывает волосы назад — где-то там наверху правее кухни пытается прийти в себя девушка в обмороке.       Хотя, что тут бесчеловечного?       Кто-то да развеет его старческий песок. Файв просто не хочется признавать, что ему скучно или одиноко. Только никто не спасается от этого селя незнакомцев дома, не радуется удавшемуся «похищению» по сотне веских причин. Взрослые и умные признают свои слабости, и Файв соглашается, что поступил жутко, но в силу обстоятельств это вынужденная мера, ведь так? Файв лучший из лучших, и слабостей у него нет, ведь так? Ему не надо просто кого-то поучать, ей тоже некуда пойти, ничего не поделаешь, ведь так? Ему ведь не одиноко, ведь так?       Он ведь взрослый, ведь так?       Ему не хочется её оставить только потому, что её жаль. Ему не хочется её оставить только потому, что ему одиноко. Ему вообще не хочется её оставить. Только вот, она спит сейчас у него, а Файв уже сто раз мог переместить её подальше на свалку и бросить, чтобы она его никогда не нашла. Скорее всего, он просто не знает куда. Скорее всего он просто не хочет неожиданного апокалипсиса. Скорее всего, Файв нужен отдых, перед решение новой проблемы.       Скорее всего, он просто не готов расстаться с живым человеком.       Она же его сестра. Вроде как.       Она же в его доме. Пока что.       Файв просто не знает, что делать дальше. Его план заканчивался её нахождением, всё остальное сводилось к детдому или Эллисон. Но это не ребёнок, а взрослая девушка, которая никому не нужна в этой вселенной теперь, Файв испепелил все ниточки с живыми.       «Хейзел. Хоть раз не я один постарался над трагедией».       — Мама! — крик пугает неожиданностью.       Файв замирает с чувством простреленного сердца. С этим ещё нужно поработать. Мама — то, что у него не было, зато он «справедливо» поотнимал это у других, будто ради чёртового адского баланса.       Молчаливый дом заговорил совестью, женским криком и виной.       Он не привык к звукам дома. Даже от самого дома, никаких ветерков, только стоящий воздух с оседающими воспоминаниями. Ничего резкого, острого и ранящего. Только вопли в кошмарах и запах пота от них. Файв знает подход к снам.       Но разве он сам не подкроватный монстр для неё?       Он выпрямляется, замирая, тупит в пол взгляд и всё-таки решат переместиться к гостиной спальне, где оставил гостью-соседку-незнакомку с возможностью в любой момент достать оружие и убить. Ключ щёлкает и дверь толкается от сквозняка из окна, оставленного открытыми, чтобы Рыжая проветрилась. Та сидит с полоумными выпученными глазами, концентрируется на вошедшем Файв и вот-вот заорёт от осознания — не сон. Причина её бед прямо перед ней, вокруг — неизвестная, слишком другая, но такая же пустая, как у матери, обстановка, и Файв думает, что выглядел так же испуганно напротив разрушенного дома зонтиков в апокалипсисе. Так же боялся хотел вернуться домой и спрятаться. И его разрывало от этих двух противоположных чувств, но одинаково сильных, потому что дома не спрятаться: отец будет ругаться. Скорее всего, её также разрывает от желания броситься с чем-то на него и просто броситься к нему.       И там, и здесь Файв был один. И он так же, как тогда не мог защитить сам себя, не может закрыть её от себя, потому что здесь он пока единственный враг и друг.       — Успокойся, — слишком сухо и с непривычки повелительно командует, но неловко протягивает единственную чашечку кофе, немного сгибаясь в спине и коленках, чтобы казаться меньше, менее опасным.       Файв где-то читал, что животные, чтобы казаться страшнее для хищника или жертвы увеличивают свои размеры. Стоило попробовать не смотреть на неё свысока и не пугать ещё больше. Но Файв не знает, что ей сейчас нужно, она же не животное. Может, простое общение без утешений и кружка кофе, как ему. И только сейчас думает, что стоило сделать две. И вообще спросить, что Лаки пьёт. Да и ест. Что люди едят после обмороков и стоит ли после них есть. Файв не знает. У него были только голодные обмороки. А после таких никто не приносил еду на блюдечке, а поесть стоило.       — Яд? — с недоверием рассматривает парня на корточках.       Лохматый со слегка кудрявыми волосами после душа в домашней футболке. Смотрит в глаза цвета туманного тёмно-зелёного леса с прожилками ветвей. Ровно напротив. Никто не выше, никто не ниже. Руки обнимать, постукивать, переплетаться, поглаживать не тянутся. Он не боится её спугнуть этим. Просто никогда не дотрагивается до кого-то без необходимости. Необходимости он не видит, только ясные голубые глаза, в которых буря успокаивается на штиль и леденеет в спокойствие. Он заглядывает в них, опуская голову набок, чтобы нос не мешал ему следить за выражением лица.       Он поднимает бровь от наивности, вытирает след от своих губ пальцем на краешке, показывая, что сам отпил недавно. Крылья носа дёргаются, на щеках появляются ямочки, а глаза щурятся, рисуя мешочек на нижнем веке:       «Всё нормально», — напряжённая мимика и улыбка на всех мощностях.       «Я вижу насколько», — кивает и отходит, понимая, как до горечи бессилен, но пытается снова:       — Хотел бы убить, ты бы даже не проснулась, — облокачивается на косяк двери слева от кровати, не разрывая зрительного контакта, отшучивается, чтобы она расслабилась.       «Расслабилась от того, что ты можешь её легко убить во сне? Файв, ты идиот?» — пожимает плечами, будто это уменьшит накал.       Напротив Лаки только голая бесцветная стена, поэтому она следит за его движениями — рассматривать больше нечего. Парень, который с одной стороны похитил, с другой — вынудил шантажом, а с третьей доказал с убедительной аргументацией, черти знают каких невероятных причин покинуть дом, — единственный за кем нужен глаз да глаз. Доверие, которое он вызывает разбитым нефритом где-то в глазах, строится только на интересе и небольшой доказанности его адекватности. Ни капли расположения, только желание разреветься от обиды и обстоятельств, в которых этот юноша не виноват. Возможно, он тоже может поделиться опытом отсутствия близких, но слушать Лаки не хочет. И видеть его тоже. Потому что она точно не виновата.       Она закапывает его заживо этим голубым огнём правосудия.       А после достаёт из своего Коцита вздохнуться, переводя задумчивый и уже спокойный взгляд за Файв, потом на окно, где видно только какую-то крышу. Тумбочка и кровать — всё, что Файв предусмотрел для какого-нибудь незваного гостя — занимательностью похвастаться не могут. Во всём доме вообще так мало мебели, что даже генеральная уборка занимает часа три с натяжкой. Лаки зрения не хватает, она принюхивается, опять морщит нос, уже как собака, ставит предложенную чашку на тумбочку у окна и нагибается, заглядывая под кровать. Файв вяло, слегка заинтересованно следит. Ей всё равно некуда бежать. И он знает, что она знает это. Убирает руки в карман, не готовясь держать удар, а девочка достаёт из-под деревянной кровати кружку с зелёным чаем, от которого идёт пар.       «Значит, кипяток с травой, — доброжелательный до противной приторности, что у глаз появляются морщинки, кивает: — Мою кофемашину не сломает и зёрна таскать не будет», — радостно подмечает.       Атом мёда в бочке нейтронного дёгтя.       — Чуть не остыл, — неловко показывает зубы, то ли в желании без возможности усмехнуться, то ли забывая что-то сказать ещё Файв, который давит свой оскал и абсолютно не выглядит страшным, только до смерти уставшим: впалые глаза подчёркивают синяки под ними.       Файв до смерти чувствует себя дерьмом от этого подобия шутки и её потерянного выражения лица с тенью рационального осознания с принятием через силу и переломы души.       Что он, как и она, просто заложник сложившейся ситуации. Что нужно налаживать контакт, хотя и хочется просто уткнуться в подушку и провести так пару дней, а потом заплакать. Что жить продолжать и решать объединивший цепями вопрос нужно сейчас, а не через вечность, которая сжимается где-то внутри взрывами и ожогами.       Файв усмехается, опуская взгляд на кофе, забирает себе, капельку чувствует себя виноватым за её криво и косо сложившуюся судьбу. Ему нужно было прийти раньше и забрать свёрток с младенцем, ещё тогда, когда его не перенесли за порог дома, а не восемнадцатилетнюю девушку с окраины Севера Англии и фундамента взрослой жизни. Она бы не боялась так керамики от него и не брезговала не смотреть в глаза. Но они оба горько отхлёбывают и ошпариваются: «История не терпит сослагательного наклонения».       — Вроде неплохая комната, — он оглядывается на бетон с краской слоновой кости и невзрачную деревянную мебель оттенков серо-коричневого. — Не против, пожить пока здесь? — обводит пространство кружкой. — Я не буду заходить сюда, а ты в мою комнату. Обещаешь? — она кивает, а он осторожно улыбается. — Тогда и я клянусь. Просто твои братья и сёстры, точнее наши, — поправляется неумело — беседы это всё-таки не его, — смогут приехать только через месяц.       — Их много? Что-то вроде шабаша или цыганского табора? — вдруг трескает прутик напряжения, как тонкий леденец меж клыков.       Файв давится кофе. Парень, конечно, немного смугленький с волосами цвета воронового крыла, но откуда такие стереотипы? Ах, да, из мохнатого века, в котором остановилось её село и она в развитии. Удивительно, что ещё не подожгла сама себя заживо.       — Я знаю один, — продолжает Рыжая, — они воровали у нас куриц и яйца. Всё хотела их прихлопнуть, заразы этакие. Но как они танцевали! — проглатывает восклицание захлёбываясь в радости из прошлого. — Я решила разок подсмотреть, но потом испугалась, потому что они затеяли драку друг с другом. Они били наотмашь, дубасили друг друга на смерть. Но это выглядело впечатляюще: будто летали, аки кометы первородные. Я была шокирована. Скорее всего, у них в Лондоне есть целая структура чародеев.       «Цирковые что ли?» — жмурится Файв переваривая.       — К ним даже приезжали джентльмены в дорогих костюмах. Не думаю, что они заехали погадать, — подмигивает Лаки, намекая на мафиозные сделки, а Файв понимает, что болтать на нервах или на характере она готова до вечера, поэтому решение оборвать череду её непрекращающихся мыслей основательно.       — Нет, мы вроде рыцарей, — хмурится от идиотской аналогии, смотря в правый угол, как будто прикидывая размер своей лжи и понятность объяснений, — спасаем мир своими силами, — качает головой и кружкой из стороны в сторону, опуская уголки губ. — Вроде того, — дёргает носом, вспоминая, что спасали сами от себя, и отпивает.       — Ого, — протягивает, закрываясь керамикой. — Вы тоже так умеете? — Лаки достаёт из-под кровати тарелку, пока Файв отводит взгляд в замешательстве:       «Вы» — это я, или «вы» — это семья в целом?»       — А, перемещение во времени, точно. Пастилы? — Лаки протягивает сладости к хозяину дома, который исчезает, минуя центр комнаты, отвечая на вопрос действием, появляется со стулом напротив кровати, где сидит девочка, и угощается. — А! Пространство тоже? Точно, тогда в доме и у сена.       Файв набирает в лёгкие воздух, чувствуя бомбёжку где-то под сердцем — она слишком быстро и верно отгадывает его недосказанности, либо просто накидывает варианты с бешенной скоростью в большом количестве. Кулак сжимается от маякнувшего адреналина, Файв закидывает щиколотку на колено в серых трениках и принимает угощение.       — Спасибо, — кивает, пережёвывая засушенное пюре из ягод. — Мы все имеем разные силы, — начинает поддаваться на разговор за перекусом. — Суперсила, выносливость и защита. Изменение траектории падения, — загибает пальцы: делает пометки. — Манипуляция приведениями, людьми, монстрами и преобразование звука в энергию. Ты, например, солипсистка, как я вывел, — Файв всё раннее утро придумывал объяснение ею названной «удачи». Он бросает взгляд исподлобья на Лаки, пытаясь понять нужно ли ей конкретика и обрисовка, как братьям.       — Cogito ergo sum, — выражается она на латыни. — Я мыслю, следовательно, существую, — переводит, как настоящая учёная.       «Да, теперь подумай, что чайник Рассела существует и решишь самый тупой вопрос во вселенной».       Файв ребёнком внутри радуется, что она похожа на Эллисон и Бена, которые сразу отвечают цитатами на оригинале, когда их спрашивают: «Вы в теме?». Бен всегда был немного замкнут, и это было что-то вроде шифра: я в курсе, отвалите, мне нужно подумать о чём-то более философском. А Эллисон так принижала противника, который не знал, что женщина не только красивая, но и не глупая. Семья Харгривзов не такие уж и дебилы в целом — хотя в лицо Файв им такого никогда не скажет. Тем более Лютер и Диего с Клаусом, которые знают, но не могут вытянуть что-то значащее из своей памяти. Лаки подружится с Беном, определённо.       Жаль, что тот мёртв. Совсем.       — Верно. Если ты подумаешь, что возможно там, где ты не видишь, есть предмет, то ничего не отрицает, что он действительно там существует.       — Но почему это не удача, как я сказала? Где тогда Бог? Я же думала о нём сотни раз.       «Вот мы и до религии дошли, — вздыхает, предвосхищая веру, ещё не понимая, что спрашивая такое, она уже отрицает наличие…       — Удача — выдуманное понятие. Удачи не существует, как явления. И Бога тоже.       — Мама всегда говорила, что меня послал Бог им с папой, — пережёвывает, чтобы не говорить с набитым ртом, глотая и снова быстрее продолжает высказать мысль, будто кто-то отберёт её, — «словесная агрессия, как у собак пищевая», — галочка у Файв. — Вот, что на самом деле выдуманное явление. Раз я думала, а Бог не начал существовать, значит, Вы не правы, мистер Файв. Поэтому я верю, что я просто удачливая.        … «Бога, зато феечки и амулеты с волшебством в её мире возможны?»       Файв хочет засмеяться и ударить себя по коленке или лбу, потому что её слова и правда ломают его ожидания, но держится. Держится изо всех сил. Запоминает нос в пудре и улавливает запах чебреца с мятой. Скользит взглядом по неуловимым облепиховым ресницам и запутавшимся кудряшкам. Файв запутался.       «Удача существует, а Бог нет. Как с ней разговаривать? Дурында картонная».       Файв улыбается и не чувствует, что что-то не так идёт в жизни. Файв улыбается и не считает себя странным и слишком счастливым, но определённо усечёт этот момент на видном месте: как рыжая девочка была слишком глупа и умна одновременно; как она с умным лицом говорила с гением, считая себя учёным; была самой собой, и она сама — очень приятным человеком, развеселившим Файв, стоя на обрыве первых балок их моста.       И кажется, смотря в яму, роняет туда обрывки воспоминаний.       — Может, его не существует, потому что ты в него не веришь? — хмыкает в кружку, смотря на отзеркаленного себя и поражаясь, — он умеет быть милым.       Он сглатывает своё отражение — такое же горькое, как и всегда, зато бодрящее и сулящее что-то новое. Файв хорошо адаптируется. Зато плохо понимает новые чувства. Отвлекается от них сам и отдёргивает от мыслей Рыжую Ведьмочку, зная, что у неё будет время подумать, но не сейчас и не на эмоциях.       — О, я не считаю возможным создать что-то более сильное, чем я сама, — продолжает цитировать мысли по Декарту. — Тогда бы у меня не хватило магической силы. Как это называется в Вашем мире?       Хотя Декарт наоборот обосновывал этим существование высших сил. И если бы Эллисон и Бен развили бы их спор в свои дебри, то с атеизмом бы Клаус не согласился, даже если он не такой уж и конфликтный человек, алкоголь бы развязал ему язык. Эта девчонка всё больше и больше начинает подходить семейке Харгивзов. Хотя бы потому что до сих пор болтает о своём, не замечая ничего вокруг. Все Харгривзы немного зациклены на себе. Файв больше всех, настолько, что говорит обычно только сам с собой. А тут напротив сидит какой-то человек, от неё даже теплом тела веет, но вся ситуация отдалённо напоминает разговоры с Делорес, что уши забивает с непривычки. И лёгкие камнями от закручивающейся тревоги на языке и в животе.       — Сейчас люди создают очень многое, что превышает их возможности, — задумывается Файв о том, что с её багажом знаний, предстоит узнать о том, что люди летают в космос и даже выселились не то, что на Луну — на Марс.       «Интересно, это бы её испугало или поразило?» — вглядывается в глаза.       Глаза, которые, кажется, только что перестали бояться вообще всего: плавно скользят, где хотят, не замираю и не ускоряются, только цели не имеют, как она выхода слезам. При нём не расклеивается, но и не сторонится. Неужели она уже немного считает, что он на её стороне? Неужели, она перестала бояться его так быстро? Или не в её привычках бояться без опасности? Память как у золотой рыбки? Файв разглядывает её не стесняясь, поднимает бровь, ухмыляясь — с ней и правда весело, как с Беном и Клаусом.       С ней и правда не одиноко и не скучно.       — Они создают это всё своим серым веществом, но что-то умнее их, добрее и сильнее одновременно — вряд ли. Мозгов бы не хватило. И чувств. Эмоциональный интеллект тоже важен. Важны ценности людей. Например, если человек без человечности, простите за тавтологию, создаст компьютер, такой как в СССР, но не задаст ему человечности, тогда вряд ли выйдет что-то путное…       «Кому-то хватает мозгов завлечь меня разговором, — снова прикрывает дрогнувшие губы кружкой, — а она говорит, не замолкая и это «потешнее», чем те, кто пытается всеми силами выдавливать слово в четверть минуты. Наверное, потому что я делаю ей скидку на бестолковость. Я же не ожидал от неё ничего кроме подгузников», — Файв уверен, что это только из-за дебита доверия, но абсурдные гении встречаются действительно редко.       Файв любит слушать что-то научное, математически верное и, по его мнению, из-за этого красивое. Как Куратора, когда она рассказывала ему новый план — изящный и извращённый. Всегда была какая-то заковырка в нём, которая превращала всё в произведение искусства. Файв обожает умных. Файв любит ушами. Налейте ему воду с аргументами и фактами в яд, и он выпьет, не задумываясь. Завлеките разговором, и он не заметит кобуру (он хочет в это верить, но краем глаза и мозга всё равно заметит и догадается). Но, кто задумается о таком ухищрении, если не сказать прямо, что он расползается в лужицу от терминов, подставляет спинку под прикосновения и ножи?       Рыжая категорически логична в своём вакууме, похожем на сюрреалистическую правду, туда бы ещё напихать информации.       — А у Вас какие чары? — спустя несколько минут разговора спрашивает Лаки.       — Я рассчитываю вероятности квантовых состояний себя в пространстве и времени и перемещаюсь по запутанным связям между наблюдаемыми квантами в каждом моменте, и всё, — Файв вспоминает, что про кванты Рыжая ещё не дочитала и, возможно, даже не начала (но надеется, что она не выносила его связанную тушку всю ночь из дома и всё-таки залезла в то, что так хотела узнать, и перевела хотя бы одно эссе), поэтому быстро переключается. — Есть ещё две сестры и четыре брата. Они тоже обладают своей особой силой. Я могу добавить тебя в чат…       — Куда? Я… От слова «chatter»? Но мне не холодно, — не понимает Лаки, а Файв вздыхает — ей ещё многому стоит научиться.       — Да, от слова «вибрация», но в значении щебетать, а не стучать зубами от мороза. Это ненастоящее пространство, где собираются люди, чтобы поболтать, пощебетать, так сказать, — он смотрит на неё и видит, что говорит с пустотой. — Это сленг, — её лицо корчится и Файв вспоминает, что «slang» означает «язык бродяг», — на нём здесь говорят все, не только низкие слои общества, — Лаки сначала кивает неуверенно, а после снова более резво. — Разговорная речь, — Рыжая сразу подаёт ему руку, и теперь это он тот — кто с не может обнять умом собеседника.       — Ну? — выжидает Ведьмочка чего-то, потрясывая в нетерпеливости кистью.       Это ему стоит научиться телепатии (плёвое дело для квантовых процессоров в голове), или ей попридержать коней? Она только от обморока отошла, не приняла, что не увидит семью, но подаёт руку в другую реальность, где люди щебечут, с человеком, с которым подралась дважды, а после сломала жизнь, споткнувшись о него и реальность. И наивно касается кожи, не зная, что произойдёт, но уже наплевав на своё будущее. Она собирается его использовать как машину доставки в пункт назначения? Губа не треснет? Ни вежливости, ни денег заплатить за эту услугу. Не страшно перемещаться с ним куда-то или уже привыкла к тому, что они семья? Настолько открытая и любопытная или просто не знает места? Файв вскипает от ярости, но считает до трёх, как учила Ваня.       Раз. Вырвать глаза.       Два. Оставить себе, потому что красивые (у Файв вообще какой-то фетиш на глаза в карманах).       Три. Насрать.       И заново. Ещё пару раз до десяти.       Потому что у неё дорожка от наглой глупости до упёртой адекватности скоростная.       А Лаки смотрит в упор этими глазищами, закусывает губу и теряется. Она чего-то не понимает и делает не то, спешит и не знает, что предпринимать в этом непостижимом мире. Кажется, она только приняла все правила, но снова сбивается с толку. Файв измученно закатывает и прикрывает глаза. Лаки смотрит на свою руку: «зря протянула?». «Зря. Всё вокруг», — настолько, что хочется бросить и откинутся на светлое покрывало, заболеть, как в детстве и принимать варенье от мамы. Ладно, слова «chatter» и «slang» имеют другие значения. Наплевать, что она не дочитала про кванты, успеет. Но как пространство может не существовать? Как там собраться, если не перемещаясь? И как это всё понять в короткие сроки, чтобы хотя бы нормально общаться с первым человеком?       Как она стала в миг хуже необразованного «бродяги», матами которого все вдруг начали говорить в другой, теперь её, американской вселенной?       Да, она хотела переместиться снова. Отчасти из-за того, что ей понравилось ощущать себя в полёте, видеть разрыв пространства и времени. Искривление материи. Все говорили о её любопытности, ей нравилось, когда хвалили за это, но может, стоило поверить, что длинный нос всюду не доводит до добра, и Лаки просто всегда была несмышлёной. Привыкла спорить, потому что ей казалось, что ей не верят, но она права. А тут приходит парень и говорит, что вся её жизнь бред и выдумка и даже о никому неизвестных сила, о которых ни книжки, ни слов в научном мире, парень знает и доказывает ей. Лаки всегда была невеждой, ведь не могла же она стать бестолковой в одночасье. Верно? Так много нового, и от этого нет возбуждения как раньше, только неловкость, потому что не тешится самолюбие. Так получается? Она не напрашивалась на это приключение, не хотела бросать семью. Разве нет?       Ничьей вины тут нет, но Лаки остро чувствует свою, путаясь в мнении о себе за секунду на фундаменте переживания. Ошибочно же?       Ни разу в жизни она не думала, что безумно ошибается, отчего люди могут закатить глаза, прикрыть их с презрением и устало выдохнуть от беседы с ней. Она так делала раньше, а теперь это она тот самый человек, которому даже объяснять бесполезно. Рука дёргается и опускается. Воспоминанием обжигает место у запястья — он даже за руку взять её побрезговал тогда. Файв выглядел умным, образованным и нетерпеливым, не хотелось бы его снова выводить. Особенно, когда даже пойти будет некуда. А тут хорошее первое впечатление испорчено ещё три дня назад, а сегодня полностью уничтожено. Поднять свою сумку с вещами и пойти с расчётом, что денег хватит и примут фунты.       Ей стыдно перед собой. Ей стыдно перед новым братом.       А Файв улыбается, опуская голову, заглядывая. Только вот Лаки не видит, что он не считает её действия, слова и её саму ошибкой. Только проблемой, но проблемы Файв привык решать. С горем пополам, ворчанием, но с конечным результатом. С одной стороны ему и дела, и времени не должно быть на эту чушь, на объяснения (не бесполезно — лень), а с другой это настолько забавно, что ему не хочется это заканчивать. Ведьмочке, кажется, нравится аттракцион «перемещение в пространстве и времени», что аж свербело в одном месте от нетерпежа.       «Стоит как-нибудь снова прокатить на нём», — щёлкает по опущенному носу, стряхивая пудру.       — Это фантомное место, и в него не ходят, — достаёт телефон.       Смущённый взгляд поднимается с ладони на Файв («он не злится разве?»). Перед ней парень, ухмыляющийся свысока, как с несмешного анекдота, сказанного не вовремя, звучащего мило и по-детски, а не с пренебрежением к Лаки, которая достала по горло, как и каждый, поэтому не страшно. Он был в такой же ситуации, он понимает тяжесть свалившихся перемен. Синий экран с короткими предложениями отвлекает в миг. Кружка от кофе с ударом приземляется на тумбочку — грохота гонга, означающим начало новой гонки, Лаки заинтересовывается непонятным предметом до покрасневших ушей, снова резко и хаотично отстраняясь от плохого.       На старт. Внимание. Любопытство.       «Раз я виноват в её пробелах в развитии, можно и поучить её чуточку, пока в Академия не соберётся, — протягивая мессенджер, — и пока не придётся её туда сдать», — осознание комариком кусает за ухом, но Файв ловит и давит.       Медленное, сухое-сонное, понятная лекция будоражит до дрожания ног, пока она схватывает налету информацию, поражая своей живостью эмоций и ума и завлекает в ответ подбирать слова. Просто кому-то интересно то, что он говорит. Просто кто-то слушает. Может, кого-то не напрягает его уставшая хрипотцы с перерывами на неосознанное повышение голоса и резкие угловатые согласные. Может, кого-то не напрягает то, что с ним, как с ребёнком, обсуждают азы. Файв говорит так со всеми, и уже не отличает из-за гнева или привычки. И он знает, как избегают общения с ним родственники и студенты из-за всех этих причин.       Или он сам избегает общения с кем-то, чтобы не задевать лишний раз ни их, ни себя. У него ощущение, будто с возвращения всё не задалось. Или раньше. С отрицания их смерти в Апокалипсисе, гнева оттого, что они пытаются влезть в него снова, на рожон ближе к своей смерти бабочками на свет. Нужно было держать их подальше от этого всего, и ещё дальше от себя, уничтожающего в пепел прошлое. Полное отторжение их помощи и до сих пор любой помощи с чем бы то ни было. Потому что после спасения ничего и не осталось.       Торги с Куратором, с собой младшим-на-четырнадцать-дней и с судьбой. Ничего из этого не пошло на пользу возобновление общения семьи с Файв. На желание Файв общаться хотя бы с одним человеком в этом мире. Файв умеет манипулировать, торговаться и врать. Но Файв даже не учился чему-то ещё. Уверенность в своей бракованной крови, оправдания себя в глазах себя же семьёй, миром, безвыходностью забирали желание на «полноценную» жизнь, которая могла принадлежать всем, кроме него.       На желание счастья, к которому он не разрешал даже смотреть себе.       На желание принять прошлое и справиться с затянувшейся депрессией от воспоминаний.       Файв, наверное, впервые забыл о тиканье часов. Но он всё равно знает, что целых сто десять минут и сорок три секунды его спрашивали и интересовались хотя бы не им самим, но его разговором. Потому что опомнился, взглянул на часы, прикидывая, сколько прошло времени, и хотел уже хмыкнуть — шесть тысяч шестьсот двадцать шесть секунд удачно означали постоянную Планка — пора бы и на работу сходить. Рассказать что-нибудь и студентам. Спящим, незаинтересованным и разговаривающим со всеми, кроме преподавателя, но студентам. Раннее утро закончилось, а ему стоило ещё собраться и привести себя в порядок.       — Прости, но мне пора уходить. Чем ты хочешь заняться, пока меня не будет? — убирает часы в карман.       — Можно почитать где-нибудь? — неуверенно спрашивает Лаки.       — Это лучше, чем изучение дома и предметов в нём без меня, — кивает, вставая. — Ничего не включай, не ломай. Не случайно, не намеренно. Я отведу тебя в библиотеку, — берёт кружки с тарелкой и идёт к двери, закрывает на ключ. — На первом этаже есть кухня, — и шагая по второму этажу к лестнице, рассказывает, забивая время снова приходя в себя и отталкивая холодом. — Если захочешь поесть — это же не будет для тебя проблемой? — спрашивает, провожая Лаки через гостиную, а потом не получая ответа, прикидывая сколько стоит ремонт после пожара, продолжает. — Если захочешь поесть, не заходи туда, придумай что-нибудь. А вообще, сиди тут, я вернусь, как можно раньше.       После нового замка и щёлканья света Лаки заходит в открытые двойные двери, удивляясь размером и стилю библиотеки, единственно обставленной в этом доме и напоминающей особняк и Грейс, который в основном обставляла гротескными украшениями и геральдическими орнаментами и эмблемами по журналам «Time» и «Good Housekeeping» и каталогам «Sears». Лаки обращает внимания на Файв, безмолвно прикрывавшего двери за ней, но новый скрип замочной скважины отрезвляет:       — Чего? — бросается стучать по дереву, лохматя медные волосы.       — Это для твоей же безопасности, не выходи, пожалуйста. Много не пей, туалета в библиотеки нет, — вежливо просит Файв, в любом случае не оставляя выхода и даже не говоря, когда вернётся и выпустит.       Лаки ошарашенно отходит к центру и натыкаясь на спинку кресла. Ни один из найденных за книгами на полке ключей не подходит. Ни шагов, ни хлопков дверей ни слышно, будто весь дом замер. Стены полностью заслоняют несдвигаемые шкафы, окон здесь даже чисто теоретически не увидеть. Лаки удручённо садится на кожаное кресло, смотря вниз на свои бронзово-зелёные грязные башмачки. Попытки выбраться не увенчаются успехом даже из-за того, вылези она из этой комнаты, за ней только дом-лабиринт с запертыми дверями и заборы с незнакомыми пересечениями улиц и люди с другим языком. Резонно это совершить только назло Файв. Но эта причина абсолютно нелогична, особенно после рассказа о огромных и быстрых летающих машинах, наполнявших мир и жизни людей. Её дико пугают и простые автомобили, которых больше на улицах современной Америки, чем в окраины холодной Англии. Поэтому, возможно, он и прав: для её же безопасности.       Нет причин сбегать, но есть остаться, хоть признавать свою сокращённую свободу не хочется. Хочется уйти этими грязными башмаками куда подальше, в свою страну, в свою комнату в колледжа, на свою копну сена на ферме, в свою мансарду, на своё дерево. Ждала ли её мама вечером или радовалась тому, что Лаки не вернулась? Ждала ли, когда умирала?

— Хорошо, обещай, что вернёшься, если тебе будет негде переночевать. Обещай, что вернёшься, если заболеешь или тебя обидят. Если у тебя не будет тёплого ужина и кровати.

      Лаки оглядывается, обводя взглядом все книги, которые привлекают своими печатными разноцветными обложками, но не манят, как привычные старые и потрёпанные. Всего лишь безвкусные цветы на фоне вычурных, цирковых декораций. Она встаёт и обходит вокруг, ища что-то, что бросится ей в глаза и прошепчет: «Меня! Выбери меня!», но её глаза слипаются, потому что пару часов назад, когда они перемещались, сбегая, был вечер, и она должна была бы сейчас спать в своей кровати дома. Дома, где её ждёт мама с Малоуном. Добрая мама и весёлый друг. Девочки из колледжа, с которыми она должна была встретиться через месяц. Женщины, которые преподавали ей математику и астрономию с физикой. Её деревенские друзья, с которыми она с детства собирала цветы и ходила в приходскую школу, играла там на пианино для церковного хора. Её учитель, которому пришлось вчера вернуть взятую позавчера же потрёпанную книгу.

— Я обещаю, что не вернусь, если у меня всё будет хорошо.

      Её подташнивает от кругов, а в пальцы появляются занозы от бесконтрольного касания о дерево и корешки. Глаза не видят ничего кроме грязных оливковых пятен из-за пелены слёз. Резко захлестнувшая обида на невезучую себя и запревшего Файв заставляет кулаком протереть щёки и взять первую попавшуюся книгу. Не ощущая бархата и резного шрифта, старого запаха из-за насморка, не чувствуя былого восторга, открывая на первой попавшейся, необязательно интересной главе, Лаки роняет себя на кресло перед пустым столом с лампой и открывает форзац, без возможности прочитать, закидывает голову на подушку — самым бесполезным будет разреветься и поддаться за злость: вокруг ничего заслуживающего уничтожения нет.       Безумно грустно? Обидно до злости и страшно до взвинченных нервов? Только впечатление червя между лёгким и сердцем и боль от его толкающегося кончика, который разрывает ткань, расширяясь. Полностью опустошая и зарываясь в дырку, дёргая за нитки. И наконец, когда Лаки остаётся один на один с собой, мыслями и воспоминаниями одиночество захлёстывает, не давая вздохнуть. Шок и возбуждение от проходят откатом. Казалось, она потеряла всё, даже себя, потому что не чувствует уверенность в своих знаниях, будущем, идеалах и принципах. И даже начав читать, вникая через силу, спокойствие не впитывается. Смысл доходит на пятой странице. Введение утекло сквозь пальцы, но Лаки перестаёт пытаться увеличить концентрацию. Вместе со спокойствием приходит наплевательство, что половина слов не понятна из-за сложности космологии и астрофизики в «Природе пространства и времени».       Доска с мелом появляется для непонятных терминов. И Лаки уже проглотила чувства, которые бы не смогла пережить в этой запертой комнате до лучших времён

Lunch time.

[Ланч.]

      — И я смотрю на то, как он перед всей аудиторией, которая, заметь, молчит, а ведь, хотя бы кто-нибудь бы ему подсказал или намекнул, так нет, он рассказывает, что утрата способности определения сторон и решения задач у нашего Йорика указывает на повреждение среднего переднего отдела лобной доли, — запихивает картошку фри с недельным голодом, пока Файв напротив в университетской столовой толкает вилкой макароны по тарелке. — Ну давай, что случилось? Я же вижу, не забывай на каком факультете числюсь. Не смогли дать формулу дифракции воли де Бройля? — научен за пару лет работы вместе с Файв аспирант психиатрии Лиам Девис.       Они встретились года три назад за этим столом, когда двадцати пятилетний Лиам с однодневной щетиной, растрёпанными короткими смоляными волосами и научной работой о подростковом онейроидном ступоре, капающей на мозги, принял Файв за школьника на подготовительных. То, с какой неохотой и отрешённостью смотрел на еду потенциальный объект исследования «подросток в ступоре», привлекла ординатора. Оказалось, пацана пригласили вести пару лекций о квантовом перемещении. И эта его разовая нагрузка вылилась в каждодневный обед за этим столом и поливание студентов ворчанием. За время у Лиама, продолжавшего грызть PhD и практиковаться в введении лекций, укоренилась одна теория: Файв почётный обладатель либо тревожности, либо нарушения настроения.       — Нашёл дворняжку. Боюсь, что дом расхерачит к чертям.       — Мелкая?       — Не взрослая… — уклончиво ведёт в сторону и замолкает.       Не в принципах Лиама лезть с советами, даже если они объективны. Он подписывал этику врача и прекрасно понимает, что за дверью кабинета он не психиатр, а каждый встречный — не клиент. Он лишь чуть лучше разбирается в отношениях и людях, своего рода эмпат, не больше. Если Файв сейчас говорит о собаке, они проведут разговор о собаке. И даже если Файв будет реагировать на диалог отчуждённо, Лиам будет просто ждать клиента Файв. Незнакомец, с неохотой смотрящий на еду, стал лишь парнем «видимся каждый день и знаем кабинет друг друга», с неохотой уже смотрящим на всё вокруг. Их связь не крепче гнилой верёвки и поддержаний диалога о погоде в головах студентов. Сокамерники, держащие друг друга на расстоянии, один из которых хорош в разведке издалека.       «Не лезть, не лечить, не забывать об этике», — повторяет, закрываясь и изолируясь от других, но сохраняя своё и чужое душевное равновесие.       — Тогда не думаю. Сидит где-нибудь в углу, хвостик поджала и мамку ждёт.       — По сути, там нет углов. Цилиндр. Закруглённая комната, — перечисляет, с каждым фактом отодвигая по одной макаронине в сторону.       — Ты оставил бедного щенка одного без возможности спрятаться?       — А что мне нужно было делать? Позволить спалить дом?       — Как собака может спалить дом?       Файв отводит взгляд, понимая, что скажи он, что это девочка, этот вопрос отпадёт, зато другие прибавятся.       — Провода перегрызёт, — пару заветренных панне отправляются обратно. — Не знаю… Никогда животных не было. У тебя же далматин?       Лиам лезет в карман худой рукой с татуировкой мозга на тыльной стороне, поднимает брови, видя, как Файв что-то недоговаривает, распределяя пасту по тарелке, но перестаёт ловить взглядом чужие движения и допивает колу через трубочку. Файв вообще ничего обычно личного и не говорит, поэтому Лиам только щёлкает пальцами по дну пачки сигарет, убирает одну за ухо, берёт поднос и кивает на выход. Тисками выдирать не собирается, только нервы повредит. У Файв нет «нарушения мышления», и он не маленький мальчик, который не знает к кому обратиться за помощью. Ветеринарная клиника то или психиатрическая.       — У сестры. Сплошное бедствие в детстве. Но влияние спокойного характера Керри и её противоположное этому желание выматывать всех вокруг усмирили этот хаос. Если это дворняжка, то скорее всего, просто нассыт от страха, а когда ты придёшь, будет рычать из укромного места, — Лиам сортирует мусор и ждёт, пока Файв свалит остатки макарон в органические помои. — Собаки самые верные, но не когда их воспитывают в страхе и боли. Да, слушаться будут, но и на свободу заглядываться: со слюнями, не подозревая, что их там ждёт, — они выходят в парк через колоны. — Павлова знаешь? Прости, знаю, что знаешь, просто эти долбоёбы… В общем, как всегда, реальность противна, но привычка вырабатывается от хорошего. В тебе мало добра, но попробуй дать хоть чуть-чуть, отдача не заставит ждать. А там и физическая активность с выгулом, тёплые воспоминания, — Лиам достаёт сигарету и подкуривает, выдыхает. — Чем чаще она будет тебя видеть и чем больше хорошего ассоциировать с тобой, — начинает ей жестикулировать, — тем легче будет запоминать что грызть и где бегать по дому, чтобы тебе понравилось. Щенок не виноват, что глупый. Никто не виноват. Но эти долбоё…       Файв щурится: ему ещё никогда не приходила в голову идея дрессировать Харгризов, но время рано или поздно бы пришло.       «Что дать ей хорошего? И что хорошего она может получить только от меня? Не будет ли она после зависеть только от меня?»       «А если и будет, что в этом плохого?»

Evening.

[Вечер.]

      Вопреки совету Лиама, Файв возвращается домой только под вечер, сразу направляясь на кухню и включая кофемашину. По своей привычке он уставший смотрит, как в кружку наливается кофе, и только беря его в руки вспоминает, что в библиотеке заперта Лаки.       «Чёрт. Всегда забываю о чём-то скверном и ненужном», — как о чёртовой бумажке Хейзела, о которой он благополучно забыл на пять лет, и перемещается как можно быстрее в библиотеку.       Дыхание перехватывает, когда он выныривает из портала и чуть не сбивает одну из трёх меловых досок, стоявших посередине, что кажется, ему мерещится снова аудитория, а щенок, сжавшись в калачик, спит на кровати, загораживающей дверь.       «Может, она обиделась и сделала это, чтобы я не зашёл? Не, это глупо, скорее всего, ставить было просто некуда, — три исписанные доски явно мешаются. Они кажутся лишними в маленькой, как теперь понимает Файв, круглой библиотеке с креслом и столиком. — И куда теперь всё это девать?» — совсем не злясь, а скорее изумляясь, пропускает волосы через пятерню.       Повернувшись к доске, которую еле удержал, он обнаруживает, что стёр половину слов написанных мелом, но их ещё можно кое-как разобрать. Он вглядывается в каллиграфический почерк, наклонённые под ровным углом буквы и думает, что в американской школе Рыжую бы только пристыдили за непонятность, чем похвалили за уверенные завитки, выведенные не дрожащей рукой.       «Блокнот, что ли ей подарить, а деревяшки забрать в класс себе?» — рассматривает термины, а после и пушистую: — «и правда, как чау-чау», — недовольную и хмурую девушку.       — Ведьма, — трясёт за плечо, — ужинать будешь? — пока она сонно разлепляет глаза. Веки явно покраснели и распухли из-за слёз и короткого сна. — Если нет, то ложись к себе спать, не надо тут бардак устраивать, — он поднимает книжки с пола и вытягивает одну из крепко сжимающих рук, оставляя закладку и ставя ровную стопку на стол, решая не убирать то, что, кажется, она хотела дочитать позже, судя по цветочкам засушенным и искривляющим страницы. Лаки свешивает ноги в посеревших белых гольфах. — Тебе нужно помыться и сменить одежду. Я пока могу дать свою, — подминает губы, смотря на своё горе.       — В смысле свою?       — У нас все носят примерно одинаковые тряпки. Нет разделения на мужское и женское. Более открыто для тебя, возможно, зато удобнее, — пытается не нарваться на новые расспросы. — Твоё платье только куклы носят. Будешь выглядеть странно и привлекать много ненужного внимания, если я тебя выпущу.       — Вот пока не выпустите, я и буду ходить так, — она достаёт из-под одеяла новое такое же платье, но уже оранжевое. — Закройте глаза, — Файв послушно прикрывает веки, но не слышит звука молнии. — Всё на своих местах? — спрашивает, пока парень оглядывает — доски стоят упёртые к шкафу в ряд, кровати нет, а Рыжая сидит на корточках прямо перед ним и шнурует туфли.       Файв следит за волосами, сползающими по тонким плечам и оголяющими шею с веснушками и талию в облегающем розовом хлопке — может, и правда лучше, что она не надевает его одежду (хотя Файв часто обижается, когда его помощь не принимают).       — Да, доски я могу забрать? Мне не хватает их, — испаряется, открывая дверь снаружи.       — При условии, что Вы больше не будете запирать меня так. Скажите спасибо, что я не сделала подкоп под всем вашим домом в поисках нужного направления. Без фундамента конструкции вроде этой могут развалиться.       — Благодарю сердечно за то, что тебя не погребло замертво, — направлялся на кухню, доставая галстук из-под синего свитера и расслабляя его. — Я боялся, что ты всё здесь поломаешь. Например, холодильник или мою кофемашину, — она многозначительно на него смотрит. — Холодильник — устройство для замораживания продуктов, а кофемашина — для приготовления кофе, — вздыхает, чувствуя, как немеет язык от целого дня говорение, и проходя к столу, двигает железный стул у окна, показывая таким способом, где её место. Вежливости в нём меньше, чем гонора.       — И как ими пользоваться?       — Ты не будешь ими пользоваться, у тебя же есть сила, — пожимает плечами парень, поочерёдно нажимая код на холодильнике перед ней и ставя в микроволновку рядом. — А, да, и сенсорная плита для разогрева. Не трогай ничего, пожалуйста, а то дом спалишь, — он устало зевает, беря своё немного остывшее кофе.       — Сила не бесконечна.       — За день от голода не умрёшь, — парирует, вспоминая худые плечи и включая микроволновку.       «Значит, для еды сил не хватает, а для кровати с досками сил у неё навалом. На кресле бы уместилась, если устала», — ворчит, делая пометку, положить ей на ложку больше.       — Я заметил слова на доске. Это те, которые ты не знаешь? — бросает взгляд на Рыжую, рассматривающую кухню, и разворачивается обратно к стене доставая две тарелки, и привлекая внимание.       — Да. Разберусь сама, не маленькая, — зевает в ответ, прикрываясь, — часа полтора сна.       — Я и не предлагал свою помощь. Я дорого стою. Но знаешь, есть такая штука как «Интернет». Более дешёвый помощник. Это может тебя занять на время, вместе с книжками, чтобы ты не шаталась без дела, — «быстрее социализировалась и упорхнула птичкой нахуй». — Я могу помочь научиться её использовать с некоторыми условиями.       «Раз разрешаю брать компьютер, значит, надо и код от холодильника позже сказать», — договаривается сам с собой доверить свои продукты.       — А что она может?       «Ещё и вопросы задаёт, — цыкает, закатывая глаза. — Нет бы, просто согласиться и всё. Она всегда такая недоверчивая или просто любопытная? Или принципиально отказывается от любой помощи?»       — Ты можешь в нём найти практически любую информацию и любое слово, — Файв поворачивается из-за повисшего молчания и видит, как Лаки снова протягивает ему руку. — Оно находится там же, где и чат, — качает головой в отрицании и слышит её удручённый вздох. — Ты можешь представить себе телефон? — вынимает свой из кармана и показывает ей, напоминая утренний разговор.       — Я нахожу только то, что знаю, как работает и из чего состоит, — пожимает плечами Рыжая, а Файв уже проклинает эти волосы, которые сползают вперёд и закрывают немного открытые ключицы. — Не уверена, что пойму, что именно представить внутри… — девушка задумывается, как обозвать эту железную досочку, — телефона.       Файв отмечает про себя, что у её силы есть ещё один большой недостаток.       — А как же ружьё? — вспоминает он тот случай на днях, когда она целилась в него.       — Я в детстве его разбирала. Я не была уверена, что оно работало правильно, но ничего больше не оставалось.       — То есть ты даже не знала, выстрелит ли оно? — Файв был прав, когда разбирал его, оно бы не смогло выстрелить, а вот пуганого напугать…       — Даже не знала, выстрелит ли в нужную сторону или взорвётся — неважно. Я могла им просто ударить. В любом случае, я думала, что так я Вас хотя бы напугаю.       «Выстрелит в другую сторону или взорвётся? Неважно? — поднимает брови, сомневаясь в правильности собственного решения — оставлять её у себя дома. — Она вроде как чокнутая».       — Значит, так тогда поступим: я спущу свой компьютер в библиотеку из своей комнаты, а ты попытаешься его не ломать. Договорились?       — Я не маленькая, ничего я ломать не буду.       — Ты могла сама в себя выстрелить, — напоминает, доставая из микроволновки макароны и раскладывая их по тарелкам.       — Я не хотела нажимать на курок, я хотела защитить дом, — скользит рукой под стол и достаёт перечницу с чашкой чая, ставя их на стол, пока Файв подаёт ужин.       — Ну, хотя бы запасы мои не переводишь, — пытается отшутиться. — Приятного аппетита, — но Рыжая только молчит и обильно перчит блюдо, а потом вынимает какую-то стеклянную вазочку.       — Соуса? — протягивает заправку.       — Да, спасибо.       Двум не очень общительным людям выдавливать из себя вежливости надоедает быстро. Более просто — подумать с усталостью снова о своём. Файв бы поговорил, неси этот диалог в себе хоть какой-то смысл, но объяснять, как есть вилкой было бы уже чересчур, как она говорит «не маленькая». А Лаки трудно даётся знакомства, особенно те, которые нужно заводить постольку-поскольку. По крайней мере, раньше не было такой необходимости и острой нужды, а сейчас обсуждать ей хочется только что-то новое и интересное с близкими. Помолчать с близкими тоже неплохо. С новыми людьми она сближается по общим интересам, которых она пока не нашла у них. Поэтому благодарна, но не от чистого сердца, когда Файв сам начинал диалог уже пару раз.       Оставить её мыть посуду — рискованно, но Лаки сама, без слов убрала со стола, и Файв ничего не осталось, как включить ей воду. Попусту терять время, наблюдая за работающим человеком, не входило в список его фетишей, поэтому он телепортируется переносить компьютер, добывая заодно и блокнот с ручкой из тумбочки. Настроить компьютер на работу без выключения и открыть браузер занимает меньше времени, чем он предполагает, потому он откидывается на кресло, прикрывая глаза и обдумывая невозможный, как он пессимистично прикидывает, план по плавному выведению Рыжей в мир, как можно дальше от себя, Файв незаметно отключается.       Как её абсолютно приспособить и подготовить, он ума не может приложить, потому что самого его Комиссия никогда не готовила к временным скачкам — сам всё вычитывал. Тринадцатилетнего его тоже никто не подготовил к будущему. Разве что там не было людей, чтобы соответствовать стандартам, забывать о привычках и прививать себе новые: не спать, а дремать с чётким сном не дольше пяти часов, идти дальше, дольше, быстрее, собирать мусор, но не весь, сортировать съедобное, необходимое и детальное, разводить тараканов намеренно, добывать новые ткани, чтобы дышалось легко, как сейчас, находить реки, которые не журчат.       Файв прислушивается — река и правда почему-то не шумит. Вздыхает, понимая, что на лице ничего нет, а дышать легко и без маски. А плеск прекратился, потому что выключили кран. Он успокаивается — всё хорошо. Только кто мог выключить кран у реки? Напряжение приходит снова, когда он дёргается, сбрасывая дрёму и открывая глаза. На кресле более удобно, чем он предполагал. Не стоило закрывать глаз.       «Но кто закрыл кран? — Файв поворачивает голову на дверь и практически пугается — над ним у кресла стоит рыжая девушка аки ведьма, присмотревшая в глазах и локонах прекрасные ингредиенты для яда. — Ну и как к ней привыкнуть? И стоит ли к ней привыкать?» — Файв уверен, что она всё равно уйдёт.       В его доме всегда было пусто. И то, что в его доме будет пусто ещё одно вечное всегда, для него аксиома, которая не изменится ни по его желанию, ни по чьему-либо ещё.       — Завтра я всё включу тебе и снова уйду, — заканчивает он объяснение поисковой страницы. — Тебе просто нужно набрать слово, как я показывал и прочитать его определение, — Файв специально убрал мышку, чтобы она точно ничего не открыла — так и на порно выйти несложно, а ему ребёнок с психическими проблемами не нужен (своих сиблингов хватает). Привыкать ко всему необходимо потихоньку и с азов — после сна он уверен в этом как никогда раньше. — Я принёс тебе бумагу и ручку. Записывай слова и определения, не жалей листов на обучение, — рассказывать про Ворд Файв пока не готов ни физически, ни морально.       Лаки, которая нагнулась к компьютеру, упираясь на подлокотник кресла, повернулась к Файв, вглядываясь в глаза, и приняла «подарок». И только сейчас он понял, что не в комнате пахло чаем и пастилой, а от её шеи. Он выдохнул, будто испугавшись, что этот запах прорастёт в лёгких, а от её уха за волосы и платье побежали мурашки. Он сглатывает, наблюдая, как она выпрямляется, и её глаза пропадают из зоны видимости, как и запах не только ягод и мяты, но и её кожи.       — У меня… — мнётся, не зная, как о таком сказать, — у меня есть деньги. Пока я буду тут жить, я могу заплатить, — ёжится от страха, что он не примет или накричит. — Только я не знаю, сколько они сейчас стоят.       Из-за её покрасневших кончиков ушей в голове у Файв перебивает все мысли вопрос, требующий срочного и обязательного ответа: «Это из-за меня или от странного предложения после поднявшейся не очень удачно темы про перевод запасов?»       — У меня достаточно денег. Тем более считай, что у тебя теперь есть богатый отец, — намекает на наследство Харгривза старшего, которое распределилось между шестью детьми после его смерти.       Файв не жадный — поделится. Учитывая, что ей теперь снова нужно будет похоронить отца, но уже никогда не встреченного нового опекуна. Файв не будет против, что у него поживут, пока не найдут своё место. Тем более у него остались довольно приличные сбережения после Комиссии. Да и работа у него есть, в отличие от девочки, которая даже не знает, что такое телефон. В конечном счёте, она же всё равно из семьи, где всегда был рабочий запасной план — выйти замуж, и концы с концами. Файв наденет костюм-тройку для этого случая и отведёт её к кому-нибудь под венец, чтобы сбагрить. Найти к кому — вообще не вопрос. Пускай до этого поживёт у него. Он всё равно уже нашёл пару причин оставить её.       — И да, — вспоминает, вылезая с другой стороны от Рыжей из кресла. — Завтра у меня по плану тренировка с утра, — он замолкает, вглядываясь в её кожаные туфли, а потом продолжает уверено: — Будь готова к шести утра. Сейчас чуть больше девяти, успеешь помыться и выспаться.       Файв слукавил. Обычно он встаёт в четыре, а тренировка начинается в пять. Но ей необязательно заниматься два часа и не спать, как ему. Необязательно и ему думать о том, что ей бы нужно ходить больше, чем по кругу библиотеки. Она же не собака, резко запертая дома. Она человек, запертый дома, и это как-то более жестоко. Файв накручивает и не может перестать чувствовать вину за всё это. Или ему хочется чувствовать вину и для себя казаться более человечным. Потому что как бы он себя не убеждал, кажется, он не правильный человек. Но можно хотя бы притвориться для неё. Мало людей знают его прошлое, мало людей никогда бы не подумали, что он кому-то ломал кости. И Файв надеется, что Лаки не подумает никогда, зачем ему тренировки на самом деле.

— В тебе мало добра, но попробуй дать хоть чуть-чуть.

      — Физическая тренировка? — уточняет, морщась, потому что никогда таким не занималась, но послушно идя за ним и ожидая рядом, когда он запирает библиотеку.       «И зачем ему постоянно запертые двери?» — теряется вопрос между: «Что ему снится, что он так стискивает зубы на губах?» и «Чувствует ли он хотя бы каплю вины?»       Файв, возможно, не самый лучший человек, но слишком много думает для бесчеловечного. Хотя бы тогда, когда не слышит часов.       — Да, а теперь пошли я покажу тебе, как пользоваться душем, — поднимается по лестнице, проходят гостевую комнату — комнату Лаки, — дверь в его спальню к открывшейся ванной после нового замка. — Я могу продать твои деньги, и ты сможешь потом расплачиваться ими. Наверное, какие-то из них сейчас дорогие. Может, коллекционеры их достаточно оценят, чтобы ты смогла поступить в университет или снять жильё, если не хочешь жить тут, — вслух раздумывает, понимая, что достаточно поиграл в родителя и хорошего.       — Спасибо Вам, мистер Файв, огромное.       Озноб от «мистер» остаётся на кончиках пальцев и волосков дыбом.       А его комната кажется грязной хотя недавно уже проводил ночь за влажной уборкой. Маниакальное желание застирать погладить рубашки встречается на пороге у запертой двери с обещанием, что он не будет ложиться, пока не услышит, как она зайдёт в неё, а из прачечной напротив ванны сложно будет услышать за вытяжкой хлопок дверей. Нужно срочно деть себя куда-то с помощью проверки работ студентов по новой, занижая оценки и указывая десятки правок. Файв выдыхает и садится за реальное дело. Наверное, не стоит так сильно переживать о том, что Лаки съедет, получив крошечные деньги, а потом вернётся без возможности найти работу.       Да даже если съедет по плитке и убьётся, тоже не нужно переживать, наверное.       «Если она уйдёт, просто перееду, чтобы не смогла вернуться», — скалится, надеясь, что она будет искать.       Девочка осталась одна. Она запоминала о всех кнопках, которыми Файв и сам не пользовался, практически сразу. И практически удачно — несколько раз обжигаясь водой и поскальзываясь — свершила «омовение», выбегая из ванны в ночнушке и разводя воду по коридору. Когда Файв услышал перебежку и хлопок двери, он вышел, сам того не замечая, протёр пол тряпкой и запер ванну и хотел уже запирать гостевую, но вовремя остановился, протягивая руку к защёлке.       — Ведьма, ты спишь? — сидит на корточках и всматривается в темноту щели под дверью. — Лаки, можешь откопировать ключ от дверей в доме? Я могу случайно запереть тебя снова, — «или не случайно», — добавляет сам себе, садясь напротив двери, с которой похоже разговаривает, потому что ответа, шевеления в комнате или шороха не слышно.       Файв понимает, что она могла уже лечь спать, поэтому просто толкает ключ внутрь, но верит, что ему скоро ответят и вернут его. Вот сейчас. Или сейчас. Ну, хотя бы сейчас. А после из темноты выскользнул снова ключ обратно.       — Здесь темно, я не знаю, где лампа. Кажется, я что-то разбила, поэтому не буду сейчас искать её.       — Ты одета?       — Нет.       Файв кивает, не двигаясь и только ожидая дальше. Кажется, он не понял, что девушка в осколках сидит в углу и не знает, что делать, пока не услышал всхлип. Но он просто продолжает слушать, как Лаки начинает плакать сильнее. Слушая, как её сердце взрывается, а его, кажется, перестаёт издавать звуки биения вообще. Сидит рядом понимая, как её мысли возвращаются в памяти в старый дом и просто сидел рядом. Не зная, предложить решения, или просто сидеть рядом через стену.       — В логике нельзя доказать отсутствие, — она всхлипывает и не слушает. — Ничем нельзя доказать их отсутствие. — «И не доказывай это себе, пожалуйста».       Первый раз в жизни, он не помогает. Первый раз он просто рядом и подаёт руку не помощи, но не может дать своей руке ощутить чьё-то тепло. Так не плачут, когда течёт кровь. Плачут, когда боль была последней каплей. Поэтому, он приоткрывает дверь. Поэтому он тянет руку. Поэтому он тянет время. Наконец давай прожечь нутро ей, чтобы она не казалась такой же стойкой, как он.       — Есть рядом что-нибудь, чтобы смести осколки с дороги? Может, покрывало или полотенце? — шепчет Файв, чувствуя, как по руке ведут пальцем, щекоча и сбивая. — Либо беги в кровать быстрее. Я оставлю ключ у двери. Утром уберём осколки из комнаты, — его руку сжимают сильнее, накрывая ладоней, но он не злится.       Просто позволяет, зная, что сам бы очень хотел держать чью-то руку. Если бы оказался в такой же ситуации в детстве. Поэтому Ведьмочка Лаки для него всего лишь девочка, как Файв с ней всего лишь тринадцатилетний мальчик. Это непросто. Это неприятно, вспоминать и чувствовать себя беспомощно, но он справится. Файв воспримет это как возможность утешить себя и свою задетую гордость. Всего лишь утешить себя, а не её. Это же не называют симпатией, ничего страшного, значит, не случится. Не может случиться, если они посидят так ещё, используя его силу, чтобы успокоиться. Ничего не будет, если им двоим полегчает, пока часы замедляют ход, а они дышат размереннее.       Ничего страшного не будет, если Файв сможет почувствовать себя не таким несчастным.       Файв уверен, что Куратор мертва, но время течёт неправильно всё равно. Он уверен, что сейчас оно, если не остановилось, то точно исчезло напрочь. Файв уверен, что он потерял его. Не уверен, стоит ли его возвращать. Так оно много забрало. Но рядом с Лаки оно ему не подвластно. И Файв рад потерять чуточку своей власти. Потерять чуточку ответственности. Забыть, что ему шестьдесят. Будто ему тринадцать одиннадцатого ноября две тысячи третьего года, и он не пропадал день назад. Не убегал спустя месяц и десять дней после дня рождения. Будто до Апокалипсиса ещё шестнадцать лет, четыре месяца и двадцать дней. Не день и уж точно, не сорок пять лет и семь дней. Нет, его будто бы не было и не будет никогда.       И Файв никогда не будет поддерживать девочку с рыжими волосами через щель двери, сжимая влажную липкую руку после вытирания слёз и размазанной крови.       И если с Делорес Файв считал секунды, то сейчас не может сосредоточиться ни на чём кроме кожи живого человека, растопляющей его руку в тепле. Может, его свет уже потух или горит ярче, чем при перемещении, Файв всего лишь кажется, что он видит её свет удачи. И это правда, прислонившись к стене, протягивая руку в темноту, Файв спит, как и Лаки. Его удача принесла сон. Принесла отвагу дотронуться до счастья, которое под запретом за не запертой дверью. За щёлкой, в которую можно только наблюдать. Как люди пытаются быть счастливыми, не имея удачи, средств и любви, как в книгах. Файв всегда мог разбить это хрупкое препятствие, построенное им самим.       Быть счастливым и любимым можно только добрым.       «Только счастливым», — поправляет девушка из сна, которая обнимает его.       Файв обнимает в ответ, теряя тепло, но не обижаясь, видит, как семья собирается вместе, но он не принадлежит им или они ему. Он рядом со своей семьёй, которые рады за сборище за столом. Те накрывают на стол, гладят друг друга по голове, касаются локтей, двигают стулья и тарелки, чтобы разобрать место, улыбаются друг другу, подают салат и вилку с солью. Они только что помирились. На них уставлены все прожекторы.       Файв только что объяснял девушке, что всё можно поправить, не веря в это. Теперь вполне, верит, что когда-нибудь всё наладится, и они сядут вместе также. Он объясняет, что эта семья за столом победила, не имея проигравших. Он только что ей говорил, о возможностях решить проблемы.       Только что делился опытом отсутствия.       Рядом сидит Клаус и Диего, они киваю, и тоже счастливы за этих незнакомых, у которых разрешили побыть свидетелями. Нет ненависти и гнетущих чувств. Файв видит, как все рады за ту семью за столом, они похожи на соседей и на прохожих. Видит, что только девушка по-белому завидует и пускает слезу. Завидует будто сирота без семьи. Завидует так, будто никогда не ощущала подобного. Завидует, желая присоединиться к ним, но не ссоря и не убивая их атмосферу.       Клаус видит поддержку, с которой все за столом обращаются к друг другу, будто нет ничего постыдного в том, что если рядом с тобой не стоит рагу, можно подать индюшку поближе, а не выслушивать претензию, что сел не там.       Диего видит, как мама ходит вокруг всех детей и подливает чаю, спросив заранее. Отец поглаживает её за талию, целует в щёку, поправляет волосы и снова целует в губы, мажа по скуле, гладя по спине. Мать кладёт руку на плечо мужа, упирается на него, гладит по шее и улыбается искренне, чувствуя любовь и уверенность.       Эллисон смотрит на детей, которые играют с едой, перекидывая её из тарелки в тарелку, чтобы каждый из них вкусил её первым. Брат подаёт палец, намазанный соусом к сестре, мажет её по запястью, проверяет, есть ли аллергия на морепродукты. Жених старшей кормит с ложки кашей, потому что та беременна. Поправляет салфеткой губы и щёки, смеётся, сглаживая неловкий момент.       Ваня замечает все детали, как идёт нежное рукопожатие братьев. Взгляд с подмигиванием от сестры, потому что та не любит брокколи. Один из детей сгребает в тарелку мясо, потому что одна из них вегетарианка. Другой вилкой возит по её тарелке, пока не видят родители, чтобы казалось больше, чем есть, а после посылает ей машинку с виноградинкой.       Кто-то перешёптывается, строя план на прогулку с главным из них. Он сидит посередине, и это видит Лютер. То, как в момент падения, они не бросят друг друга. Что они хотят выкрасть в школе? Пончик из столовой, чтобы подлить его между всеми. Перемазаться в пудре и получить прощения у отца. Он улыбнётся, дав подзатыльники, а потом шёпотом им на уши произнесёт: «Один кусок мне, не говорите маме».       А Файв видит это всё их глазами. Он счастлив за других, но рядом сидящая семья обнимает его и приносит наслаждения и первые слёзы радости. Он отталкивается от телячьих нежностей, потому что девушка с рыжими волосами смотрит на него, плача и уходя.       — …ошибка…       Файв из-за фразы смотрит на Клауса, подхлопывающему тосту, и Диего, который улыбается, по щеке пуская слезу. И Файв вспоминает, как они все лежали в пепле руин. Ноги поднимают его тело, отшатываясь на метр. Крик пронзает горло, но истерика не даёт вздохнуть. Файв оглушён внутренним воплем, который не в силах издать. Он не напуган, он всего лишь вспомнил, что его родные мертвы, и такой семьи, как за столом, у него не будет. Все братья и сёстры плачут, сожалеют телепатически глазами, улыбаются, пытаясь успокоить и извиниться, что напомнили. Им жаль, что оставили его. Его одного. Он один.       На один.       С такой же Рыжей, обвиняющей его в том, что он повёлся на ложь, не смог принять и сделал всё, имея возможность, которую она больше не имеет. Рыжая, не выдержавшей его переглядки с мёртвыми перед комедийным, не драматическим кино в четыре hd и пропустившей мунковский вопль, охватывающий его, когда он понимает: улыбаются ему со скорбью за собственную смерть и невозможность повторить то собрание и ужин. Он и сам хотел всё, как у людей, но в этой попытке был, как и все, лишь ошибкой выжившего. Рыжая одна выжившая, сумела сбежать с дивана того света, а Файв лицемер, подражающий чувству опустошённости.       Файв видит их всех. Всех, кто боролся и не одержал победу, как Рыжая, стоявшая в одиночестве у финиша. Они вместе, кроме Вани и ещё кого-то. Кто ещё?       «Бен. Бен, Бен, Бен. Где Бен?»       Клаус опускает взгляд, плача навзрыд, но Файв не слышит ничего, кроме вакуума. Файв в истерике, но он не слышит даже себя, только звяканья приборов той семьи и смеха. Файв не может принять реальность, где Харгривзы живы.       «Почему я оттолкнул их? Почему я не с ними… не хочу быть один».       Они все пришли не за местью, только увидеть его. Увидеть тех, кому хорошо. Тех, кто что-то чувствует. Файв знает и не боится их, тех, кто не зовёт за собой, но он всё равно кричит, потому что больно. Ему очень больно. Почему его никто не слышит?       — Файв! — острый звук из реальности разрушает сон, пронзая светом всех вокруг, но не его.       Файв был окружён теплом. Он оборачивает и видит Бена.       — Брат, — его обнимают, но Файв уверен, что тот не шевелит губами, — «это не я тебя звал», — Файв просыпается моментально, когда его начинают дёргать за руку. — Кажется, мы заснули. Мистер Файв, уже рассвело! Пять! Скоро Пять.       Он сжимает руку и тянет вверх, вместо ответа, вставая слишком резко и ускоряя время, перемещаясь в нём, будто знает, что ему куда-то надо. Определённо, нужно уйти. Необходимо куда-то идти. Без осознанности зачем и куда. Часы затикали до ужасного громко, зазывая к себе на дно и приземляя с болью в затылке — шея затекла. Файв прислоняется к дверце своего шкафа, не рассчитывая силу, стукаясь лопатками, сжимает трапецию и морщится от окатившей волны спазма, когда насыщенная кислородом кровь от взбесившегося сердца приливает к глазам. Он всё ещё помнит на губах тот ужас и презрение в голубых глазах.       Ладошка выскальзывает из прохода, и Лаки остаётся одна на полу в осколках лампы, которую не возможно было зажечь. Электронные лампы висели в университете, но не в доме. Лаки не знала, как их использовать и куда нажимать. Переступающая на носочках через осколки, желающие ужалить, Лаки добирается до кровати. До жёсткой кровати, как рука Файв, дрожащая, сжимавшая сильнее в бледных, не тактильных объятиях через стену. Лаки поднимает руку, касаясь солнечного света, который разбудил дойдя до глаз. На тактильной стороне красные полумесяцы следы от ногтей. Глаза видят размыто, а веки стянуты сном от слёз, но встретиться сейчас у ванной будет неловко. Часы на стене отстукивают чуть больше четырёх часов.       «Что снилось мистеру Файв? Может, он увидел мёртвых, как после пришествия дьявола в три часа. В какой момент он пожалел, что заснул около удачи?»       Это сулит счастье и удачу. Лаки с детства видела покойников во снах. Миссис Мед всегда говорила, что это к мужу. Вдова Мед считала, что это к утрате. Потому что все из них звали её за собой. Манили. С ухищрениями заводили к краю, мол, иди к свету, не пожалеешь, быть просвещённой — не грех, вкуси моего плода, возьми за руку и испытаешь счастье. Разве Лаки была готова к нему? Если даже Файв не готов.       А Файв больше, чем не готов. Даже в доме за много лет он обставил только библиотеку. Всё остальное практически необжитое: в кухонных шкафах посуды только на две персоны, как и только один одиноких стула за столом — сиди, где сегодня настроение позволяет. Хотя обычно он садился за тот у двери. У окна слишком мало места. Кажется, будто ты забиваешься в угол. Это неприятно. Поэтому он занимает стул по центру кухни. Поэтому диван о центру холла. Поэтому кресло по центру библиотеки.       И если кресло, то одно, если шкаф, то только для нужных вещей, и если вещь, то только необходимая. Не то чтобы экономия, просто Файв не очень хорош в быте и неинтересных вещах. Просто так просто. Не задумываешься о том, что правильно, что сделать. Покупка вещей, несущих просто радость — для него излишек. Излишек для его самообмана. Ему не одиноко. Он не пытается заполнить пустоту всякими дурными вещами. Окон помнимому — в комнатах и хватит. Ему не нужно смотреть на мир. Он боится, что оттуда придёт кто-то лишний. Кто-то из комиссии. Мало входов, а выходов, кажется, ещё меньше. И даже так он постоянно чего-то боялся, отчего поставил замки на абсолютно все окна и двери даже внутри дома. Зачастую месяцами не отпирая их, а просто перемещаясь. Не раз он корил себя за эту привычку, сидя в кафе и ожидая восполнения силы, потому что не мог банально зайти в дом, запертый изнутри.       Сколько бы Файв не лукавил сам себе, но ему нравилась мысль, что кто-то близкий, не опасный будет незаметно обитать в его доме. А быть уверенным, что это будет именно «незаметно» (потому что девушка не сильно рвалась на общение и какое-то к себе излишнее внимание) заставляло воспитание.       «Homo doctus in se semper divitias habet, — подумал Файв. — Ученый человек в самом себе всегда имеет богатство».       Лаки — точнее сестре, точнее его сестре, ведь никто о ней ещё толком не знал — хорошо наедине с собой, и Номер Пять ценил это качество в людях. Потому что если человеку с собой хорошо, то, возможно, он и для других будет приятным собеседником и другом. Файв за собой такого не замечал и иногда завидовал таким личностям. Он не обладал таким качеством, из-за чего постоянно пытался занять себя чем-то, пока не построил распорядок дня для себя настолько чётко, что и забыл, когда он делал что-то не по плану — исключая недавнее путешествие.       Потому что иначе возникали ошибки. Или воспоминания о прошлых ошибках.       Иначе возникало воспоминание о долгих годах наедине с самим собой. Уже прошло то время, когда он перестал доверять самому себе. Уже прошло достаточно, чтобы он начал доверять хоть кому-нибудь. Но привычка дело долгосрочное. Зависимость от одиночества въелась в его запах, настолько, что любой незнакомый человек мог сказать, как сильно Файв не хватает общения или чьего-то присутствия. Тактильной того, кто не знал бы ничего о нём. Файв не боится открыться или полюбить. Файв не знает, как это сделать. Его глаза даже не различают человека и куклу. И кукла, в отличие от человека, всегда на твоей стороне. А ещё она не разочаровывает.       Файв не боится не доверять, просто в его крови, на уровне генов недоверие.       Парень знал, что иногда был слишком претенциозен к окружающим. В глубине души он иногда корил себя за это, но напускал уверенность, что если он от себя требует невозможного, то тогда почему от других не может? Возможно, иногда слегка агрессивен, хотя считал, что был таковым только под нависшей угрозой апокалипсиса. А потом вспоминал: после всех этих приключений и срываться то больно было не на кого. В конечном итоге он просто устал искать в себе недостатки и жил ото дня в день спокойной жизнью, всё думая, когда же он всё-таки будет полон сил после своего затянувшегося отдыха.       А дело было вовсе не в отпуске, и Файв это знал.

Thursday, October 13th, 2024. Dawn.

[Вторник 13 октября 2024 г. Рассвет.]

      Файв должен был предугадать такое развитие событий. Должен, чёрт возьми, но был слишком уставший вечером, поэтому не подумал. А о чём он только думал вообще, зовя девушку из двадцатого века на разминку, было загадкой. Пятый не знал: смеяться ему или плакать. Скорее всего, улыбаться ему хотелось больше, но из-за обиженного не выспавшегося лица девочки нужно было взять себя в руки — он сейчас выглядел не лучше. Хотя с этим можно было поспорить. Он хоть и лохматый с петухом на голове из-за сна на стене, и помятый на одну щёку из-за сна на поддерживающей руке, но хотя бы в спортивных чёрных трениках, сером свитшоте и кроссовках. А вот девочка всё в таком же платье, только подобранном до колен и вычурных мягких башмачках на завязочках. Рукава были подвязаны, будто руки подготовили для стирки в тазу.       — Даже рад, что ты не взяла мою одежду. Чуть такого зрелища не лишился, — в шоке произнёс он.       — Какая разница, кто, в чём одет. Сами же говорили, что в этом времени всем наплевать, — вполне логично сказала девушка, выглядевшая для рациональности слишком комично.       — Да, но главное слово было «удобно». Подожди, я принесу тебе кофту и штаны. Не беспокойся, никто на твои ноги пялиться не будет, потом привыкнешь. Всё равно я выше тебя и одежда будет тебе велика.       — Я узнаю, как она делается и верну, — обещала девочка, не очень понимающая, на что подписывается.       — Да вообще всё равно. Тряпки есть тряпки, — пожал плечами Файв.       Он выспался и был в довольно приподнятом настроении духа после увиденного представления. Шагнув пару метров по коридору, парень открыл запертые двери своей комнаты, проходя сразу к шкафу. Лаки стояла у входа, боясь войти, но всё равно рассматривала с любопытством, потому что верила, что вещи человека могут сказать больше, чем сам человек. Но глазу не за что было зацепиться. На поверхностях ничего не стояло, кроме мигающей коробочки со временем. Шкафы закрыты и заперты. Полок нет. Кровать аккуратно заправлена без складок. Единственное, что было ярким пятном — это ультрамариновые стены и полуночно-синий потолок. Девушка решила узнать, что значит синий цвет в соционике, потому что раньше обращала внимание только на зелёные, коричневые и жёлтые цвета — её любимые.       — Вот, держи, под них обычно ничего не надевают, кроме самого нижнего белья. Хотя твои панталоны и майка, которые ты, скорее всего, носишь, уже считается шортами и футболкой, — уточнил парень, намеренно смущая девушку, которая так кажется ещё забавней. — Я пойду выпью кофе. Тебе налить?       — Штаны? — она даже не приняла одежду, рассмотрев её на расстоянии. — Знаете, простите, Вы время на это потратили, но есть сотни нелогичных причин, почему я не могу надеть Вашу одежду. А главная рациональная в том, что мне удобно и так. Не вижу смысла её менять. Но спасибо, я приму к сведению, что лучше не выделяться старомодностью. Я поищу в Интернете об одежде двадцать первого века и выберу сама.       — А, — Файв долго думал о чем-то, а потом продолжил. — Как удобно, только в следующий раз решай побыстрее, чтобы я не делал лишних движений, — нетерпеливо сунул стопку одежды в руки девушки, чтобы та потом её рассмотрела хотя бы и поняла направление. — Ненавижу, когда долго принимают решения. А тем более, когда меняют мнение, упираясь не иррациональные причины.       Он прошёл мимо, толкая девушку и закрывая дверь на ключ. Он почему-то сильно расстроился (разозлился), как будто его усилия не принимали в серьёз и отказались от помощи. А он очень давно не протягивал кому-то руку и не подставлял плечо. Пятый неосознанно ненавидел самостоятельных, тех, которые сами по себе, за которыми нельзя держать контроль. Потому что такие люди обычно и устраивают беспорядки и хаос в чёткой последовательности его жизни. Случайности приводят к Апокалипсису. К браку. Пятый знал об этом, потому что жил с такими.       И ладно бы он что-то совсем аморальное предложил, но длинные штаны и полностью закрывающая толстовка — явно не было символом сексуального домогательства. Или какой она там харассмент увидела. Пускай в трёх юбках по беговой дорожке бегает. Ему вообще всё равно. Должно быть. Учитывая, что он был женат на манекене и не слишком был помешан на сексе, её брошенная в него обида выбешивала. Знала бы она, что семья вообще считала его асексуалом.       Девушка честно отзанималась практически в половину его силы. Учитывать то, что она фермер было неправильно, потому что таких странных нагрузок и упражнений она никогда не выполняла. Поднимать что-то — да. С прямой спиной — нет. Гулять по полям часами и читать с упоением книгу — с радостью. А бежать по мигом появляющейся непонятно откуда дороге с высокой скоростью — акстись. Удачно доставать вещи, пока никто не видит, как шпион, она в состоянии. А вот делать это на протяжении пятнадцати минут без перерыва, пока парень перемещается с места на место в рандомном порядке и может всегда заметить её «удачное стечение обстоятельств», она пока не научилась.       Спустя два часа девушка выжата как лимон и пропарена как после бани. А парню и самому в своём спортивном подвале душно. Потому что он не привык, что он занимается не один, а в паре с девушкой, которая дышит как после Апокалипсиса. Обычный бы человек сказал после стометровки. Но для Пятого это слишком маленькая мера, не то, что для Лаки.       Он уходит в душ, пока она на кухне стакан молока пьёт, чередуя с водой. А потом снова оставляет, даже не попрощавшись. Выходит не через дверь, по-видимому, поэтому даже запирать смысла не находит — всё равно хрен выйдет с цифровым замком. Но хотя бы в библиотеке не вынуждает целый день сидеть — у неё есть целых четыре комнаты для разнообразия: ванная, кухня, её спальня и тот же храм с книгами. Теперь она понимает, почему люди в это время моются каждый день, а не как она раньше — раз в неделю. После таких тренировок даже садиться в потных панталонах не хочется.       «Спортивная одежда, так спортивная одежда», — решает девушка.

Evening.

[Вечер.]

      Парень был уставшим, как и все дни до этого. Что его выматывало конкретно, он не знал. Но всегда вечером был со слегка растрёпанными волосами и в расстёгнутой у горла рубашке. Поэтому отдохнуть ему хотелось больше всего. Однако всё что он делал — это повседневно ужинал и снова работал до ночи.       В доме было тихо, когда он снова вернулся с помощью силы. У него даже машины не было, хотя стоило бы позаботиться о будущем, когда он забросит усердные тренировки, а силы будут требовать больше концентрации. Но он просто складывал деньги, потому что не хотелось как-то заморачиваться этими бытовыми вещами. У него всегда найдётся повод для волнения. Например, как сейчас, когда до его ушей доносился непонятный скрип. Не переодеваясь, только снимая пиджак на входе и бросая его на стул за кухонным столом, Файв перемещается на звук.       В окружении его книг, некоторые из которых были неизвестным — лучше даже не думать каким — способом добытые с верхних полок, в позе лотоса сидела девочка. Рыжие волосы были немного выбиты из её кос, а зелёное платье смято. Перед ней был разбросан какой-то хлам в виде деталек к моделям. Сам Пятый тоже собирал раньше машинки, но не те которые летали бы в космос. А вот у девушки были явные намерения улететь на крошечной недоделанной ракете от него в заоблачные дали. Он с радостью это устроит.       — Я тебе что говорил? Бардак не разводить, — терпеливо (держась на последнем живом нерве) с давлением произнёс парень.       — Это нужное. Когда я искала Луну, на которую уже приземлились, верите ли, нет, появилась картинка. Это было письмо мне. Там сказали, что если я соберу летательный аппарат, меня возьмут обучаться в Англию. Кстати, Вы не упоминали, что мы находимся в Америке. Извините сердечно, но я даже не знала, что эта колония когда-нибудь будет так процветать. Так она ещё и единственная, кто отправил человека на Луну. Это такой спутник… — начала заворожённо объяснять девушка.       «Интересно, сказать ей, что её наебали рекламным баннером или не расстраивать эту Ведьмочку? — улыбнулся парень, желая ударить себя ладонью по лбу, — Она вообще меня за дебила считает, думая, что я не знаю про Луну? Детка, ты мои книжки читаешь», — он прервал девушку, что бы сказать лишь одно:       — Пошли, расскажешь за ужином.       И Файв честно слушал, когда ел привычные макароны с её соусом. Иногда засматривался на энергичную девушку, хотя раньше она казалась довольно зажатой, но видимо эта тема приводила её в восторг. Ответственно переспрашивал, когда не мог услышать какую-то фразу или слово из-за шума воды в кране, когда мыл посуду. И сильно удивлялся, когда она говорила о вещах, которые в девятнадцатом веке вряд ли были известны — наверное, уже успела прочитать или найти. И усталость будто бы снималась. Будто её энергия и азарт переходили ему.       — Вы же это уже знали? — резко спрашивает девочка.       Парень насыпает кофе в кофемашину и не смотрит в глаза. Как-то стыдно становится из-за того что врал ей. А почему он не знает.       — Простите, Вы просили быть тихой. Для Вас это неудивительные вещи, это же Ваша библиотека и Ваше время.       — Нет, — поднял опасливо он глаза, — Я преподаватель, и мне правда интересно, что ты узнала. Мои студенты не такие любопытные как ты. Поэтому я рад слушать это. Твой пересказ, особенно такой эмоциональный, поможет тебе запомнить больше. Я никогда не считал пустой болтовнёй размышления и чувства. Я знаю, что такое трёп, поверь мне, у меня две сестры и четыре брата, — он уже не боялся обидеть и смотрел прямо, не отводя взгляд, в глаза, — А ещё, тебе стоит меньше извиняться, сейчас не то время, чтобы можно было винить себя во всех грехах мира. Тебя растопчут. Меня может не быть рядом.       «Её вежливость, конечно, миленькая вещь. Даже появляется ощущение, что меня уважают. Но в будущем стоит научить её азам нормального общения, — оправдывал свою токсичность Файв, — А то истерики её ещё выслушивать придётся и слёзы вытирать. Оно мне нахрен не нужно.»       — Я поняла, — отошла девушка, что-то обдумывая, — И что Вы преподаёте? — осторожно спросила она.       — Природу пространства и времени, — улыбнулся парень, когда она дрогнула от щелчка кофемашины, — Кофе? Или в Англии пьют только чай?       — Это стереотипное мышление. Чай стали пить при Её Величестве Виктории, Божьей милостью королевы Соединённого Королевства Великобритании и Ирландии, защитницы Веры, императрицы Индии, — парень чуть кружку не выронил, когда она начала произносить весь титул, — и то, только высший свет. На фермах обычно пьют кофе, чтобы быть более энергичными. Там больше калорий. Но я не люблю кофе. Знаете, женщины в Англии вообще не любят кофейни, потому что там часто пропадают их мужья. Их просто не вытащить от туда! Мы с семнадцатого века называем их мужскими клубами. А в 1674 году…       Девушка снова начала самозабвенно рассказывать историю своей страны. Видимо, она, правда, её любила и была патриотом. Или, может, ей просто читать было нечего. А возможно её заставляли это зубрить, как титул их Королевы. Парень не знал, но продолжал слушать про женскую петицию против кофе, Оксфорд, как там все пьют кофе и говорят о высоком, как её всегда прогоняли из других кофеен, потому что её колледж в университете был сугубо женским.       И думал о том, что в этом мире ей места нет. Потому что это время её пожрёт. Она сейчас догоняет в знаниях семилетних детей, хотя в развитии гораздо умнее её сверстников и его студентов. Постоянно чувствует вину, одевается в странные платья и обувь, которые вышли из моды, стесняется заговорить и обращается слишком формально, хотя может быть старше собеседника, и не знать какой он человек. Уважать заранее, в их мире значит принижать себя. Это замечают сразу. Это не считается вежливостью. За это многие захотят обидеть. Но у Пятого есть ещё чуть меньше месяца, чтобы научить её.       Он в этом разбирается. Он тоже потерял много времени, тоже привыкал, тоже оступался о лживых людей. Особенно в комиссии. Научить Лаки быть сильной, теперь стало первоочередной из списка обязанностей (которые он взваливал на себя сам), чем то, как обращаться с этой новой реальностью. Парень не хотел быть тряпкой, в которую будут реветь. Он не хотел, чтобы её кто-то также ломал, как он со своим чёртовым перемещением. Как и сам себя с чёртовой дырой в жизни в сорок пять лет под названием «Апокалипсис».       Но Файв привирал, он был токсичным с самого детства. Ему было зачастую важнее логика, чем чьи-то чувства. Он не признавал чужую точку зрения, если только она не пересекалась с его мнением. Он злился, когда его не слушали, не делали, как он говорит, потому что всегда считал себя правым. И хоть зачастую это и было верно, но как бы он не отрицал, это были лучшие качества для работы без команды киллером. Об этом он решил умалчивать от девочки, а ещё о своём возрасте. Всё равно к нему обращались на Вы, этого было достаточно.       «Я не хочу больше выглядеть глупой. Я ненавижу глупых».       «Я не хочу, чтобы кто-то посчитал её глупой. Я не ненавижу её».

Future. Date unknown.

[Будущее. Дата неизвестна.]

      — Прости, но теперь тебя считают бесчувственной. Точнее раньше. Мёртвые и правда ничего не чувствуют. Считал, что косые взгляды — единственное, что ранит идеальных людей. Не просчитал пули.