***
СМС пришло в середине дня: «Встретимся в «Свином ухе» на Нассау-Стрит 4. Столик на двоих уже заказала. Приеду с закатом.» Томас Бженджишчикевич прочитал сообщение несколько раз, уяснив для себя несколько важных фактов: Его ждут. Его ждут в хорошем ресторане. Его ждут в хорошем ресторане с последними лучами солнца. Не решив, что из этого хуже, писатель прикинул, сколько времени у него осталось, выпил немного виски и заказал такси до ближайшего магазина дорогих костюмов.***
Светло-синий не подходил к габаритам фигуры. Тёмно-синий выглядел как полицейская форма. Цвет классической жвачки хотелось выбрать как минимум ради эпатажа, но позориться не хотелось. Чёрный казался слишком скучным. Повезло ещё, что был нужный размер… Томас Бженджишчикевич достал из кармана пачку мятых банкнот и, всучив их в руки какого-то менеджера, произнёс: — Я возьму вот эти два. Можно у вас переодеться? — Конечно. Натянув на себя белоснежную рубашку, писатель, с трудом помещавшейся в небольшой примерочной, принялся натягивать брюки. Тяжёлые солдатские красно-коричневые ботинки не подходили к итоговому наряду, но времени выбирать туфли уже не было. Томас вышел из примерочной. Менеджер отдал ему сдачу и предложил упаковать второй костюм. — Нет, спасибо, это ни к чему. Бженджишчикевич положил остатки денежной пачки обратно в карман и вышел из магазина. Брюки цвета классической жвачки и чёрный пиджак он затолкал в ближайшую помойку, и, глядя на последние солнечные лучи, вызвал такси до Нассау-Стрит.***
Помещение ресторана было небольшим, но уютным. Кормили здесь, судя по ценам и многочисленным рекомендациям в Интернете, тоже неплохо. Томас сидел и изучал меню, периодически подзывая официанта, чтобы вызнать у того непонятные слова в ингредиентах того или иного блюда. В итоге на столешнице перед писателем оказалось несколько маленьких тарелочек с яствами, которые выглядели как останки чудовищ из небезызвестных рассказов одного американского писателя. Киара МакМюррей пришла где-то через три четверти часа, явно пропустив закат. Она была одета в чёрные идеально выглаженные брюки и белоснежную рубашку без складок, которая была обтянута корсетом. — Сегодня без застёжек? — не смог не съязвить Томас, протирая губы от очередного изысканного соуса. — Да, сегодня полноценный корсет. — Тебе идёт. — Спасибо. Девушка села за столик и пустым взглядом уставилась на меню. — Закажи что-нибудь, здесь довольно вкусно кормят. Только порции маленькие… — Да, звуки твоих челюстей слышно даже на улице, — улыбнулась Киара и всё же взяла меню в свои тонкие пальцы. — Я не ел три дня, уж простите… — Серьёзно? — Да. Кажется, перехватил сэндвич перед твоей выставкой, но не более. — В таком случае не смею тебя осуждать, — рыжеволосая красавица улыбнулась. — Спасибо. Киара заказала какой-то мудрёный салат и небольшую порцию мясного блюда, попросив самую слабую прожарку. Томас мялся и принялся ковыряться вилкой в уже седьмой по счёту тарелке за сегодня. — Ты, кажется, хотел что-то мне сказать… — уставилась на него девушка. — Да нет. — Не ври мне, милашка, я знаю, что ты что-то хочешь. — Niech cię! Я хотел извиниться… — Продолжай… — Извиниться по-настоящему, а не так, как я сделал это в СМС… — Я слушаю… — Прости меня пожалуйста, за то, что я повёл себя как самовлюблённый мудак. Киара сидела, вскинув рыжую бровь. — Я достаточно прямолинеен, и не терплю многих вещей, о чём часто говорю людям в лицо. — Это я поняла… — Это часто аукается неожиданными последствиями, — Томас немного снизил голос, — мне даже несколько раз ломали нос за мою правду… — Было за что… — Но, я считаю, что в конечном счёте главное — это возможность принимать людей такими, какие они есть, и, если человек мудак, которому стыдно, то почему бы его не простить за мгновение слабости? — О-о-о-о, это было не мгновение, это были добрые несколько часов слабости! — Я же извинился! Киара улыбнулась: — Я шучу. Извинения приняты. — Спасибо. — Не за что Томас, — девушка ещё раз улыбнулась.***
Разговор был подобен течению реки, что начинается с небольшого ручья где-то в горах, который, стекая вниз, расширяется, бурлит, вбирает в себя воды притоков, огибает холмы, дробится о камни, ускоряется и замедляется, но никогда не останавливается, пока не впадёт в море. За этим разговором двое молодых людей не заметили, как заведение, в котором они сидели, закрылось; как вечер сменился глубокой ночью; как под ногами пробежали километры мостовых, подобных бесконечной серой полосе; как спели свои песни листья парков и показали свои картины фонари самых разных улиц. Им не было скучно, и они разговаривали, как двое старых знакомых, которые давно не виделись. Они разговаривали не о жизни, не о политике, как это принято на маленьких кухнях по всему миру, и даже не о городе вокруг… Томас Бженджишчикевич и Киара МакМюррей говорили об искусстве. Это была тема, о которой двое молодых людей, похоже, могли рассуждать часами, исследуя все тонкости и завязывая узлы споров. Они были похожи на двух сумасшедших, которые сцепились языками по поводу им одним известным фактам… — И, в конце концов, что есть искусство, как не отображение истинных чувств через физическую форму, будь то буквы, что складываются в слова или пресловутые мазки красками, что ты именуешь картинами! Это же настоящий язык, непонятный, но оттого не менее прекрасный! Киара лишь снова заулыбалась и покачала головой. — Что? — Ничего… Ты такой забавный, когда распаляешься. — Да, это случается… — Мне нравится. — Спасибо. — Это не комплимент. Томас сглотнул: — А… А что это тогда? — Это лишь констатация факта, милый Томас, ничего более. — В каком смысле. — В самом прямом и в самом пошлом, если угодно. — Не понимаю… — Ты мне нравишься, Том.***
Дублин медленно просыпался, сбрасывая тяжёлые ночные оковы. Люди вставали из своих кроватей, чтобы сварить кофе и приготовить завтрак, который должен был как-то помочь им пережить очередной рабочий день. По ещё пустой улице шёл сутулый писатель Томас Бженджишчикевич, которому рыжеволосая красавица подарила поцелуй, который стал единственным о ней напоминанием, потому что сама девушка пропала ещё до первых лучей солнца.