***
Минхо давит на плечо намеренно — понять, насколько больно может быть и способен ли выдержать это. Собственное бессилие и невозможность что-либо исправить раздражает до скрежета в зубах, потому что Минхо не привык сдаваться и сидеть сложа руки, а в данном случае ничего поделать нельзя. Слова Ыжну правдивы — Ли уверен — про ведущую руку можно словно забыть. Он снимает всё, кроме штанов, и устало прикрывает глаза. Ёнши обещался подготовить баню и позвать, как только всё будет готово. Паренёк вроде бы шустрый, но некоторые поручения как раз-таки из-за излишней спешки у него занимают больше времени, чем у остальной прислуги. Минхо много думает, когда остаётся наедине с собой. Представляет себе будущее, в котором Сынмин не боится его, льнёт сам и ждёт встречи точно так же, как и он (потому что никто не имеет права запретить делать это, как никто и не узнает — всё в голове Ли). То самое, где у них есть дом, сливовые деревья всегда на виду, а весной цветы, спадающие с ветвей, слетают прямиком в раскрытое окно и ложатся на постель; красиво — Минхо до сих пор помнит ощущения. Спустя два дня после скупой близости между ними, где Сынмин прямо сейчас? Есть ли в Гефане хотя бы одна живая душа, заставляющая его искренне улыбаться и смеяться? Минхо ни разу не видел младшего действительно счастливым и расслабленным. В дверь несколько раз стучат и довольно-таки громко. Минхо кажется, что это стучат не по дереву, а по его голове. — Зайди уже, Ёнши, а, — Ли массирует виски, пытаясь не повышать голос на паренька. Определённо в подобном отвратительном состоянии стоит винить решение короля, который свято верит в мир во всём мире. Тихие шаги совсем не похожи — Минхо резко поднимает голову и натыкается на знакомый, но чуть-чуть перепуганный взгляд. Карие глаза обволакивают теплотой, а в ноздри забивается тот самый запах. — Здравствуйте. Вы ждали кого-то другого, но… Я к вам пришёл, прошу прощения. — Здравствуй, Сынмин. Я рад тебя видеть, поэтому не смей извиняться. Говорил же: «Заходи в мои покои без разрешения в любое время дня или ночи — я всегда жду тебя». И от своих слов я не отказываюсь. Мин откровенно мнется, заламывая пальцы и немного покачиваясь на месте. Даже не смотрит Минхо в глаза, но для старшего и этого достаточно, потому что он здесь. Пусть волнуется — отлично заметно по его бегающему взгляду, дрожащим губам и голосу; пусть это даётся ему с трудом. Но Сынмин пришёл первым. — Как ваше плечо? Командующий приподнимает уголки губ. Уже знакомый трепет в груди словно как рукой снимает плохое настроение, оставляя лишь умиротворение. Минхо кладёт здоровую руку на стол нарочно — получается не так далеко от руки младшего, который стоит рядом. — Хорошо. — Я слышал, — сглатывает. — Лекари говорят, что это не совсем так. Если вы не хотите говорить, прошу прощения за то, что я слишком навязчив… Но не могли бы вы, пожалуйста, рассказать мне обо всём? Мин на мгновение косит взглядом на стол, но не отходит в сторону. Минхо принимает это за немое согласие, поэтому касается кончиками пальцев тыльной стороны ладони Кима. — Я многие вещи делаю левой рукой, — спокойно говорит Командующий и постепенно смелеет. — Отныне придётся привыкать делать то же самое правой, но у меня получится. Не волнуйся, Сынмин, я всегда умел и писать двумя — не различишь. Нужно лишь время. Он рассеянно кивает и вновь опускает глаза в пол. — Я могу чем-нибудь вам помочь? — Если только позволишь видеть тебя чаще, — (не) шутит старший. — Быстрее вылечусь. Ладонь в ладони. Руки у Мина ничуть не лучше, чем у него, — не изнеженные, не с идеально подстриженными ногтями. Минхо любуется тем, насколько правильно и красиво это выглядит. Лёд тронулся? — Хорошо, — еле уловимая улыбка, которую Минхо всё же удаётся заметить. — Теперь вы и так будете видеть меня каждый день, наверное. Минхо удивлённо склоняет голову и хмурится, но лишь по той причине, что, собственно говоря, не знает причину данных перемен. И есть множество не самых приятных догадок касательно того, зачем Мину быть здесь. — Повелитель назначил Седьмым священнослужителем моего наставника — Сонёля. Он в свою очередь первым делом отдал приказ о постройке новых ночлежек для священнослужителей, потому что наши нынешние плохие. Вы не знали? — Нет, впервые слышу об этом, — честно отвечает Ли. — Повелитель сказал, что мне лучше жить здесь первое время, потому что… Потому что негоже мне жить там, где живу я, — Сынмин говорит таким тоном, словно его расстраивают слова короля. Однако возразить ему ни совесть не позволит, ни нормы приличия. — Повелитель хочет, чтобы я научил его всем молитвам, которые знала его матушка — госпожа Ильхор. Пока идёт строительство, я буду жить в одной из комнат для прислуги. Минхо не понимает: всепоглощающая радость или радость с примесью разочарования? Командующий знает, что это место переполнено крысами, змеями. Во дворце почти не осталось настоящих людей, а у стен десятки ушей и глаз, которые не дадут быть с Сынмином. Такому светлому человеку, как Ким Сынмин, попросту опасно находиться здесь. — Ты нравишься нашему королю, — Ли приподнимает уголки губ, — кого попало сам король не станет просить о таком. — Может быть, вы правы. Мин донельзя милый. Минхо всё ещё не знает его точный возраст, откуда он и почему решил посвятить себя служению в храме. Однако в этом есть что-то потрясающее, потому что Ли плевать на то, что было до встречи с ним. Даже если информация от Косторая не правдива, а Сынмин пришёл к верующим, чтобы исправиться и замолить свои тяжкие грехи — Командующий закроет глаза и уши. Минхо только открывает рот, чтобы вновь попросить называть себя по имени наедине, но его опережают. И ведь Ли не уверен, что никто не стучался — всё его внимание на Мине. — Командующий! Я всё подготовил! — не даёт договорить чужой звонкий голос, когда внезапно открывается дверь в покои. Сынмин буквально отпрыгивает в сторону от громкого восклика Ёнши, выдергивая ладонь. Перепуганное лицо и тяжёлое дыхание сменяется рассеянным приветствием с пареньком. Мин спешит удалиться, пока Ёнши, немного озадаченный таким поведением со стороны, хлопает глазами.***
Ханаан ходит по своим покоям туда-сюда. Женщина волнуется и одновременно боится встречи с королём Ырвана. Ранее госпожа не думала о том, что с ней случится, если Джисон или ещё кто-то из Гефана (помимо доверенных людей) узнает о тех письмах. Юный король приказал казнить собственную матушку. Ханаан же — сомнений на этот счёт нет — повелитель терпит только из-за собственного брата и, вероятно, чувства вины после неудачного покушения. Она бы соврала, если бы сказала, что Джисон равнодушен к Ёнбоку. Но кто знает, как долго братская любовь будет жить? Сколько ещё лет отведено её сыну, прежде чем брат казнит его во имя поддержания власти в государстве? Ханаан нет и тридцати, а ей самой кажется, что в этом дворце находится уже не меньше ста лет. И если в данный момент ей бы предложили сбежать на родину, то она не покинула бы Гефан. С этой страной, со столицей она связана навек; давно и глубоко пустила корни подобно дереву. Слишком много слёз пролито и слишком много страданий перенесено. Ханаан забыла об имени, которое было дано ей при рождении. Однако она хорошо помнит о том, что главнее всего отныне сын и его благополучие. Слабые и глупые умирают. Хитрые и терпеливые остаются в живых и получают всё, о чём мечтали множество лет. — Что с тем мальчишкой? — Советник Хван сказал, что не будет пачкать руки кровью, — сразу же отвечает Йена. — Позвольте мне разрешить эту проблему. Я не подведу вас, госпожа. — Нет. Ханаан похоронила свою молодость, свою весну и надежды на счастье тогда, когда её нога ступила во дворец. Она спала со старым королём с юных лет и молила каждый день о смерти, потому что боялась наложить на себя руки, но. Рождение Ёнбока будто бы вдохнуло жизнь и в неё, а пребывание в Гефане вдруг обрело смысл. И стало не столь важно, что было «до», сын — главнее всего на свете. — Если этот осёл забыл, — шипит она, — то умру я — умрёт он. Думал, что чуть возвысился, так теперь может диктовать свои правила? Ни за что. Я костьми лягу, но мой сын получит трон. Если династии Ли будет суждено закончиться, то только на нас.