***
Темница сырая и холодная, а где-то неподалеку слышно пищание крыс. Ли давно не был здесь, но прежде и не находился по эту сторону решётки — однако, злая шутка судьбы. Руки у обоих в кандалах, цепи вбиты в стену, и освободиться невозможно. Минхо мог бы злиться на Мина за то, что он не сумел соврать; мог бы сделать всё возможное, используя своё положение, чтобы избежать этого. Но не будет. Потому что Ким Сынмин слишком хороший человек, который не станет обманывать и перекладывать общую вину на одного. Наверное, то одна из причин, по которой в груди Минхо зародился сперва интерес, а затем и вовсе настоящая привязанность — нити не перерубить ничем. Мин выглядит плохо — растрепанный, помятый. Минхо не думает о том, как с младшим обращались, поместив сюда. Ведь в противном случае будет плохо только ему самому. До обидчиков не добраться, а последние часы (или дни) тратить на злобу и ненависть не стоит. Нет смысла говорить, что всё будет хорошо. Мин не глупец, а потому понимает: их не отпустят. Мужеложство наказуемо всегда; но теперь Сынмина обвиняют в содействии госпоже, когда та пыталась убить Ёнбока, а Минхо обвиняют убийстве самой Ильхор (Джисон, которого Ли совсем не узнаёт, наконец-то задал вопрос напрямую). Идеальная пара — идеальные обвиняемые, когда жаждешь крови. — Ты до сих пор любишь меня? — Не спрашивай, пожалуйста, если сам всё знаешь, — голос у младшего чуть выше, чем всегда. — Когда целуют, то любят. Я тебя целовал и обнимал. Минхо устало улыбается, затылок упирается в стену. — Значит, всё не зря. Кровь будет пролита, наши тела сгниют, а твоя душа оставит тело внизу, как обувь у храма. Но моя увяжется за ней, потому что я говорил: ты и есть моя душа. Ким кутается в свое чёрное одеяние и обнимает руками колени. Старший видит, что даже его тонкое запястье уже изранено — кандалы натерли тонкую кожу до красных отметин. — Почему ты не жалеешь? — очень тихо спрашивает и поднимает покрасневшие глаза. — Почему я должен? Сынмин сдерживает подступающие к глазам слёзы и ещё крепче обнимает больные колени, снова смотря себе под ноги. Глядеть на Минхо физически больно, потому что сердце сжимается в груди и чувство вины перед старшим давит на плечи больше, чем мысли о всех грехах, которые они совершили. Минхо убивал людей и полюбил мужчину. Сынмин ходил утром в храм Божий, читал молитвы, а в темноте целовал Командующего. Оба — те люди, что не заслуживают райских садов и вечной жизни без тягот и забот. Тогда чему стоит удивляться, если расплата настала? Ли улыбается, а Мину от этого становится только хуже. Он утирает ребром ладони крупные слёзы, скатывающиеся по щекам, и дрожащим голосом спрашивает: — Разве этого ты хотел? — Я получил всё, чего хотел. Но самая большая моя победа — твоя любовь. Ты любишь меня, — Минхо наклоняет голову, всё также улыбаясь, — а это значит, что я выиграл этот бой. — Но ты умрёшь. — Я думаю… — он сглатывает вязкую слюну, машинально дёргая закованной рукой. — Думаю о том, что смерть — это не конец. Мы переродимся — цветком или камнем, птицей или червем. Ничего не заканчивается и не уходит в никуда. Я это знаю, душа моя. Младший отрицательно качает головой и всхлипывает, губы дрожат. — Что с нами случится? — Казнят, — ровным тоном отвечает Ли. Но дальше говорит абсолютную ложь, чтобы Сынмину лишь бы на крупицу стало легче. — Как именно я не знаю, но это точно. Поверь, если приказ будет исполнять Косторай, то быстро и безболезненно. Скорее всего, заставят выпить яд. «Тебя, а не меня», — думает он. Для Командующих наказания всегда самые суровые, а уж казнь наверняка станет изощренной — сомнений нет. Никакой Косторай не поможет и не спасёт, но главнее всего одно: Мин не должен бояться за него. — Если такова воля Божья, то я смиренно принимаю свою судьбу. Но я не хочу, чтобы ты умирал, Минхо. — Я же говорил, что и от своей не отказываюсь.***
— Жаль. Йена удивлённо смотрит на госпожу. Видимо, новость о задержании Командующего и младшего священнослужителя затмила счастье из-за смерти дотошного мальчишки. Ещё рано утром женщина едва ли не порхала, а уже после стала чересчур задумчивой. Служанка где-то в глубине души предполагала, что Командующий симпатичен её госпоже. Он молод, хорош собой — не то что старый король, с которым противно было даже ложиться в одну постель. Но Ханаан ни разу не дала понять, что догадки Йены имеют почву. — Отчего же вы грустны, госпожа? — Ли Минхо… Кто бы мог подумать, что ему по нраву мужчины? — Он военный, — говорит служанка, пытаясь поддержать разговор. — Походы длятся месяцами, а рядом нет ни одной женщины. Быть может, это как-то влияет? Ханаан кивает, смотря в одну точку перед собой. — Вероятно. Но неужели он не мог найти женщину, которая стоит всего? Какая же мерзость…***
Время тянется мучительно медленно. Утомленный Сынмин засыпает, сидя на жалком подобии кровати, зато Минхо не может сомкнуть глаз. Ян — эта жалкая тварь вместе со своими людьми и король-дурак, который действительно верил в то, что его мать может остаться в живых. Как сынминовский Бог мог допустить их к власти? Как он вообще мог допустить такое, по крайней мере, по отношению к святому Мину? Бред, что мужчина не может любить мужчину. Минхо, раздумывая обо всём этом, тут же выдыхает и старается успокоиться. Он никогда не хотел жить долго — и зря. — Командующий? Сперва Ли думает, что показалось. Но приглядевшись, он замечает промелькнувшую в темноте фигуру, а после маленький ржавый ключ падает прямо под ноги. Минхо сразу же освобождает руку и, потирая запястье, встаёт на ноги. Косторай. Пожалуй, никому другому Минхо не был бы рад. Друг, с которым бок о бок сражался столько лет, пришёл, чтобы попытаться спасти. — Командующий, мы выведем вас отсюда. На западном выходе из города ждут наши люди. Через час будет пересмена, и тогда мы освободим… — Молчи, — шипит Минхо, пододвигаясь вплотную к прутьям клетки. — И слушай меня внимательно. Ты будешь настаивать на самой жёсткой мере наказания, будешь поливать меня помоями так, если бы ты говорил о человеке, которого презираешь и смерть которого ждёшь как праздник. Скажешь, что я брал взятки и всячески закрывал глаза на кумовство среди подчинённых. — Что? Минхо оборачивается через плечо, кивнув на Мина. Кажется, младший многое понимает без слов. Сынмину страшно, он не хочет умирать. Но Ли знает, что тот ни за что не пустится в бега, потому что свято верит в то, что наказание заслуженно. Да и сам Ли считает, что побег — это вечный позор. В Ли Минхо не было веры и он всегда боролся, но тоже смирился. Может, такой конец был в самом деле предначертан им судьбой. — Вы же не собираетесь?.. — Это приказ. — Но… — Иди прочь, Косторай, — Ли обхватывает друга за шею и вымученно улыбается. — Для меня было огромной честью служить вместе с тобой, брат. Но теперь ты должен сделать то, что не удалось мне — сохранить это государство. Если проклятые твари, оккупировавшие наш город, поверят, что ты меня презираешь, то назначат тебя новым Командующим. Ты справишься, я знаю. А сейчас уходи, чтобы тебя не увидели здесь и тоже не решили казнить. Лицо Косторая не выражает никаких эмоций. Впрочем, как и всегда. — Вы же знаете, что вас закопают живьём за стенами города? У вас не будет могилы. — Знаю. Однако, пожалуйста, позаботься о Сынмине — только не это для него. Всё должно случиться быстро. Некогда Правая рука уходит, в последний раз окинув нечитаемым взглядом. Минхо слышит удаляющиеся тихие шаги и понимает, что ни капли не жалеет о своём решении. Косторай пытался — его совесть чиста — но последнее слово так или иначе было за Ли. Командующий прислоняется лбом к прутьям клетки и шумно вздыхает. — Почему ты не пошёл с ним? «Не спал», — усмехается про себя старший. Резко распахивает глаза и, обернувшись, направляется к Сынмину. Ключ подходит и к этому замку; наконец-то можно обнять Мина и целовать в соленую от слёз щеку. Младшего трясёт. Пальцы цепляются за плечи Минхо почти что до боли, но Ли и не думает унывать или плакать. Чему быть, того не миновать. В любом случае, он не стал бы ничего менять, если бы представилась такая возможность — жалеть, несмотря ни на что, не о чем. — Ведь сам всё слышал. «Мы любим тех, кто похож на нас» — помнишь? Я и ты похожи этим. — Косторай сказал правду? Закопают живьём? — Я не знаю, — враньё, но за него Минхо не стыдно. Удивительно, что после всего этого Мин не клянет короля и ырванскую верхушку. — Ты никогда не настаивал на том, чтобы… взять меня, — глотая окончания, произносит Сынмин ему куда-то в шею. — Ты всегда был ко мне добр, Минхо, но я не настолько хороший. Ты должен знать, что в моей голове проносились мысли, заставляющие испытывать стыд. Потому я извинялся перед тобой за свои страсти в тот вечер — я думал о том, чтобы стать с тобой единым целым. Я грешен, Минхо. — Вздор, не говори таких вещей. Люди так устроены — мы чувствуем не только сердцем, но и кожей. Нам необходимо это. Сынмин просовывает ладонь между их телами и достаёт что-то маленькое из внутреннего кармана. Ли не знает, как стража не нашла ничего при обыске, но. — Я верю тебе так же, как и верю в Бога, поэтому хочу попросить тебя, — прозрачный пузырёк, кажется, с маслом оказывается в ладони старшего, — пока моя душа не покинула тело и я могу чувствовать тебя, — Сынмин шмыгает носом, а голос срывается. — Полюби меня.