White dove

      Когда Эмме исполняется двадцать восемь, Корделия понимает: время сложить оружие, опустить копья и доверить дочери ковен. Сомнений никаких: Эмма — следующая Верховная, и Корделия передаст этот титул с огромной гордостью, примет подарком из ее рук свою смерть и только добавит на прощание, что верит в нее. Труднее всего в этом — прощаться с ними. Мисти говорит, что все понимает и без малого им было дано тридцать чудесных лет вместе, но прячется на чердаке у Сполдинга, чтобы выпустить боль наружу.       Сердце отчаянно не пускает Корделию, ноет и стонет, как боится остаться без нее. Призрак Сполдинга сует ей в ноги фарфоровых куколок: все, что угодно, лишь бы не слышать ее рыдания в своей единственной комнате. Мисти перебирает их расшитые платьишки и вспоминает, как они забирались сюда с маленькой Эммой, чтобы сыграть в чаепитие с бесчисленными куклами. Кажется, тогда Сполдинг был даже не против.       Эмма чувствует, как растет ее сила, и видит, как увядает Корделия. Она противится ей, хочет избавиться, навсегда потерять свою магию, лишь бы мама — это слово пронизывает изнутри и выстреливает в сердце. Как может она быть причиной ее обратного отсчета? — была вновь в порядке, одним взмахом руки зажигала ночники в ее комнате и обнимала, пока Эмма плачет над разбитой коленкой. Эмма боится лишний раз заходить в ее комнату: что, если Корделии больно видеть ее — ту, из-за которой ломает тело и магия превращается в пепел?       Но.       Все меняет мальчик, постучавшийся в двери.       — Меня зовут Генри. Ты нужна в Сторибруке, Эмма.       Она оглядывает его с непониманием:       — Ты... вообще кто?       — Держи. Ты все поймешь, — он сует ей книгу и без разрешения входит в академию. Девочки-младшеклассницы выглядывают из кухни, чтобы разглядеть редкого мальчика в прихожей.       — Погоди, стой, — Эмма хватает его за полосатый шарф. — Ты, кажется, ошибся дверью.       — Ничего подобного, — Генри забирает у нее книгу и пролистывает до нужной страницы. — Это разве не ты?       Эмма не успевает взглянуть на картинку, как слышит голос матери:       — Дорогая, у нас гости? — Корделия спускается к ней с поддержкой Мисти. В последнее время изредка ломает спину. Она помнит это еще со времен Фионы: это первый признак увядания при восхождении новой Верховной.       — О, я знаю вас, — Генри перелистывает пару страниц. — Вы приемные родители Эммы.       Мисти под локоть подводит Корделию и хмурится:       — Что это? Эмма, представишь нам своего гостя?       — Поверьте, я знаю его не сильно больше вашего.       — Зато я знаю тебя давно, — Генри возвращается к картинке с маленькой Эммой. Корделию пробивает сразу, только это вязаное белое одеяльце с расшитым именем дочери появляется перед глазами. Ей, конечно, хватило храбрости рассказать Эмме однажды, что она приемный ребенок, но показать одеяльце — нет. Боялась, что у нее появится желание разыскать биологических родителей. — Ты Эмма Свон. Правда, сейчас совсем не Свон, но, — Генри показывает страницу с Прекрасными, — твоей семье нужна помощь.       — Так, погоди, ребенок, — с усмешкой тормозит его Эмма, — какой семье? Раз ты давно, — она подбирает слова, — сочиняешь обо мне какую-то книжку или вроде того, то наверняка знаешь, что моя семья здесь.       — Дорогая, постой, — Корделия тянет Генри руку, — можно твою книгу?       — Конечно.       Корделия кончиками пальцев касается обложки — и образы, очень яркие и реальные, возникают перед глазами. Маленькая Эмма в чужих руках и мир, отличный от их. На книге лежит сильная энергия, магия совсем другой природы, которую Корделия встречает впервые. Она чуть слабеет, когда видения заканчиваются:       — Генри, верно? — переспрашивает она гостя и, когда тот кивает, приглашает его в свой кабинет. Эмма садится в дальнее кресло и вместе с матерями слушает рассказ десятилетки, похожий больше на сюжет диснеевского мультика.       — Сейчас там все отрезаны от реального мира, там даже время течет иначе. Точнее, не течет совсем.       — Хочешь сказать, — Эмма наклоняется вперед, упирает локти в колени и пристально смотрит в затылок Генри, — если я поеду с тобой, то сколько я там ни находись — я не постарею, не изменюсь…. в смысле, совсем ничего?       Парниша оборачивается к ней на стуле:       — Они там с самого твоего рождения, и, судя картинкам в книге, никто не повзрослел и не состарился. Все ждет твоего возвращения в том виде, в каком ты ушла.       — Попахивает отменным бредом, — Эмма откидывается на спинку кресла. — Кто-то ждал меня… как же.       Корделия поднимает взгляд на Мисти и дочь:       — Нет, он говорит правду. Я это чувствую.       — Ты говоришь, ты сын мэра, — на секунду вступается Мисти, — но никто из горожан не может покинуть пределов Стори… как ты там говоришь?       — Сторибрука.       — Да, верно. Но каким образом ты здесь?       — Я приемный ребенок, — Генри говорит об этом спокойно, поправляет полосатый шарфик на шее и улыбается. — То есть кто-то извне. Я не ограничен Сторибруком. Так же, как и ты, Эмма.       Она вновь упирается в колени:       — И чего ты от меня ждешь?       — Помощи, — Генри оборачивается сначала на Корделию, затем на Мисти и только после этого переводит взгляд на Эмму. — Без тебя мне не справиться с проклятием. Только с тобой оно может быть снято… и, — он опускает глаза в пол, — я пойму, если ты не захочешь помогать тем, кто когда-то тебя бросил, но… помоги хотя бы просто мне. Все они хорошие люди и заслуживают лучшего.       Эмма тяжело поднимается, и лицо ее не выражает никаких эмоций. Она подходит к карте, на которой Корделия обычно отмечает, где живут будущие ученицы, и показывает Генри:       — Где находится Сторибрук?       — Штат Мэн.       — То есть ты хочешь сказать, — Эмма с недоверием измеряет расстояние, — что ты проехал больше трех тысяч километров, чтобы найти меня? Ты сюда что, на Хогвартс-экспрессе ехал?       — Нет, на обычном поезде.       — И давно десятилетки самостоятельно ездят в поездах?       Генри жмет плечами:       — Только если очень надо.       Эмма обдумывает слова парниши и пытается все разложить по полочкам, но столько новой информации принять за один вечер решительно не получается. Корделия гостеприимно предлагает Генри переночевать у них, застилает старую кроватку Эммы и вновь включает ночники. Эмма выходит из душа в полной растерянности, шлепает босыми ногами по кафелю и стучится в родительскую комнату:       — Можно?       — Конечно, дорогая, — Корделия листает книгу сказок и с каждой страницей все больше верит в происходящее. Ей вроде и хочется помочь мальчишке, но отпускать Эмму к биологическим родителям, когда она знает всю правду, страшно: что, если она проникнется ими, и Корделия не дождется ее обратно? Это тотчас разобьет ее сердце, и даже Мисти не сможет собрать его воедино обратно.       — Более безумного рассказала, чем от Генри, я еще не слышала, — в ее словах скользит очевидная грусть. Она говорит очень тихо, спокойно и опускается на родительскую кровать. — Полное сумасшествие.       — Мне казалось, живя в окружении ведьм, уже сложно чем-то удивить. Оказывается, я ошибалась, — Корделия поглаживает ее по влажным волосам и забирает к себе в объятия. Прямо как в детстве, когда Эмма боялась грозы и втихую заползала к ним с Мисти под одеяло.       — Да уж, — Эмма поворачивается к Мисти и видит все то же, что и в десять лет: та улыбается ей, перебирает светлые волосы, и это ощущение — ощущение дома — по-прежнему с ними. Эмма решительно садится перед матерями. — Я поеду с Генри.       — Ты уверена? — Корделия заботливо касается ее руки.       — Он говорит, пока я там, ничего не меняется. Я не набираю силу… — она замолкает, сжимает скулы, чтобы не дать эмоциям волю, и выдавливает из себя короткое: — Ты не теряешь. Я изменю течение времени и…       — Эмма, — Корделия чуть сжимает ее пальцы, — я с гордостью отдам тебе этот титул и уверена, что ты станешь отличной Верховной. Твоей вины в этом нет, это естественный ход событий: одна Верховная ведьма уходит, другая, более сильная и молодая, приходит.       — Ты еще нужна здесь, — глаза обжигает случайная слабость, и она украдкой поглядывает на Мисти. [Корделия еще столько может дать этому ковену. Корделия еще столько любви может подарить Мисти, которая навряд ли готова отпустить ее.] — Ты все еще сильна, и в академии наверняка много незавершенных дел.       — Ты ведь понимаешь, что дашь тем самым обещание этому мальчику? И рано или поздно ты все равно снимешь проклятие, время продолжит свой ход.       — Понимаю. Но, если это подарит нам еще время, я готова. Лучше быть порознь, но знать, что мы есть друг у друга, — она сжимает руку Корделии, второй обнимает пальцы Мисти, — чем потеряться навсегда.       Они обнимают Эмму, и теряется все. [Она права.] Следующим утром Эмма закидывает в желтый жук — подарок на восемнадцатилетие, безумный маленький автомобильчик, выбранный Мисти — свои вещи, прощается с семьей и просит Генри пристегнуться.       — Ты нам звони обязательно, хорошо? — Мисти обнимает ее на прощание. Отпускать своего ребенка немыслимо, тем более туда, куда не ведут дороги.       — Конечно. Береги маму, ладно? — шепчет она в объятиях и получает кивок. Мисти пальцами в кольцах вытирает свои щеки и с Корделией смотрит вслед уезжающему автомобилю.       Спустя время, когда проклятие наконец будет снято, Совет ведьм во главе с Корделией появится в Сторибруке, протянет руки и попросит будущую Верховную вернуться.       — Эмма? — Мэри Маргарет, впервые встретившись с дочерью, смотрит на нее и не верит, что уже время прощаться.       — Простите, но… мое место не здесь, — она, запинаясь о камешки, движется к ведьмам. Корделия, не видевшая ее больше года, материнским сердцем чувствует, как Эмме тяжело прощаться. Генри стоит возле Реджины почти в слезах, как не хочется отпускать ее. Эмма замечает — не кажется ли? — что и Реджине тяжело с ней прощаться. Химия, возникшая между ними, на грани ненависти и любви, и сейчас, кажется им, перевешивает очевидное.       — Нет, оно здесь… — Дэвид с опаской оглядывает ведьм. Корделия выглядит угрожающе. — Я понимаю, — он выставляет перед собой руку, словно опасается гнева ведьм, — что в твоих глазах мы люди, бросившие своего ребенка, но… мы хотели защитить тебя. Все, чего мы хотели, — он делает большие паузы между словами, — это уберечь тебя.       — Послушайте, — Эмма всплескивает руками, закидывает голову чуть назад, как в детстве, когда уставала доказывать свое мнение, — я не держу на вас зла. Правда. Что случилось… то случилось. У меня все это время была семья. И в этой семье у меня есть свои обязанности. Сейчас, когда Сторибрук открыт для мира, ничто ведь, — Эмма мнется, — ничто не помешает нам приезжать друг к другу, верно?       — Все это неправильно, — Мэри Маргарет оборачивается к Реджине. [Все должно было быть по-другому.]       — В вашем мире, возможно, это и так, — Эмма делает еще один шаг к ведьмам, — но не в моем. Вы все хорошие люди, и мне жаль, что так получается, — взгляд останавливается на Генри с Реджиной. — Только ведь это не конец.       Корделия, заметив, с каким тяжелым сердцем Эмма оставляет город [и как смотрит на Реджину], оглядывается на Мисти. Та с легкой улыбкой кивает.       — Двери нашей академии теперь открыты для гостей. Вы можете приехать в любой момент, — ее голос разрывает тихие разговоры. Он преодолевает расстояние. — Сомневаюсь, что будущая Верховная изменит это правило, — материнская рука опускается на плечо Эммы. Та оборачивается к ней и кивает. Щенячьи глазки, прямо как двадцать лет назад, благодарят ее без каких-либо слов.       — Съездим ведь? — Генри поднимает взгляд на Реджину. Та держит руки на его плечах.       — Близятся твои осенние каникулы. Думаю, сможем, — она поднимает карие глаза на Эмму. Им нечего делить, и огромная брешь, зияющая столько лет, с появлением Эммы больше не ноет.       Она переводит взгляд на Прекрасных:       — Я обязательно приеду, даю слово. Мне только нужно разобраться с делами, — Эмма оборачивается на Корделию. За год она действительно ни чуточки не изменилась. Получилось.       — Мы будем тебя ждать, — они обнимают ее на прощание, и Эмма вместе с ведьмами растворяется в белой дымке.       Год выигран. Генри считает дни по поездки в Новый Орлеан и замечает, что Реджина — не чудится ли? — волнуется перед этим путешествием. Эмма возвращается в академию и достает из кармана проклятие Голда; чернила как новые, только края свитка от старости разлохматились. В ней рождается мысль, что, быть может, это не так плохо: жить в замкнутом пространстве, зато никого никогда не терять?       Корделия входит в ее комнату, и Эмма почти успевает спрятать свои идеи подальше.       — Покажешь? — она протягивает ладонь. Когда проклятие оказывается в руках, Корделия с улыбкой опускает свиток себе на колени. — Ты ведь знаешь, что, если остановишь время, они не смогут вновь с тобой встретиться?       Эмма вспоминает Реджину, Генри, Прекрасных. С одной стороны, они, а с другой… Корделия сидит напротив, и Эмма понимает, что еще год или от силы два — и она встанет на ее место.       — Да. Но ты воспитывала меня с самого детства. Это важнее.       — Эмма, — Корделия обнимает ее. В путешествии в Сторибрук этого не хватало больше всего. Эмма прижимается к ней как можно сильнее. — Я прожила достойную жизнь и хочу не менее достойно уйти. Я видела, что происходит, когда ведьма боится отдать свой титул Верховной. Я не собираюсь поступать так же.       Воспоминания о Фионе давно не задевают. Мисти входит в комнату:       — Не могу поверить, что я не приглашена на вечеринку с объятиями.       Она садится с ними, и все на своих местах. [Только сердце Эммы тоскует по Сторибруку, Генри и… Реджина не выходит из головы.]       Но.       Все будет. В конце концов, осенние каникулы Генри всего через пару недель.       Все правильно. Все хорошо.