***
Из-за ночного веселья Денвера и Рио он совершенно не выспался, а потому залетает в столовую, привлекая внимание всех присутствующих. — Мне срочно нужен кофе. — У меня на губах ещё осталось. Франция не сидит с остальными за столом, а стоит неподалеку с кружкой в руке. Она поднимает на него взгляд без тени страха или смущения. — Хочешь попробовать? Какого черта он должен отказаться? Берлин делает три широких шага и останавливается возле неё так близко, как никогда прежде. Он даже рад, что сейчас здесь нет брата, который бы точно это прекратил, а так никто не помешает. Все жадно ждут зрелища. — Очень. Она не отступает и под ошарашенными взглядами остальных он наклоняется ниже, но касается лишь воздуха. Франция уворачивается в последний момент и делает два шага в сторону, нагло усмехаясь. — Вопрос был риторический. Может, в другой раз. И уходит, оставляя разъяренного Берлина и смеющихся ребят. Теперь ему нужно ни кофе, а что-то покрепче. Её губы, например.***
Она сразу всем понравилась. Нашла общий язык с Токио и Найроби, организовав чуть ли не женскую коалицию. Шутила с парнями, обсуждала что-то с Москвой. А вот с Берлином выбрала тактику невероятно вежливого общения, сочетавшее в себе остроумие и сарказм. О, он совсем не возражал, как раз наоборот. Франция была сдержанна и изящна, но при этом не уступала Франции и Найроби в дерзости и некоторой раскованности, обладая способностью в нужный момент собраться и не отвлекаться по пустякам. Они с Серхио явно были знакомы до этого, причем не просто виделись единожды, и это вообще-то было запрещено, если следовать его собственным правилам. Чтобы этот человек, помешанный на контроле и границах, позволил себе такое… Это дорогого стоило. Но брат молчал, а все вопросы Андреса игнорировались — он мог отмолчаться, перевести в тему, но никогда не отвечал. Это раздражало в той же степени, в которой подогревало интерес. Они учатся стрелять, и Рио выглядит забавно, словно щенок, которого впервые вывели на улицу погулять, — ему весело, любопытно и страшно. Он говорит что-то о том, что держал прежде оружие в руках, но не заряженное, просто чтобы напугать кого-то. Берлин снисходительно улыбается, когда парень подскакивает из-за Хельсинки, который пугает его и смеётся. Профессор недовольно поджимает губы, а потом — Берлин замечает это, он всё замечает — переводит взгляд на Францию. Она сидит за столом, пьет свой американо с одной ложкой сахара и не смотрит на него, но отчего-то Берлину кажется, что чувствует взгляд. Допив кофе, встает и снимает пиджак. — Рио, — все оборачиваются на этот оклик, — ты также трясся, держа пистолет и направляя на кого-то? — Нет, но ведь он был не заряженный… — И что? Девушка собирает передние локоны и закрепляет сзади маленькой заколкой, после чего идет к ним. Хельсинки молча отступает. Все переглядываются между собой, потому что почти никто ничего не понимает, но зато все чувствуют изменения в поведении девушки. Остановившись перед Рио, Франция достает пистолет, заставляя его испуганно дернуться. То, что всё это время при ней было оружие, стало для всех сюрпризом, кроме, как отмечает Берлин, Профессора, потому что он смотрит всё также спокойно. — Смотри, мои руки не дрожат. — Да, потому что у тебя есть опыт, — отвечает он нервно. Направленное на него дуло пистолета спокойствия явно не добавляет. — Отчасти — да, поэтому. Но ещё одна незамысловатая деталь — я не боюсь. Она убирает пистолет за пояс брюк, но остается на месте. — Стреляй. — Что? Закатив глаза, Франция берёт его руки и направляет дуло на себя. — Стреляй. — Франция, что ты… — Не мешай, Токио, мы немного заняты. — Я не стану… — Стреляй, Рио! — Нет! Со вздохом она разводит руки в стороны, улыбаясь уголками губ. — Именно. Ты не хочешь стрелять и не стреляешь. Так это работает. Не оружие контролирует тебя, а ты — его. Тебе решать, куда направить его, спустить ли с предохранителя и когда нажимать на курок. А теперь целься. Сглотнув, он кивает и поднимает пистолет перед собой. — В мишень, Рио. — Да, прости. Раздается звук выстрела, и хотя попадание не в середину, Франция кивает. — Несмотря на то, что Профессор создал прекрасный продуманный до мелочей план, форс-мажоры неизбежны. Нельзя исключать тот же человеческий фактор: заложники и мы. Все живые люди, которые будут испытывать стресс. И хотя у нас там будет командир, — она смотрит на Берлина несколько секунд, — нужно понимать, что, рано или поздно, контроль пошатнется. И каждый из нас должен быть готов к этому. После этих слов Франция разворачивается, забирает пиджак и уходит в дом.***
Когда одно из условий плана вызывает у Берлина недовольство, Серхио лишь пожимает плечами. Он говорит, что план просчитан идеально, и менять что-либо в угоду его самолюбия — глупость, которая всё погубит. Остальные предпочитают не вмешиваться. Все уже знают, что ни одному из этих двоих лучше не перечить, а уж встревать в их спор и вовсе проигрышная затея. Хотя, кажется, не все так думают. — Знаешь, Берлин, это действительно глупо рисковать буквально всем в угоду твоему неуемному эго, — она делает глоток вина, которое он выбрал. Андрес зол. Ему хочется сказать, что неуемное у него не только эго. Нет, ещё лучше — продемонстрировать это ей. — Дорогая… — Для тебя я бесценна, Берлин, понял? — И что, даже несколько миллионов не изменят этого? — злость уступает привычному нахальству. — Да хоть миллиардов. Её рука легко движется, размеренно качая бокал, вино внутри которого плещется на свету. Он наблюдает за этой игрой какое-то время, а потом за тем, как она делает последний глоток, и ставит пустой бокал на стол. — План останется неизменным. И когда он понимает, что проиграл в споре, причем на глазах у всей остальной их весёлой компании, уже очевидно слишком поздно возвращаться к этому. Профессор возвращается к разбору одной из стадий. Но девушка смотрит на Берлина, ожидая реакции, и тогда он встает и обходит её. Останавливается за спиной, чувствуя не напряжение, нет, но собранность, исходящую от неё. Он думает, что Франция буквально в любой момент готова к атаке, которую успешно отразит. Вспоминает, как она достала пистолет из брюк, о котором никто из них и не догадывался, и предполагает, что ещё у неё может быть припрятано. Фраза «туз в рукаве» обретает совершенно новый смысл. Берлин наполняет её бокал снова и возвращается на своё место. Их взгляды встречаются. Франция поднимает свой бокал, а он свой — молчаливый тост на двоих.***
Рука не дрожит, а каждое движение очень точное — не может это быть заслугой удивительно хорошей памяти после всего одного объяснения Профессора. Когда ладонь вдруг движется немного дальше положенного, Найроби вдруг вскакивает и кричит что-то о том, что она лесбиянка, — она сама себя не слышит из-за шума в ушах. Однако Франция не стремится как-то себя оправдать. Она дожидается, пока крик стихнет, и выдает снисходительное: — Признаю, девушки мне тоже нравятся, но если бы я заинтересовалась тобой, то не стала бы демонстрировать это при всех. У меня нет тяги к эксгибиционизму. И Найроби не находит что ответить. Поэтому Профессор призывает всех успокоиться, и они продолжают урок, словно ничего не произошло, хотя все понимают, о чем думает каждый из них. Франция и Токио приходят к ней вечером и с бутылкой текилы. Выслушивают, вытирают слёзы, а потом они втроем напиваются и танцуют. — Ты сказала «если бы я заинтересовалась тобой», — Найроби пьяна, язык заплетается, но вспоминает она на удивление точно. — Сказала, — она поднимается на локтях. — Тебя это задело? — Скорее заинтересовало. Почему? — Везение это или что, но я не имею привычки влюбляться в натуралок. А ты, милая, натуралка на все сто. — А я? Что насчет меня? — Токио садится перед ней, кладет руки на колени и коварно улыбается. — Могу поспорить, что у тебя, как минимум, был поцелуй с девушкой, — она получает ожидаемый кивок и наклоняется ближе. — И тобой я бы очень даже могла заинтересоваться. У Токио в глазах пляшут черти, и она явно не против того, что может произойти. — Но у меня есть принципы даже не целоваться с тем, кто в отношениях, — она отклоняется назад и, кажется, слышит разочарованный вздох со стороны. — Но я не в… — Скажи это Рио. Токио смотрит на Найроби, которая пожимает плечами. Это могут не замечать остальные, но женщины более внимательны к деталям, они чувствуют изменения друг в друге на необъяснимом уровне. Поэтому для них это и не было секретом. Токио расслабляется, понимая, что это останется только между ними. — Правила созданы для того, чтобы их нарушать. Франция произносит тост, и остальные с радостью подхватывают. В конце концов это можно назвать их девизом, верно? Девизом людей, которые ограбят монетный двор Испании.***
Стоя в самом Монетном дворе в красном комбинезоне, Франция чувствует то, чего не ощущала уже очень давно, — эйфорию. Им удалось. Да, впереди ещё много всего, разные трудности, которые не факт, что им удастся преодолеть, но им удалось пройти сюда, взять всех присутствующих в заложники, и заблокировать доступ ФБР. Ситуация целиком под их контролем, как и говорил Профессор, а значит, дальше нужно следовать плану.***
Она слышит разговор собравшихся в туалете, слышит слова самодовольного парня и злость вскипает внутри, желая найти выход. Франция не находит причин бездействовать. Нет у них такого правила, где говорилось бы «не трогай подонка-заложника». — Повтори, — её голос раздаётся громко и чётко, подобно стали. Все эти «смельчаки», обступившие девушку, тут же смотрят на неё с испугом. А один особенно сильно. На него-то и направлен взгляд голубых глаз. — Что, язык отсох? — спрашивает почти с сочувствием, медленно шагая вперёд. Всё они отскакивают в стороны, не желая быть к ней ближе, чем на два метра, и, уж тем более, помешать сделать… чтобы то ни было. А девушка подходит к нему вплотную, притесняя к раковине и хотя ростом она ниже, но это у него в глазах паника. Он старается отстраниться, но дальше отступать просто некуда. — Во-первых, очень умно и смело целым стадом окружать одну-единственную девушку, — она касается взглядом каждого, а потом возвращается к нему. — А во-вторых, и это самое важное — каким ублюдком надо быть, чтобы сфотографировать девушку, доверившуюся тебя, считающую, что она тебе нравится, воспользоваться этим, а потом отправить это фото кому-то? Из его рта вырывается испуганный писк, когда дуло пистолета прижимается к паху. — Скажи, ты этим гордишься? Это твоё достижение? Он жмурится, а она наклоняет голову в бок и, не дождавшись ответа, обращается к остальным. — Ну, как вам этот герой? Хотите открою секрет? Тот, кто может хотя бы самую малость удовлетворить девушку, не станет таким заниматься. Он не будет фотографировать, не будет рассылать её фото, не будет пытаться унизить. Это удел исключительно тех, кто женское тело видел только на мониторе компьютера, кто никогда в жизни не доводил девушку до оргазма и вряд ли когда-то доведёт. Всё молчат, явно обдумывая сказанное, и ожидая продолжения шоу, но их прерывают. — Что здесь происходит? — Берлин не звучит зло, ему тоже любопытно. — Воспитательная беседа. Вы свободны, детки. Она отходит и ждёт. Когда примерно половина покидает туалет, он решается наконец тоже уйти. Но Франция одним чётким движением заставляет его согнуться пополам и завыть, а следующим ударом в кадык — замолчать. — Унесите его, — кидает оставшимся парням, и они оставляют двоих грабителей наедине. — Беседа, говоришь? — Одной теории мало, нужна практика, — она подходит к раковине, к которой прижимала парня, и включает воду. Пистолет занимает свое место, и она умывает лицо. — Нужно удалить фото. — Зачем? — он поднимает брови в искреннем удивлении. — Все, кто хотел, давно сохранил себе. — Лишним не будет. — Почему для тебя это так важно? Она выключает воду и оборачивается к нему, стоящему рядом. — Женская солидарность. — Только ли? — его не проведёшь. Берлин чувствует ложь, чувствует правду. Ничего от него не скрыть. Франция изгибает губы в улыбке, но на этот раз не самодовольной. Эта улыбка горчит. Он настойчиво ощущает горечь в собственном горле. Не отвечая на вопрос, она обходит его и удаляется, и Берлин не останавливает её.