Терновая зима

Лэль проснулся спустя две седьмицы, но ничего не помнил. Жыцень, прибывший с гонцами, не мог ничего уразуметь, покуда не выяснилось, что Дайн не разрушил связавшую силы Лэля песнь. Пришлось полевику с Ренджуном поломать голову, дабы понять, как это исправить. Дьюла собрал курултай и послал чернобожникам, что стояли у Лысой Го́ры, грамоту. Вместе с посланием отправил он и голову песенника. Это испугало поморянцев, и часть войска бежала, но часть простояла под курганом до конца зимы и лишь затем рассеялась по степям. В Престольном было неспокойно. Кронландские наместники созвали вече, на котором единогласно лишили владыку княжеской булавы. Князь бежал за озера. След его затерялся на границе соседнего государства. Весна пришла в первых числах березозола. Силы медленно возвращались к Лэлю, но воспоминания так и остались запечатанными. Хёк дважды навестил могилу Валора и во второй раз на месте воткнутого в холм ножа нашел выбросивший первые остроперые листки кустик меч-травы. Хёк рассказал о ней Юнциню, и тот приставил к кургану стражу, дабы уберечь дивный цветок от гибели. С приходом тепла Юкхэй засобирался к брату. Чону и кот шли с ним. Хёк же взял подросшего жеребца, Зимобора и, простившись с друзьями, отправился домой. По пути заглянул в Петухи, дабы навестить могилу отца и оставить дядьке Харкосу двух каменных голубков, и целую седьмицу провел в Лунках. Молан опечалился, узнав, что Джено ушел за море с братом, и рассказал, что храм в Бескидах таинственным образом сгорел, а новый возводить не на что. Пришла ему и весть о гибели мужа. Как сошел снег, местные нашли тела охотников и двух злоборцев у озера. Решили, что на них напал порченый медведь. Молан носил скорбный покров, но жизнь продолжалась. Сонхван поступил в ученики к новому конюху, Джисоль ходил за овцами, а близнецы помогали амму делать чанах и ухаживать за Варрой. Во Флёс Хёк пришел в начале травня. Попал на весенние игрища, где купил подарки для родных и Гаиля. Болота миновал без приключений, хоть пару раз ему и мерещились далекие таинственные огоньки среди молодых сосен. В станицу явился к началу Радоницы, и первым, кто встретился ему на пути к родной хате, был Кыльгым. Сын атамана поначалу и не признал его, прошел мимо, лишь на миг остановив взор на статном жеребце, но затем воротился и во все глаза уставился на Хёка. — Превеликий Единый, Донхёк, это, правда, ты? Пришлось полчаса заверять его, что он жив-здоров, ни с каким альфой от пана Санина не сбегал и с чернобожниками не якшался. Кыльгым проводил его до дому, и Хёк выведал, как обстоят дела в станице. До Западной Сагры чернобожники так и не добрались, но зиму местный люд провел в страхе перед назревающей войной. Новость о гибели песенников и отступлении вражеского воинства пришла к ним лишь в начале весны. Затем случился пожар на стройке; от храма остались одни головешки. После этого жизнь вернулась в прежнее русло. В Престольном назревали волнения, но на дальних кронландах это никак не отразилось. Амму проплакал весь день, и Хёку пришлось самому стряпать вечерю, дабы отчим, чего доброго, на радостях не устроил свару. Братья возвращению Хёка тоже обрадовались. Сонун пустил слезу, но при виде подарков скоренько успокоился и убежал на подворье, чтобы похвастаться новой свистулькой перед соседскими ребятишками. — Ну теперь-то тебя точно замуж не позовут, — горько усмехнулся амму и погладил Хёка по щеке, изрубленной шрамами. — Как ты и хотел. Хёк лишь головой покачал и принялся помогать прадеду с чечевицей. К вечеру прибежал Гаиль, и снова были слезы и причитания, а после — разговоры до глубокой ночи. Отчим явился пьяным и даже не приметил, что в семье снова на одного "дармоеда" больше. Хёк, послушав его невнятную ругань и проклятия, твердо решил, что костьми ляжет, но заберет амму из этого дома. Так оно и случилось. В начале осени умер прадед, и Хёк, погрузив то немногое, что у них было, в одолженную у Гаиля тележку, взял амму, животинок и братьев, которые оставаться с вечно хмельным, буянящим отцом не пожелали, и отправился в Недеи. Явившись в Лунки, узнал, что совсем недавно туда воротился и Чону. Тот первым делом заглянул к храмовнику и потребовал развести его с мужем. Панова Саджая подтвердил, что Чону приходится ему сыном, правда, о дивной его природе упоминать не стали, придумав басню о знакомом из Петухов, который якобы взял Чону на воспитание. Кровосмесительных браков Единая вера не принимала, так что храмовник быстренько все уладил, и Чону обрел долгожданную свободу. Димдай Саджая в Лунках так и не появился, и никто не знал, что с ним сталось после Красных Петухов. Юкхэй, пришедший в Недеи с Чону, срубил небольшую избушку за стенами слободы, дабы местные лишний раз не докучали его дивной семье, а затем помог и Хёку отремонтировать хатку, что некогда принадлежала родителям Молана, но после их смерти пустовала. Наступили короткие зимние дни, которые Хёк проводил в хлопотах по дому, и долгие вьюжные ночи, отведенные под походы в гости и на любимое рукоделие. Местным так понравились его поделки — обереги и вязаные игрушки, набитые целебными травами, — что стали заглядывать к нему с заказами. Вскоре Хёк уже носил свои изделия на торжище, и люди из соседних селений приходили, чтобы купить их. В семье завелись лишние деньги, и Хёк обзавелся козой и парой наседок. Весна выдалась ранней, и Хёк занялся огородом. Близнецы всячески ему помогали, хоть время от времени и вспоминали о своей зловредной натуре и подначивали его на свой лад, но уже беззлобно, по-братски. А за весной пришло теплое, дождливое лето, и Хёк впервые за год повидался с Ренджуном. Стоял душный вечер в конце русальной недели. Днем отгремела гроза, и из-за туч выглянуло ясное предвечернее солнышко. Хёк возвращался от Молана, когда над могильным холмом сверкнула сапфировая молния, а за ней на лысую его макушку опустился Чунь Юй. Хёк бегом добрался до дома, оставил корзины в сенях и бросился на окраину села, где его уже дожидались старые друзья. — Я тебя обыскался, — пожаловался Ренджун, когда Хёк перестал стискивать его тонкие косточки в медвежьих объятиях. — Завернул в болотный край, но там сказали, что ты забрал родных и ушел на юг. Я пораскинул мозгами и решил, что в Петухи ты податься не мог, значит, нужно искать тебя в Недеях. Не прогадал. — Здесь мой дом, — сказал Хёк смущенно. — А ты как? Видел Джемина? Он уже вернулся? Ренджун поморщился, но скрыть счастливой улыбки не сумел. — И видел, и слышал и много чего другого с ним делал. Он еще в начале зимы воротился, мы с ним поговорили и… надеюсь, друг друга поняли. Он сейчас в Верховинах, разыскивает древнюю ирейскую столицу. Говорит, в глубине подгорного города находится библиотека, в которой хранятся записи о демонах древнего мира. Джемин хочет убедиться, что никто ее не отыщет и не прочтет запретные свитки. Войны Первых этот мир точно не переживет. — Он ласково погладил испуганную его словами седьмую голову. Совсем еще молоденькая, она, казалось, боялась всего на свете. — А… он что-нибудь говорил о… — Джемин со всеми взошел на борт, но на середине пути капитан попросил его оставить корабль. Не хотел, чтобы посторонний узнал тайну острова. Так что Джемин вернулся в Поморье и помогал валахам восстанавливать разрушенные чернобожниками стойбища. Был у Лэля. Тот до сих пор не помнит, кто он и что с ним случилось, но учится заново обращаться со своими силами. У Джемина сохранилось много записей о нем и его даре, так что какое-то время он провел в крепости и только потом отправился ко мне. О Джено он говорил мало. Лишь то, что он постоянно спал и… это займет много времени, благо, чары "Колыбельной" достаточно сильны, дабы продержать бескуда во сне несколько зим. Хёк улыбнулся. Ему все еще было больно, но он научился с этой болью жить. Осенью собрали богатый урожай и отправились во Флёс на игрища. Там узнали, что совет избрал нового епископа, а в Престольном обосновался племянник свергнутого князя. Хёк навестил могилу прадеда, повидался с Гаилем, который вышел замуж за Вачана, и столкнулся на торговой площади с паном Санином. Тот аж побледнел, увидав его, поклонился неловко и убежал так быстро, что только пятки сверкали. В солнцеворот Чону родил сына: здорового и крепкого малыша, которого нарекли Сончаном. Хёк связал ему оберег на удачу и наведывался к ним каждый день. Янми не отходил от колыбельки брата и глядел на него с таким обожанием, что Хёк понял: этому малышу уготована счастливая жизнь. В округе вновь появились дивожены, но в слободу не совались: боялись огромного черного пса, что ночами носился по селению и гонял нечисть. Дни Разрушения выдались снежными, и на торг никто не приходил. В последний день года амму с мальчишками отправился к Молану, дабы помочь с праздничной вечерей, а Хёк заканчивал подарки для ребятишек, прибирался и ставил закваску на хлеб, чтобы утром, как проснутся, сразу поставить ржаники в печь. Стемнело рано. Поднялся ветер, но снег больше не валил стеной, и с улицы доносились радостные голоса молодежи, что отправилась на праздничные гулянья к колодцу. Хёк надел лучшую из своих сорочек и уже застегивал кафтан, когда Зимобор, дремавший у печи, внезапно вскинулся и бросился в сени. Дверь Хёк запер на засов, не ожидая гостей, и пес заскулил и начал скрести ее огромными когтистыми лапами. — Ты чего, дружочек? — Хёк вышел за ним в сени и выглянул в боковое окно, но на пороге никого не было. Голоса гулящих слышались в конце улицы; в дымоходе завывал ветер. — Снова дивожены? — Хёк погладил пса по широкой лобастой голове, но тот заскулил так жалостливо, что Хёк испуганно отдернул руку и отпер дверь. Зимобор помчался к калитке, перемахнул через нее и, захлебываясь радостным визгом, набросился на замершего посреди улицы человека. Хёк, не чуя под собой ног, вышел на ганок. Сердце билось так быстро и сильно, что он закашлялся и как был — босоногий и в распахнутом на груди кафтане — побежал через заснеженный двор за Зимобором. Джено поймал его в объятия. — Вернулся… — Хёк лишь и мог, что беспрестанно повторять это слово и с жадностью вдыхать солоноватый, зимний запах его кожи. — Не смог иначе. — Голос Джено сделался глубже, но в то же время мягче, ласковее. — Хочу, чтобы ты был моим домом. Хёк кивнул и губами прижался к его холодной щеке. — Всегда буду. Джено лицом зарылся в его шею, поцеловал жарко и спустя пару секунд пробормотал: — И что у тебя за привычка — бегать по стуже голяка? Хёк в ответ лишь рассмеялся и позволил увести себя в хату. Крепко-накрепко запер дверь, забрал у Джено заплечный мешок и помог раздеться. Подбросил в печь дров и повел его в свою махонькую комнатенку сразу за кухней. Зажег лучину и, оставив ее на оконце, скинул кафтан и гачи. Джено глядел на него с удивленной улыбкой. — Что ты делаешь? — спросил он. — Ты знаешь, что. — Прямо сейчас? Вот так сразу? — Может, мне еще два года подождать? Джено облизнул губы и шагнул к Хёку. Хёк готов был провести остаток своих дней в объятиях Джено, но его ждали у Молана, а он не хотел беспокоить родных. Потому выбрался из сильных, но таких нежных рук и потянулся за брошенной на сундук сорочкой. Горячие, шершавые пальцы прошлись вдоль его позвоночника, и он замер, затаив дыхание. Тело еще помнило пережитое наслаждение и на каждое прикосновение откликалось крупной дрожью. — Ты красивый. Очень красивый. — Джено поцеловал его плечо. — Всегда хотел это сказать, но не знал, правильно ли это. — Всегда говори омеге, что он красивый. Нас этим точно не обидишь. — Хёк соскользнул с лежака и начал одеваться. Джено не спускал с него глаз, и это было приятно. Хёку нравилось, как Джено на него глядит. Нравилось, что, несмотря на все шрамы, оставленные на его теле войной, он желает его и считает красивым. — Как Боксу? — спросил он, выискивая в сундуке носки потеплее. — Хорошо. Насколько может чувствовать себя человек, который не помнит даже собственного имени. — Лэль вот тоже все забыл. Жыцень смог воротить ему силы, но не воспоминания. — Знаю. — Джено сел на лежаке. — Я шел через Ворота, повидался с Юнцинем и дьюлой. Его сынишка такой славный… — Дьюла родил сына? — Хёк выронил носок. Джено с улыбкой кивнул. — В начале листопада. Совсем крошка, но уже вылитый отец. — Боюсь спросить, но... я его знаю? — Конечно. Это Лэль. Хёк выронил второй носок. — Смеешься? — И не думал. Хёк изумленно покачал головой и присел на край лежака. — Ренджун ничего мне не говорил. — Может, не знал. А может, позабыл. Насколько мне ведомо, им с Джемином сейчас не до этого. В последний раз, когда я с ним виделся, они разыскивали древнюю столицу ирейцев. Хёк кивнул. Сложно было поверить, что дьюла родил сына, да еще и от божества. Не то чтобы он был против, просто не ожидал подобного. Джено подобрался поближе и обнял Хёка со спины. — Возможно, когда-нибудь у нас тоже будет сын, — сказал он. Хёк обернулся так стремительно, что носом ударился о его подбородок. Потер ушибленный кончик ладонью и прошептал: — Правда? — Я часто об этом думал. После той ночи в лагере песенника. Он пытался пробудить во мне бескуда, но я не позволил. И Боксу… он мог убить тебя, ведь рядом не было никого, кто бы ему помешал, но не сделал этого. Он поборол своих демонов, чтобы спасти меня. И если мы смогли, то может… и другие смогут? Хёк обхватил его лицо ладонями, заглянул в бронзовые, удивительные глаза и сказал: — Если ты не уверен, если не хочешь… мы всегда можем найти другой способ. Не нужно делать это лишь затем, чтобы осчастливить меня. — Но я хочу. Хочу создать семью. С тобой. — И мы создадим. Но такую семью, где все будут счастливы. Семью, в которой не останется места страхам и сомнениям. — Хёк поцеловал Джено в губы и поднялся с лежака. — А пока… я познакомлю тебя с амму. С этого дня он тоже твоя семья. Джено улыбнулся. В конце концов, это то, чего он всегда хотел. 1 октября — 23 ноября, 2020