Love the Moon

Чонгук трижды стучит в дверь и ждет, потом стучит еще раз. Юнги спешит подойти — он ждал, но мальчишке уже не терпится. Дверь открывается медленно, нерешительно. Чонгук пытается улыбнуться, и Юнги с явным беспокойством заглядывает ему в глаза. Они заходят внутрь и закрывают за собой дверь. Молчание. Между ними висит молчание, сделанное из песка, что покрывает холодную землю, в которой зарыта истина. Чонгук неделями держал Чимина на расстоянии, целыми неделями ждал момента, когда наконец-то покинет дом. Как это отвратительно. Скорее всего, это самый эгоистичный поступок, какой он когда-либо делал. — У тебя вообще мозгов нет, — говорит ему Юнги. Куртка Чонгука промокла насквозь. Он никогда не ездил сюда на автобусе — в этой металлической ловушке с прорезями для любопытных глаз. Лучше идти своим ходом, если бежишь от правды. Чонгук ставит в угол свой мокрый зонт, уже успевший намочить пол. Затем снимает куртку и бросает ее туда же. — Даже не верится, как ты еще не простыл. — Все нормально, — отвечает Чонгук. Но по лицу видно, что это ложь. Когда Юнги вытаскивает руки из карманов, чтобы предложить мальчишке что-нибудь выпить, тот просто безмолвно подходит и обнимает его. Крепко. Юнги чувствует, как по телу бегут мурашки, словно они обнимаются в первый раз. Через пару секунд Чонгук издает шумный вздох в его шею — уже более спокойный, и Юнги обнимает его за талию. — Ты в порядке? Тот быстро кивает. — Все нормально, — повторяет мальчишка. Юнги пытается повернуть его голову, чтобы взглянуть в глаза, но Чонгук сопротивляется. — Не похоже. — Я просто соскучился. После этих невинных слов их вновь накрывает молчание. Вряд ли Чонгук соврал — но Юнги все равно кажется, что тот поспешил с ответом. В какой-то момент он вдруг замечает, насколько же сильно прижимает его к себе. Юнги не знает, что чувствовать. Он эгоист. Он хочет, чтобы Чонгук был его — и не важно, как это называется. Он хочет, чтобы мальчишка думал о нем, скучал по нему, нуждался. Потому как сам Юнги уже — давно. Чонгук слегка двигается, чтобы они прижались друг к другу щеками. Тепло, его кожа теплая. Его одежда промокла, но кожа под свитером так и осталась горячей. Юнги тихо и слабо вздыхает в попытке утихомирить эту глупую тяжесть в груди, что начинает ложиться на сердце камнем. — Снимай одежду, — говорит он. Чонгук фыркает и оставляет крошечный поцелуй за ухом. Лучше всего Юнги пахнет тогда, когда не наносит никакого одеколона. — Уже сплошные требования? И хоть Юнги может провести целый день, только и делая, что обнимая Чонгука, он ворчит и отстраняется, чтобы взглянуть на мальчишку: — Серьезно. Ты весь сырой, заболеешь. Тот с улыбкой глядит в ответ — мягко, уже не дразнит. В груди Юнги и правда болит. Это сбивает с толку: откуда такая глубокая боль от того, что дарит ему удовольствие? Страх. Чонгук настолько прекрасен, что Юнги в ужасе. В ужасе от самого себя, в ужасе от всего, что он делает, от всего, что может продолжать делать дальше. Улыбка мальчишки начинает гаснуть, и Юнги ловит его нижнюю губу, чтобы принудить к поцелую. Чонгук поддается. Язык Юнги на вкус как кофе, который он выпил всего пару минут назад. Как этот дом, как его новая жизнь. Как каждый момент их будущего, который они уже с нетерпением ждут. Чонгук зарывается пальцами в пряди Юнги и тянет его быть ближе; поцелуй углубляется, их губы наконец вместе — наконец в безопасности, наедине. Здесь они чувствуют себя в безопасности. Чонгук довольно гудит и весь жмется к нему — каждой частичкой тела, насколько только возможно в такой позиции и через кучу слоев своей промокшей одежды. Затем, наконец, прекращает и согласно кивает; губы влажные и красные после первого поцелуя за день. Юнги кивает ему на шкаф, Чонгук следует этому: открывает дверцы и хватает сухую и чистую домашнюю одежду. До вечера далеко, но в квартиру не попадает дневного света — облака спрятали солнце и всякий возможный просвет. Единственные звуки — дождь и их босоногие шаги по полу. Присев на кровать, Юнги наблюдает, как Чонгук переодевается. Как сбрасывает сырые, ставшие неудобными вещи — кожа тела влажная, уже холодная; как находит тепло в мягкой ткани одежды Юнги. Юнги тихонечко улыбается. Он уже привык видеть это тело, обнаженную фигуру Чонгука в своей постели — и все еще не устал от зрелища. Он не может отвести взгляда, не чувствовать этот приятный зуд в животе. Именно так он хотел бы жить вечно. С Чонгуком, с его присутствием в доме, с тем обезболивающим эффектом, которое оно оказывает на раны Юнги. Когда последний сантиметр пресса Чонгука скрывается за тканью свитшота, Юнги наконец-то моргает. — Куда смотришь? Чонгук поднимает брови и сдерживает смущенную улыбку. Юнги протягивает ему руку, чтобы тот подошел, стал ближе. — Я говорил, что люблю твое тело? Уголки губ мальчишки уже не могут сдержать реакцию. — Довольно часто, — отвечает Чонгук. Тогда он подходит к Юнги и медленно опускается к нему на колени, расположив ноги по обе стороны бедер. Юнги обхватывает его талию и прижимает к себе. — Недостаточно часто. Чонгук закусывает улыбку и зарывается в его шею. Как же приятно пахнет. Вот бы остаться жить в этом сладком местечке. — Ты говоришь это каждый раз, когда мы занимаемся сексом. Юнги щипает мальчишку за бок, а тот начинает покусывать мягкую кожу. Появляется красное пятнышко — нельзя оставлять следы, но они ничего не могут с этим поделать. — М. Тогда мы занимаемся им недостаточно часто. Чонгук сильнее кусает местечко за его ухом — в качестве ответа Юнги сжимает хватку на талии. Сначала они виделись всего один раз в неделю или, может быть, два. Чонгук не хотел привлекать внимание к своим одиноким уходам из дома. Но потом... они совсем перестали об этом думать. Теперь он не может представить хотя двух дней без своей встречи с Юнги. Без того чтобы быть здесь, быть с ним. Мальчишка любовно обхватывает лицо Юнги ладонями и несколько секунд просто смотрит ему в глаза. Какими же сильными могут быть чувства, которые начались, как игра, как забава. Но Чонгук знает, что он не просто игрок. Игривое выражение лица Юнги сходит на нет. Выражение Чонгука тоже. Подушечка большого пальца скользит от подбородка к нижней губе, аккуратно оглаживает кожу, словно в руках Чонгука драгоценный камень. В их тишине не остается шума дождя. Только дыхание. Только их сердцебиения. Дверь. Кто-то стучится в дверь. Юнги напрягается. Чонгук распахивает глаза. — Кто это? — шепчет мальчишка. Юнги отталкивает его назад, и тот чуть не сваливается на пол. Кроме друзей прийти больше некому. Всего за пару больших шагов он оказывается у двери. Она сделана из стали и дерева, но сейчас кажется бумажной. Юнги смотрит в глазок — только на тысячную долю секунды. Кровь застывает в жилах. Глаза пронзает болью. Он сильно зажмуривается и сдерживает злобное блять; нутро пронзает дрожью — от гнева хочется прослезиться. Чонгук осторожно встает с постели и хватается за подол одолженного свитшота. У них нет плана действий, у них никогда его не было. Они просто играли, не думая о последствиях. Юнги пытается вернуть свое дыхание в норму, в то время как сам беззвучно пятится от двери. — Может, я какой-то козлина, — звучит оттуда голос Чимина. Юнги зажмуривается, и Чонгуку кажется, будто тот правда сейчас заплачет. — Но я отсюда слышу, как вы сосетесь. Наверное, весь дом уже слышал, как вы ебались. Чонгук подавляет испуганный стон и хватается за свое горло. Это так глупо, он в панике, еще никогда за всю свою жизнь он не был настолько растерян. Юнги фыркает и подходит к мальчишке, а затем обнимает его, чтобы тот не двигался. — Чонгук, ничего страшного. Мы просто люди, мы не должны бояться ссор. Он сглатывает ком в горле — понятно, что Юнги пытается убедить в этом сам себя. Именно Юнги напуган сейчас больше всех. Его ноги дрожат. Чонгук крепко вцепляется в его руку и до боли сжимает челюсти. Пусть так, они все еще не открывают дверь. Они оба парализованы. Ладонь Юнги начинает потеть в ладони Чонгука. Юнги выпускает пару дрожащих вздохов, стараясь избавиться от тревоги в груди, и направляется к двери. Нужно только повернуть ручку и снять цепочку. Лицо Чимина появляется перед глазами всего на две-три секунды, прежде чем щеку Юнги опаляет жгучим огнем, а он сам оказывается на полу. Все это в тишине. Все трое застывают на месте, хотя Юнги, схватившийся за свою горящую скулу, еще не понял, что уже не стоит, а лежит. Когда он приходит в себя, то раскрывает открытый рот еще шире. Чимин никогда не злится, Юнги в этом уверен. Именно поэтому человек напротив не совсем Чимин. — Это все ты, Юнги. Ебаная мразь. Голос Чимина надрывается от боли — от боли в руке и боли в его груди. Он хватается за запястье и сдерживает болезненные ругательства. Он еще никогда никого не бил. А Юнги... Юнги всегда казалось, что если он угодит в драку, то будет тем, кто ударит первым. Но теперь он просто лежит на полу и не может сдвинуться с места, а его рука будто приклеилась к распухшей скуле. Когда он наконец отвечает, слова выходят отчаянными. — Да ты ебанулся что ли, ты чего? — начинает Юнги. — Чего я? Ты сейчас серьезно спрашиваешь, чего я? Чонгук сильнее сжимает пальцами свою шею. Чимин бросает взгляд в его сторону — вид этих двоих словно иглы впивается в его глаза. Совесть пригвождает Чонгука стоять на месте, будто бы посреди сцены с направленными на него прожекторами. Чимин выдает горький смешок и проводит рукой по своему лбу — от чувства бессилия несколько слез так и норовят сорваться с ресниц. — Так ты живешь двойной жизнью? Что еще ты скрывал от меня, Чонгук? — в его голосе столько сарказма, что мальчишка трясется от страха. — Ебнуться можно, подумать только. Чонгук оглядывает себя и решает, что эти слова относятся к тому, что он одет в одежду Юнги. Все, что сказал Чимин, это правда, и он не может открыть свой рот, чтобы ответить, чтобы сказать что-либо в свое оправдание. У него нет на это права. Юнги поднимается с пола; его рука в драматичном жесте все так же прижата к лицу — удар вышел еще больнее из-за кольца Чимина, что надето на его указательный палец. Он знает, они просто люди, не стоит бояться обычного разговора. Знает, что Чимин заслуживает объяснения, только единственное существующее объяснение — это уродливые реалии жизни. Но ни Чонгук, ни Юнги не смеют что-либо ему возразить. — Прости, — пытается Юнги. Он хочет начать говорить, но это все, что ему удается. — Прости, — ядовито передразнивает Чимин. Каждое слово полно иронии и режет больнее ножа. — Я пришел, чтобы попросить помощи, и что я увидел? Вы стали крутить за моей спиной? Сраные извинения? Ну, они наконец-то решат все проблемы. Юнги с трудом сглатывает ком в горле и сжимает губы в попытке сдержать стыдливые слезы. — Я доверял тебе, Юнги, я доверял тебе больше всех. Вот что больнее всего. — Я знаю, — отвечает он, и его взгляд по-прежнему уставлен в пол. — Блять, я знаю. Наконец, его щеки и пальцы намокают от слез. Юнги не хочет выглядеть жертвой — он знает, что жертва вовсе не он. Чимин стискивает зубы: костяшки пальцев снова горят от боли. — Знаете, мне уже похуй, чем вы тут занимаетесь. Можете ебаться, можете даже пойти и подохнуть вместе, если хотите. Чего я не понимаю, это нахуя было втягивать в это меня. — Это я виноват, — влезает из-за спины Чонгук. — Заткнись, Чонгук, — говорит ему Юнги. — Нихуя, я не заткнусь. Я все время молчал — и именно поэтому так и вышло. Это я во всем виноват. — А ты правда думаешь, что я буду искать виноватых? Вы оба мрази, и все, что меня волнует теперь — что я не могу доверять даже тем, кого люблю. Я остался один, — голос Чимина начинает ломаться, боль не дает ему продолжать. — Ты должен был просто порвать со мной, а не выставлять меня столько раз мудаком. А вообще, когда это началось? Я даже не знаю, как долго вы ржете надо мной втихую. В горле по-прежнему стоит ком; Юнги наклоняет голову и впервые за все это время смотрит Чимину в глаза. Ничего из того что он сейчас скажет не будет иметь значения. Никакие страдания Юнги не найдут оправдания перед болью Чимина. — Не думаю, что это было только на одну ночь, да? — гнет тот. Чонгук безмолвно обливается слезами. — Чимин, пожалуйста, — начинает он. Чимин должен остановиться — но вовсе не потому, что его слова это пытка для Чонгука: а потому, что они ранят его самого. — Нет, я не замолчу, Кук. Раз уж я здесь, то хочу узнать, когда ты начал меня заменять. Юнги видит, как глаза Чимина наливаются красным, как несколько слез падают на его рубашку. Но сам Юнги все так же не плачет. Его страх, принявший форму тяжелого камня на сердце, заперт в его груди — едва позволяет дышать, не то что выпустить слезы. — В тот день, когда меня не приняли в Консерваторию, я позвонил ему и все случилось. Потом это было лишь иногда. Он не заменял тебя, это просто секс. Чимин саркастично хохочет и стискивает здоровый кулак. — Просто секс. Значит, ты заменил мой хуй. — Чимин, пожалуйста, хватит, — хнычет Чонгук. — Я знаю, я заслуживаю всего самого плохого, но, пожалуйста, прекрати себя мучить. — Ты вообще ничего от меня не заслуживаешь, Чонгук, — сглатывает Чимин, покачивая головой. Юнги сильнее сжимает губы. Так ничего не получится. Так они никогда не придут хотя бы к какому-нибудь решению. — Ты разочаровал меня, — продолжает тот. Нет: заканчивает. Уходит. Через пару секунд безмолвного напряжения и полного бессилия, с которым невозможно бороться, Чимин ударяет по дверному косяку и уходит. Исчезает. Дверь остается открытой; на лестнице слышатся удаляющиеся шаги. Теперь в квартире нет ни шума дождя, ни дыхания, ни сердцебиений. Теперь — только тишина той могилы, которой был этот дом. Глубоко вздохнув, Юнги понимает, что все еще дрожит. Тело ноет от боли, когда он пытается повернуть голову к Чонгуку. И вид мальчишки ломает его. Чонгук глотает свои последние слезы. В его голове звучит одна-единственная фраза — последняя фраза Юнги. Реалия их реалий. У них была только глупая интрижка, конец которой положил человек, которого он любил больше всех на свете — и теперь она начинает сдуваться, как дырявый воздушный шар. Потому что — это же просто секс. Чонгук хочет убраться отсюда, но ему некуда идти. Теперь он остался совсем один. Его дом превратился в ад для обоих, для него и Чимина. Он теряет все силы в руках и отпускает шею; можно снова дышать. Он не знает, куда направляется, но ему нужно уйти. Когда Чонгук начинает идти к двери, Юнги паникует и захлопывает ее до того, как тот встанет на порог, а затем хватает мальчишку за плечи: — Нет, подожди, подожди, куда ты? — Отсюда. — Нет, Чонгук, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не уходи сейчас! Чонгук глядит на Юнги, пусть тот и не смотрит ему в глаза. Юнги продолжает трястись. Сильнее, чем даже он сам. — Ты правда хочешь, чтобы я остался? — шепотом спрашивает мальчишка. Юнги стискивает его плечо и чувствует, как силы могут покинуть руки в любой момент. — Мне нужно это. Крупная дрожь проходит по телу Чонгука — ему приходится подавить плач. Юнги не может лгать. Возможно, его слова были грубыми, но они были сказаны в достаточно трудный момент. Чонгук открывает рот, чтобы заговорить, но просто вздыхает в ответ. Ему все еще больно. — Тебе нужен просто перепихон, ха. Потеряв силы, Юнги закрывает глаза и иронично вздыхает. Он знал, что рискует, когда говорил такое, но ему хотелось верить, что в тот момент Чонгук будет на его стороне. — Ты не просто перепихон. Ты же знаешь, это неправда и я сказал это лишь потому, что так было лучше для всех. — Ага, но, может быть, для меня не лучше. Может быть, я хотел вывести все на чистую воду и перестать врать, перестать воспринимать ложь как выход. Мальчишка кривит губы и сдерживает слезы, что еще остались в его глазах. Его сердце продолжает мощно стучать в груди, хотя вокруг стоит тишина. — Не суди о том, что я чувствую, по одной фразе во время ссоры. Я просто, не знаю, испугался, — Юнги шмыгает носом и тяжело вздыхает. — Я не хотел испортить все еще больше. Но Чонгук качает головой. Все, что случилось, было игрой с огнем, он должен был это знать. Знать, что не стоит делиться с другими своими ранами. В горле стоит твердый ком. Его все еще гложет чувство, будто эта квартира — не дом, будто у него нет дома. Юнги делает шаг и хватается за него вновь, на этот раз ближе всего — рука. Стоит их пальцам переплестись, Чонгук ощущает мурашки. — Блять, ты так мне важен, Чонгук. Как ты не можешь понять — на этот раз я рискнул вообще всем. И твоей жизнью в том числе. Даже если это было эгоистично, даже если терять-то особо и нечего, одно дерьмо, даже если я последняя мразь на земле, я все равно это сделал и— Он замолкает, когда из горла мальчишки вырывается горький смех — измученный и настолько же ироничный. Смех влажный, в нем еще слышны слезы, но Чонгук больше не может сдерживаться. Все это полный абсурд, но даже теперь он не может отделаться от ощущения, будто они с Юнги ссорятся. Даже пережив тот момент, которого он больше всего и боялся. — Не нужно этих бессмысленных самобичеваний, — говорят Чонгуку. Он отходит от двери и становится ближе к Юнги, но вдруг понимает, что тепло его тела никак не умаляет холода. Юнги выдавливает кислую улыбку — и сжимает губы, чтобы не стало хуже. Он любит смотреть, как мальчишка плачет. Тот плачет, но теперь это ранит сильнее всего остального. Он обхватывает его лицо руками и вытирает со щек остатки соленых слез. Выражение лица Чонгука — кошмар, но Юнги знает, у него самого не лучше. Только Чонгук остается при этом красивым. — Не уходи. Останься немного. Пожалуйста. Чонгук закрывает глаза и ощущает щекой тепло его ладони. В четырех стенах этой квартиры будто бы целый мир. Да, этот мир стал зловещим и пагубным, но так и остался его, и сейчас этот мир — единственный, который у него есть. Чонгук больше не может вообразить без него свою жизнь. Мальчишка кладет свои руки поверх ладоней Юнги, отчасти в знак признательности: пусть он был ранен его словами, он не может не согласиться, что он этого хотел — и оно того стоило. * Чонгука прижимают к себе теснее и неторопливо ведут к кровати. Постель холодная, и Юнги знает — она будет такой еще долго. Сменив простыни, они ложатся — головы на подушках, рядом, глаза в потолок. Все закончилось. Терять больше нечего — так как у них ничего и нет. Юнги вздыхает, чтобы обновить воздух в легких, и задумывается, сколько времени — уже совсем стемнело. Не этой жизни он хотел для Чонгука, и ему нечего предложить мальчишке. Он уничтожил его дом, его зону комфорта. Юнги стискивает зубы и поворачивает голову. Лицо Чонгука белое, просветлевшее, спокойное после бури. Юнги любит смотреть, как он плачет, но ненавидит видеть, как он страдает. Он осторожно подносит руку к его бедру и кладет ее на единственное место, где видна обнаженная кожа. Уже согревшаяся и теплая, как и его рука. Чонгук закрывает глаза и довольно гудит. Юнги хочется улыбнуться, но он не может. Он начинает медленно гладить кожу мальчишки, и его пальцы кружат по ней, ощущая мягкость. Хорошо. Вот оно, единственное утешение на данный момент. Рука пробирается выше. Юнги ведет своей рукой выше, и мышцы под пальцами расслабляются, теряют свое напряжение — талия, затем пупок. Пресс, крепкая грудь. Чонгук поджимает губы, глаза все еще закрыты. Юнги всегда нравилось его тело. С самого первого взгляда. И ему просто не верится, что теперь он может вот так им наслаждаться и что он уже не единожды делал это. Он сглатывает и приникает ладонью к тугой груди. Гладит и находит один из сосков. Кожа Чонгука идет мурашками, маленький сосок — тоже. Юнги слегка потирает его, и мальчишка издает блаженный вздох. Такой нежный и такой мягкий. У Чонгука очень чувствительная кожа. — Сними, — шепчет он. — М? — Мою кофту, — Чонгук не открывает глаз, лишь слабым движением приподнимает свитшот к груди, — сними ее. Юнги кивает и слушается: закатывает ее вверх и, когда тот приподнимается, чтобы помочь, стягивает с шеи Чонгука. Нагая кожа сияет. Он отбрасывает кофту на пол и возвращается к его телу, в этот раз пробираясь чутким ртом к шее. Он не торопится, никакой спешки или горячей нужды. Юнги просто хочет быть ближе. Вдыхать его запах, ласкать своими губами. Он оставляет мягкие, влажные поцелуи, и Чонгук тихо глотает воздух. А затем — открывает глаза и так же запускает руку под кофту Юнги. — Твою тоже. Юнги действительно хотелось бы улыбнуться — но нет, у него не выходит. Как по приказу, он избавляется от своей кофты и бросает ее рядом с другой. А после — приподнимается и чуть медлит, чтобы пару секунд полюбоваться Чонгуком. Находящимся здесь. После всего, что случилось, после того, как они потеряли все — Чонгук все еще здесь, рядом с ним. Его щеки порозовели, на них остались следы от недавних слез. В груди снова терзается беспокойное сердце. Юнги медленно приближается, клонится к его лицу. Теперь Чонгук смотрит в ответ, глаза опухшие. Слишком красивый. За пределами представления. Мальчишка не перестает глядеть — и Юнги кусает его за губу. Обхватывает лицо ладонями. Оглаживает ее подушечкой пальца. Теперь это все принадлежит ему. Теперь эти губы его, и поцелуи тоже. Этот язык, это тело. Теперь Чонгук — не чей-то, теперь он рядом с Юнги. Секунда, и Юнги достаточно близко, чтобы тот выгнул спину и открыл свои жадные губы в ожидании поцелуя. Его теплое дыхание теперь тоже принадлежит ему. Он поддается и целует мальчишку. Сначала — они лишь медленно жмутся друг к другу губами, пока язык Юнги не скользит на пробу Чонгуку в рот, и тот делает это в ответ. А затем тянет Юнги к себе, чтобы слить их тела воедино. Он нуждается в Юнги как никогда. Поцелуй по-прежнему неторопливый, но полный глубины, полный страсти. Тот сжимается и обнимает его так крепко, будто в любой момент Чонгук может куда-то исчезнуть. — Штаны, — выстанывает в поцелуй мальчишка. Юнги останавливается и на мгновение просто смотрит ему в глаза. Слова прозвучали так, как если бы Чонгук был уже на грани. Так и есть. И тем не менее, Юнги приходится усмирить душевную боль, что поднимается по его горлу, когда он замечает, что щеки Чонгука влажные. Снова плачет. — Давай, — опять лепечет Чонгук, — сними одежду. Раздень меня. Я хочу тебя чувствовать. Юнги сжимает губы и, не теряя времени, опускает руку к резинке своих штанов, чтобы спустить их вниз. Штаны и белье, он скидывает все на пол, а затем аккуратно раздевает и самого Чонгука. Тот уже твердый; Юнги — до нелепого — тоже. Чонгук возбуждает его как никто другой. Хотя для этого вовсе не лучшее время. Но Юнги тоже хочет его почувствовать. Ему хочется облегчить его боль. Когда вся одежда оказывается на полу, он обхватывает его талию и переворачивает мальчишку так, чтобы тот оказался сверху — они оба все так же лежат, только ноги Чонгука оборачиваются вокруг его бедер. И твердые члены надежно зажаты промеж их тел. — Не отпускай, — ломается голос Чонгука. Юнги сильнее сжимает объятия и трясет головой. — И не собирался. Они лежат вот так, долго — обмениваясь глубокими, ленивым поцелуями, бесконечными прикосновениями. Безмолвными слезами. Теплом. И обнимаются до тех пор, пока тепло их тел не становится одним на двоих. * Юнги чувствует, как в животе урчит — ведь они с Чонгуком позабыли вообще обо всем. Они совсем ничего не ели, и тем не менее до сих пор не вспомнили, что существует еда и людям нужно питаться, чтобы поддерживать жизнь. С тех пор, как ушел Чимин, прошло уже несколько часов. Несколько молчаливых часов, как они лежат в постели, позволяя времени проходить — и лечить этим их раны. Юнги гладит плечо Чонгука, пока мальчишка опускается вниз по его торсу, все ближе и ближе к бедрам. Он оставляет маленькие поцелуи на коже, а Юнги немного щекочет его в ответ. Теперь их дыхания спокойны и немного тепла вернулось в постель, после того как она казалась такой чужой. — О чем ты думаешь? Юнги лежит на простынях и глядит в потолок: серьезный, теперь уже с открытыми глазами. Чонгук отрывается от его живота, когда задает вопрос. Тот не торопится отвечать, наслаждаясь чувством прикосновения к коже ниже пупка. — Ни о чем, просто... Знаешь, ведь то, что я сказал тогда, это правда. Чонгук почесывается носом об его бедра и опускается чуть пониже в ожидании продолжения. — Когда я увидел тебя на станции, в самый первый раз. Первое, о чем я тогда подумал, это что вы реально ужасная пара. Последние слова Юнги произносит почти что шепотом. Чонгук поднимает голову и оставляет влажный поцелуй на кончике его члена — ему уже не терпелось. Мальчишка прищуривается, и его увлекает в игривость. — Правда? — Я очень расстроился, — слабо продолжает Юнги. На губах Чонгука появляется легкая улыбка — первая за все это время. Может, из-за непринужденной беседы, может, потому что ему нравится дразнить Юнги. Но точно — ничего из этого не хорошо. Улыбаться в такое время. Говорить об отношениях с Чимином вот так, заниматься сексом во время глубочайшего сожаления. И все же — ухмылка не сходит с его лица. — А я не понимал, как вы можете быть друзьями, если такие разные. Юнги издает смешок и запускает руку в его волосы, с нетерпением ожидая того, чем сможет побаловать его Чонгук. Тот потирается об его член щекой, а затем робко облизывает головку — и Юнги сильнее вцепляется в темные пряди. — Он все равно хороший человек, — еле выговаривает с придыханием Юнги. Это дается с трудом, и от усилия по телу прокатывается наэлектризованная волна. — Мне кажется, поэтому я и хотел, чтобы он был рядом — потому что я сам не такой. Чонгук мычит и аккуратно втягивает его член в рот — так медленно, что руки Юнги дрожат, когда он пытается снова зажать в кулак его волосы. Мальчишка двигает головой всего пару раз — только чтобы увлажнить, а затем вынимает его изо рта и продолжает покрывать маленькими поцелуями. — Да, ты совсем не такой. Да, вот так глупо: они стараются облегчить свою боль, разграничивая себя и Чимина. Они пытаются укрыться в своей непохожести на него — в которую никто из них по-настоящему не верит, потому что они оба знают: то, что все пошло по пизде, исключительно их вина. Чонгук снова целует головку члена, и Юнги теряет силы. Он глядит на мальчишку: черные глаза еще припухшие от рыданий. А щеки и губы красные от минета. Расслабленность, леность. Юнги опускает руку на его челюсть, большой палец на нижнюю губу — проводит по ней и нежно жмет, чтобы открыть его рот. — Ты тоже не святой, — шепчет он. Чонгук понимает намек и сдерживает усмешку. Так и есть, он не святой. Он сам все это начал — ранил человека, которого любил больше всех. Довольно мыча, он снова втягивает член в рот — так быстро и неожиданно, что Юнги не успевает подавить громкий вдох. Горькое удовольствие. Горькое, но единственное, которое он теперь может испытывать. * — Клянусь, я подумал, что кто-то умер. — Чего? Тэхен улыбается и вновь отпивает из своего стакана. Тоже не лучший момент для улыбок — но ничего другого у него сейчас нет. Хотя достаточно уже и того, что он примчался в город Чимина. — Когда ты позвонил. Сначала я подумал о самом худшем. — Это и есть полный пиздец, Тэ. Чимин фыркает и вытирает слезы, затем так же тянется к своему стакану и делает глоток. Пятый стакан за сегодняшний вечер, вчера было то же самое. Чимину не нравится мысль о том, что сейчас он ведет себя в точности как те слабаки из фильмов, которые топят свои проблемы в выпивке, но... ведь именно так он сейчас и выглядит. — Да, но всегда может быть еще хуже. Не хочется философствовать, но ты же мог действительно потерять кого-то... знаешь, по-настоящему. Чимин цокает и отворачивается. Он прекрасно знает о том, что разбитое сердце — не самая страшная проблема на свете, что люди приходят и уходят, пары расстаются, изменяют друг другу, причиняют боль. Но как, как же больно, как же гадко в душе — и неважно, как сильно Чимин хотел бы, он не в силах избавиться от этих чувств. Точно так же, как не может бороться с тем, что ненавидит Чонгука и Юнги. Тэхен поднимется со своего места и садится рядом с Чимином, на бежевый диван из искусственной кожи. Они уже целых два дня не вылезают из дома — с тех самых пор, как Тэхен приехал. И в тот же момент, когда Чимин ему позвонил, он ни на минуту не засомневался в своей поездке: тот и правда звучал разбитым на другом конце провода. В конце концов, пара часов на поезде — просто ничто, если этот поезд везет к Чимину. — Ты хороший человек, и твои друзья это знают. И я тоже знаю это. Люди любят тебя, и если так получилось, что они ничего тебе не говорили — это сто процентов потому, что они не хотели причинять тебе боль. — Ты реально собирался их защищать? — Нет, я просто говорю— — Какие, блять, вообще могут быть оправдания? Они не хотели делать мне больно — так сделали это вдвойне. Втройне. Только подумай, ведь я месяцами жил с мыслью, что я какой-то козел и делаю что-то не так? Верил, что Чонгук меня любит, что я должен помочь ему с проблемами? Тэхен закусывает губу и берет его за руку. Голос Чимина поломанный и высокий. От выпивки — и боли в сердце. — Пожалуйста, постарайся успокоиться. Ты на взводе уже неделями, и я не хочу, чтобы ты взорвался. Не хочу, чтобы ты дошел до чего-то плохого. Чимин глядит на него и выпускает саркастичный смешок. — Как будто я могу успокоиться. Как будто я могу просыпаться и радоваться жизни, как если бы ничего не случилось. Тот обеспокоенно сглатывает ком в горле и сжимает руку Чимина крепче. Он знает, Чимин чувствительный парень, он не может просто перестать думать о других. О том, что они подумают, что Юнги и Чонгук будут думать о нем теперь. Юнги — их общий друг, но Тэхен больше не может доверять ему так, как раньше. Он слишком любит Чимина и действительно заботится о его чувствах. Тут, словно тот слышал все его мысли, по покрасневшей щеке Чимина скользит слеза. Они пьяны, и все чувства обостряются — это известно обоим: именно поэтому алкоголь не является панацеей от грусти, но Тэхен уже и не знает, что еще сейчас можно сделать, чтобы Чимин взбодрился. — Я один во всем ебаном мире. Его голос совсем сломался, шепот Чимина уже едва различим. Тэхен ощущает, как начинает дрожать — он так долго не видел его в таком состоянии. Чимина, парня, который всегда улыбается, смеется над каждой из его шуток. Тот шмыгает носом, по щеке норовит скатиться вторая слеза — Тэхен тянет его к себе и обнимает за шею, голова Чимина оказывается у него на груди. — Нет, Чимин, это не так. Тэхен чувствует, что Чимин больше не в силах сдерживать слезы. Он плачет беззвучно, молча, словно плач может что-то испортить. — У тебя всегда буду я. Любовь это хуйня, Чимин. Люди, которые правда любят тебя, это не бойфренды и не парни, которые тебе нравятся. Давно проверено на опыте: достойный лишь тот, кто остается с тобой до конца. С каждым словом голос Тэхена слабеет. Ему не по себе видеть Чимина плачущим из-за кого-то — еще хуже, когда больше всего на свете он хочет помочь, но совершенно не знает, как. — Знаешь что... если на то пошло, то нахуй Чонгука и нахуй Юнги — они сделали тебе больно, значит, тебе должно быть на них насрать. Будь счастлив и без этих двоих, ищи того, кто действительно о тебе позаботится. Чимин кивает, уткнувшись носом Тэхену в грудь — тот замечает это, и его кожа идет мурашками. Так мило и согревающе, что Чимин перестал плакать, сидя в таком положении. На пару секунд воцаряется тишина; тот шмыгает и поднимает взгляд. Он смотрит на Тэхена, который одаривает горькой улыбкой в ответ. Горькой, но в то же время нежной. Чимин знает, что Тэхен никогда не причинит ему боль. И пусть проходят года, пусть они могут не общаться неделями, пусть они живут так далеко друг от друга и сейчас все гораздо сложнее, чем раньше, Чимин уверен, что Тэхен — это именно тот, кто всегда о нем позаботится. Он облизывает свои губы. Мозг затуманен давлением и алкоголем. Взгляд с поволокой скользит на губы Тэхена — всегда розовые, всегда отзывчивые. Стук сердца Тэхена становится громче. Чимин несколько раз моргает, чтобы последняя слеза упала с ресниц и скатилась вниз по щеке. Наклоняется — и их губы уже вместе. Время останавливается; они не знают, сколько прошло, но точно не более пары секунд. Чимин тянет нижнюю губу Тэхена своими — и заставляет его открыть рот, почувствовать чужое дыхание так близко, как они делали это раньше. Тот колеблется и, хоть Чимин настаивает и ему не хочется его обидеть, инстинктивно выгибает спину и отклоняется от него назад, отрываясь от раскрытого рта, чтобы больше не чувствовать его губы своими и без слов отказать в поцелуе. Глаза Тэхена распахнуты от удивления. — Чимин, — шепотом начинает он, — ты пьяный. Не надо усложнять. Чимин открывает глаза и встречается с ним взглядом; его собственные пальцы вцепились в диван до скрипа. Он пьян, он вполне может усложнить, запутать ситуацию еще больше. В зависимости от того, во что ему хочется верить. Чимин понимает, что губы Тэхена дрожат — а затем быстро двигается от него назад. — Блять, блять, прости Тэ. — Нет, все в порядке, я просто— — Пиздец, нет, ничего не в порядке! — восклицает Чимин, вскакивая с дивана. — Я не могу перестать творить хуйню, я такой осел. Двигаться тяжело: вся эта ситуация и алкоголь сделали его тело ватным. Он сжимает губы и трет свой лоб. Сейчас они одни в их квартире — и единственный безопасный и уютный остров познал ледяную неловкость. — Осел, осел, осел, — повторяет он, хоть и велит себе не слушать ядовитые мысли, не внимать переживанию своей нелепой попытки поцеловать Тэхена минуту назад. — Чимин, пожалуйста, не говори так, ты просто не отдаешь себе отчет в своих действиях — но это нормально, ты просто на нервах. Чимин вытирает злые слезы с лица и тяжело вздыхает, прежде чем поднять взгляд на ноги Тэхена — посмотреть в глаза больше невозможно. — Я лучше пойду. Можешь оставить весь этот бардак, — произносит он, указывая на стол и остатки еды и выпивки, — завтра я все уберу. Тэхен поджимает губы, кивает в ответ; в его взгляде читается беспокойство. В звенящей тишине Чимин быстро удаляется в свою комнату. Сейчас он живет в комнате Чонгука, где когда-то жил Юнги. Хлопает дверь, Чимин запирает себя внутри. Теперь Тэхен остается один в гостиной, молча сидит на бежевом диване из искусственной кожи. Ему хочется выдохнуть, почувствовать облегчение, но... не получается. Сердце по-прежнему бешено бьется в груди. Его онемевшие губы все еще чувствуют мягкость покрасневших от выпивки губ Чимина. Завтра он возвращается к себе в город. Сегодня у него снова был этот шанс — но он его упустил. * Иногда я засыпаю с мыслью о том, что все это должно было прекратиться намного раньше. Что если бы я переживал это вновь, то никогда бы не совершил таких поступков. Я мог избежать всех этих мучений, лжи, всего вреда, что я причинил ему, всей этой боли, которую он прожил из-за меня. И я продолжаю расплачиваться за это; я по-прежнему ценю его после этих прошедших лет — пусть он ненавидит меня, пусть каждый раз, когда мои мысли обращены к нему, я испытываю неминуемый страх и отторжение. Я поступил неправильно — и каждую ночь я мечтаю о том, чтобы стереть эту катастрофу, которую я натворил, и начать все заново. Но по утрам... по утрам все иначе. Ты просыпаешься раньше меня. Шевелишься в кровати и, сам не желая того, меня будишь. Я отворачиваюсь и даю тебе одеться, умыться и уложить волосы. Я очень сонный, но когда я слышу шум кофемашины, то всегда открываю глаза и смотрю на тебя. Ты серьезный, сконцентрированный и такой же сонный. Тихий, чтобы не разбудить меня. Это тот самый миг, когда я чувствую, будто все по-другому. Я хочу, чтобы ты вернулся в постель, хочу, чтобы мои занятия закончились раньше, чем тебе нужно идти на свою работу в магазин, хочу увидеть тебя как можно скорее. Каждое утро, когда я вижу, как ты готовишь свой черный кофе без сахара — именно в этот момент я не жалею ни об одном ебаном решении, что я принял. — У них нет такого сиропа, но бариста сказала, можешь попробовать ванильный, он даже еще вкуснее. Чонгук поднимает взгляд и видит изогнутые брови Юнги, который ждет его ответа. — Ладно, — отвечает он. Он надевает колпачок на свою ручку, закрывает блокнот и начинает складывать вещи в рюкзак. — Что пишешь? — Ничего, просто по учебе. Юнги кивает и нажимает ему на нос, прежде чем уходит. Теперь все подуспокоилось — может быть, не внутри, но хотя бы на поверхности. Прошло около двух лет — два года молчания, словно ничего не произошло. Это — болезненное воспоминание, и никто из них не нуждается в том, чтобы вытаскивать его наружу. Чонгук расслабленно вздыхает и глядит в сторону Юнги, что ожидает напитки. Серьезный, сосредоточенный, сонный. Он вспоминает свои же слова и тихонечко улыбается. Этот запах — его самое приятное воспоминание. Дверь закрыта, чтобы не впускать холод с улицы. Сейчас она открывается — и два парня заходят в кофейню. Тело Чонгука сразу же напрягается. Лицо Чимина совсем не изменилось — только волосы, теперь они немного светлее. Но Чонгук не узнает его одежду, и это что-то новое. Долгое время он знал всю одежду в его шкафу. Они постоянно ею делились. Теперь Чимин одет совершенно иначе, словно он другой человек. Чонгук опускает взгляд вниз; сердце тяжело пульсирует в его груди. Внезапно он перестает слышать что-либо вокруг и остается лишь с тем ужасным чувством, которое встало костью поперек его горла. Чимин ищет столик и садится за него с этим парнем, мажет взглядом по всем местам в кофейне, конечно же, притворяется. Чонгук знает, Чимин его увидел — они оба знают об этом, и именно поэтому сожаление крепче сжимает немое горло. А затем — мальчишка чувствует, как сжимают и его руку. Не двигаясь, он поднимает взгляд вверх — это Юнги. Его рука теплая, не то что рука Чонгука. Тот застыл, заледенел. Юнги ставит кофе на столик и садится рядом, все еще держа его руку в своей. — Все нормально? Чонгук не отвечает, только закусывает губу. Юнги все понимает. Его голос звучит мягко, хотя внутри он чертовски нервничает: — Смотри на меня, — говорит он, и Чонгук слушает. — Все хорошо, ты понял? Это бы все равно когда-то случилось. Чонгук неуверенно соглашается. По коже идут мурашки, когда Юнги обхватывает и его плечо. — Эй. Ты не один. Я знаю, ты же не плакса, правда? Чонгук кисло улыбается ему в ответ. Покачивает головой. На губах Юнги тоже улыбка — хоть он и притворяется сейчас милым, Чонгуку известно, что это фальшивая маска. Маски. Он, они оба прекрасно знают — в конечном итоге, они никогда не будут способны их снять.