Love the Moon

Оказывается, то окошко в ванной комнате было открыто. Если не стоять прямо перед ним, то слышишь только пронзительный свист, но не замечаешь потока воздуха, что проходит сквозь щель и отскакивает от стены. Юнги закрывает окно: теперь понятно, почему во всем доме тепло — а в ванной нет. С такими темпами весь его заработок уйдет только на отопление. Он потягивается, идет к раковине и поворачивает кран, его руки окатывает холодной водой. Но это ничего. Умываться горячей водой по утрам — занятие для слабаков. С того момента, как Юнги начал жить в этом городе, прошло уже так много времени, что улицы стали украшены огнями и рождественскими побрякушками. Он заглядывал домой только на Сочельник — один уютный ужин с несколькими членами семьи и парочка выходных в компании собаки и родимых истоков. Но сейчас ему хочется быть у себя в квартире. Самостоятельно, в полном спокойствии — и пусть тогда Юнги придется иметь дело с одиночеством и апатией, это стоит того. Закрыв кран, он поднимает голову и смотрит в зеркало. Вид не так уж и плох — за исключением темных кругов под глазами, что появились, пока он целый день валялся в постели, не зная, будет ли сегодняшний день солнечным или же морозным; не читая никаких новостей; не зная, не грянула ли случаем Третья мировая война. Он тщательно приводит себя в порядок — кажется, вид получается божеский. Чаша ненависти к человеку в зеркале давно уже переполнена, пришло время немного остыть. Пришло время набрать Чимина, спросить, как проходит день. Чимин не враг, не злодей в их истории. Он не препятствие. Юнги уже решил, что ничего ему не расскажет. Он не расскажет правду — накопилось так много всего, что он вообще не подумает когда-нибудь рассказать, но... по крайней мере, ему не обязательно быть врагом для Чимина. Не обязательно избегать его или переставать заботиться. Юнги может компенсировать свою вину лучшей дружбой, на какую только способен. Он берет бумажные полотенца и вытирает руки. А когда пытается убрать их на место, рулон падает на пол — ничего особенного, но бесит. Все на свете против него. Юнги вздыхает и наклоняется за рулоном, а затем спокойно, как следует, ставит его обратно. Если пытаешься что-либо исправить в спешке — только еще больше портишь. Он верит, что этот рулон вполне может символизировать его судьбу, ну, или даже его самого. Верит, что если он поразмыслит, то найдет метафору к каждой вещи в своей ванной комнате. Юнги глядит на унитаз — и ему больше не хочется в это верить. Он аккуратно открывает дверь, стараясь, чтобы ручка не издала ни звука. Чонгук уже не в постели. Юнги может видеть его отсюда: теперь тот сидит за пианино и с любопытством глядит на клавиши, осторожно поглаживая их пальцами, словно они из дорогого стекла. Чонгук хмурится и наклоняется, пока его ухо едва не соприкасается с клавишами, а потом мягко нажимает одну, другую. Как будто звук исходит именно от них. Юнги улыбается и скрещивает руки на груди, наблюдая за мальчишкой в дверях. Чонгук такой любопытный. Такой невинный. Юнги понимает это каждый день, когда ему удается взглянуть на Чонгука со стороны, каждый раз, когда они видятся и у него возникает свободная минута, чтобы об этом подумать. Он стоит и наблюдает — за его распахнутыми глазами, за робкими пальцами, которые стараются не нарушить жизнь пианино. Юнги понимает, что мальчишка в его пижамной рубашке. Рукава закатаны, и жилы его запястий оживают при малейшем движении пальцев. Он закусывает улыбку и беззвучно вздыхает. Ему становится холодно, но раз тот взял рубашку, то Юнги надеть уже нечего. Он тихо подходит к шкафу, и Чонгук узнает о его присутствии. Прекращает играть. — Пытаешься что-то исполнить? — спрашивает Юнги, протискиваясь в горловину свитшота. Голова Чонгука поворачивается так быстро, как у олененка. — Ждал, пока ты придешь и сыграешь мне что-нибудь. Юнги кивает. Он вспоминает свой первый раз, когда играл для Чонгука, и ему становится стыдно. Как дурак пускал слюни от одного только вида мальчишки. Теперь же все изменилось. Он подходит к банкетке у пианино — Чонгук не встает, только пододвигается, чтобы Юнги удобно сел и расположил ноги на педалях. — Ты же слышал о Дебюсси, да? Юнги уже какое-то время не подходил к инструменту. И если бы кто-нибудь попросил сыграть, он бы сразу возненавидел просьбу. Все равно что солдату возвращаться на поле боя. — Я знаю не так много классиков, — отвечает Чонгук. — Да ты знаешь. Вот это, например? Юнги наигрывает пару нот «Лунного света» из Бергамасской сюиты Дебюсси, и Чонгук кивает, подтверждая, что узнает мелодию. Мальчишка садится так, что ноги оказываются по обе стороны банкетки, и облокачивается руками назад, на мягкое сидение, чтобы внимательно наблюдать за Юнги и движениями его рук. — А вот это уже другое. Это из Дебюсси я знаю лучше всего. Юнги хрустит пальцами и чешет нос, прежде чем опускает руки на клавиши. Затем, как и всегда, пальцы сами находят свое положение. Вновь возвращаясь мыслями к тому разу, когда он впервые играл для Чонгука, он ощущает прилив волнения. Да, тогда он играл на гитаре, но всегда, когда он исполняет что-либо, знает — его музыка идет от души, и неважно, на каком она инструменте. И в этот раз Юнги играет не что-то случайное: он специально выбирает две банальные душещипательные и малоизвестные композиции — этого будет достаточно, чтобы сразить Чонгука. — Как называется? — невинно интересуется тот. — Я не знаю французский, — скупо отвечает Юнги. Мальчишка фыркает. Сейчас все так просто. Прозрачно и ясно. Почти. Тогда Юнги думал, что играет в эту игру один, что все его лукавые мысли останутся только мыслями. Он продолжает играть, и Чонгук мягко кладет голову ему на плечо. Кожа Юнги тут же в мурашках. Он даже представить себе не мог, что его мысли закончатся этим. Что он посмеет сделать что-то подобное, так предать своего друга, переспать с его парнем — больше чем один раз, еще и продолжать с ним встречаться. Вести себя так, будто у них все в порядке, когда они наедине, как сейчас. Становится все трудней и трудней жать на клавиши. Юнги кусает губу и чувствует, как по коже снова проходит волна мурашек. Слабое тепло, что он ощущает своим плечом, самое расслабляющее чувство в мире. Давно знакомое. Как будто лежишь в постели, и твоя собака хочет пристроиться спать с тобой. Как будто приходишь домой весь замерзший, а там аромат готового ужина. Чонгук сглатывает, и Юнги ощущает и это. Слышит его тихое дыхание. Но хотел он не этого. Он хотел найти парня, похожего на Чонгука. Хотел обратить время вспять и быть тем, кто трахнул бы его раньше. А теперь все запуталось. Все его мысли и чувства. Композиция становится эмоциональнее, и Юнги чувствует, как ускоряется биение сердца. — Я не могу играть нормально, когда ты у меня на плече, — произносит он, прежде чем медленно остановить мелодию. — Извини, — шепчет Чонгук. Людей с улицы слышно даже здесь, на последнем этаже здания. До полуночи осталось не более четырех часов — последняя ночь в году. Чонгук все еще в его рубашке, хотя сегодня он уйдет рано, чтобы провести Новый год с Чимином. Юнги сглатывает, но не может избавиться от кома в горле. — Я говорил, что ты должен написать мне песню, — закусывает губу мальчишка. Юнги поворачивает голову — тот уже смотрит в ответ. Щеки Чонгука всегда добавляют краски его лицу. — А может, я уже написал. Чонгук скромно улыбается. — Ага, конечно. Мальчишка не знает, правда ли это, но глаза все равно загораются. Юнги разминает плечи, чтобы снять напряжение с тела, и кладет руки на клавиши — на этот раз другие ноты. По лицу видно, что он пытается их припомнить. А затем инструмент начинает звучать. Чонгук не узнает эту песню, но больше ничего не спрашивает. Только смотрит на руки. Юнги так сконцентрирован, но в то же время и умиротворен. Мелодия сладкая, какими были и прошлые композиции, но не такая замысловатая. Более тонкая, более сдержанная. Затем игра Юнги огрубевает, хотя звучание остается на удивление деликатным. Словно жесткий фасад, внутри которого мягкое наполнение в приглушенных оттенках. Чонгук закрывает глаза, чтобы обратиться в слух. Через пару секунд где-то внутри возникает вибрация — будто он уже знает песню, хотя никогда не слышал ее до этого. Наряду с музыкой он наслаждается звуком прикосновений к клавишам, к размеренному дыханию Юнги. Неожиданно ему кажется, что он сам создает эту музыку. Чонгук открывает глаза: тот все еще неотрывно следит за своими пальцами, губы плотно сжаты. И все же — Юнги невероятно спокоен. После этого песня идет на убыль, и Юнги разжимает губы, чтобы наконец-то вздохнуть. Чонгук повторяет за ним — от одного только его вида тоже тянет вздохнуть поглубже. Последние ноты эхом звучат в четырех стенах дома. И в голове Чонгука. Уже поздно, ему надо идти домой. Юнги выглядит спокойным, но мальчишка чувствует, что это только внешне. Он тянется к его лицу своим и закрывает рукою его глаза. Хватает одной только ласки от кожи к коже, чтобы тот немного расслабился. — Надо идти, — шепчет ему Чонгук. Юнги кивает. На этот раз у них было больше ленивых дней, больше разговоров, наполненных взглядами и тишиной. Но требовать еще больше — уже нельзя. — Ты в моей рубашке. — И в твоем белье, — потираясь носом об щеку, с улыбкой отвечает Чонгук. — М, здорово, — говорит Юнги; его глаза все еще закрыты. Теперь, когда Чонгук поглаживает его так близко, Юнги слышит самую красивую музыку в мире. — Ты тоже должен прийти. — Не буду прерывать ваш романтический ужин. Движения Чонгука останавливаются, улыбка исчезает с губ. И действительно, это все еще длится — они видятся в квартире Юнги, совершенно позабыв, что поступают неправильно, что им нужно завершить одно важное дело. Что отношения с Чимином давно исчерпали себя. И тем не менее Юнги знает, что последний шаг не принесет облегчения, наоборот, только сделает все сложнее, и это его ужасает. Он глубоко вздыхает, чтобы обновить воздух в легких, и обнимает Чонгука за талию, следуя за желанием слиться с ним воедино. И хотя до Нового года еще несколько часов, на улице уже слышны крики и взрывы петард. Они оказываются так близко, что Юнги не может не поцеловать мальчишку. Тот издает совсем тихий довольный звук. Не нужно останавливать время. Юнги хочет прожить его, и прожить именно так. Целуя Чонгука, имея возможность держать его в своих объятиях. Тот кусается за губу. И пусть мысли их были совсем не о том, мелодия пианино усиливается, поцелуй становится глубже, а дыхание — чаще. Юнги уверенно и тщательно оглаживает язык Чонгука своим. И ничто не может остановить их — за исключением мира, что окружает вне этих четырех стен. Юнги поднимает руку и обхватывает ладонью лицо Чонгука, чтобы прервать поцелуй. Он вновь ощущает то головокружение, что каждый раз за мгновение пронзает тело, когда мальчишка так близко, когда они трогают друг друга — и с ним совершенно нельзя бороться. — Не хочу уходить, — признается Чонгук в его влажный рот. Юнги с тоской улыбается и целует снова. Потому что Чонгук уйдет. Он, как и должен, будет вместе с Чимином — сегодня ночью и в другие будущие ночи тоже. Он не будет оттягивать этот момент. Он встанет, оденется. Соберет все свои вещи и посмотрит на себя в зеркало. Убедится, что на нем нет никаких следов. Уложит волосы, приведет себя в отличный вид. Юнги будет смотреть на него из постели. Чонгук подарит ему тысячу улыбок, даже если он не вернет ему ни одной. Юнги сильнее сжимает его челюсть пальцами, и поцелуй прекращается. Чонгук поднимает взгляд. — Может, завтра пообедаем вместе, — медленно предлагает Юнги, — втроем. Лицо Чонгука меняется, но, когда мальчишка оставляет последний поцелуй на его губах, вновь становится милым. — Было бы здорово. Грудь Юнги сводит болью. Они бездействуют, лишь продолжают стараться идти по сценарию. Чонгук встает. Одевается и проверяет, не осталось ли следов на теле. Юнги наблюдает за ним со стороны. Всего пара часов до Нового года, и мобильный Чонгука вспыхивает именем Чимина. * Он вздыхает, и рот на вкус как жареная курица. Юнги не слишком голоден, к тому же воздух вокруг густой и пахнет как тонна масла — такое себе удовольствие. Создается впечатление, что очередь впереди них вовсе не сокращается, а растет, как если бы они стояли спиной к прилавку. Он уже в десятый раз проверяет время в мобильном. На самом деле, Юнги боится слишком часто смотреть в телефон на людях. Конечно, Чонгук никогда не писал ему в подобные моменты или во время каких-то компрометирующих ситуаций — по правде говоря, они стараются переписываться как можно реже, хотя очевидно желают этого, но им не хочется запороть все из-за одного только сообщения, как это бывает в кино. Они не идиоты, они умеют сразу же удалять переписку. Реалии измен двадцать первого века. Чимин меланхолично вздыхает и скрещивает руки на груди, а затем вновь поворачивается к Юнги, чтобы возобновить недавний разговор: — Ладно, а тот второкурсник? — Сыну? Чимин кивает, закусив пытливую улыбку. Юнги закатывает глаза и отводит взгляд — воспоминания немного смущают. — Он был слишком молод. — Ему было столько же, сколько и мне. — Слишком наивен, я об этом. Ничего бы не вышло. Чимин прищуривается и недоуменно поднимает плечи: — Совсем ничего? Хотя бы убогой дрочки? — Ну, может быть, только убогая дрочка, — бубнит Юнги ему в ответ. Чимин смеется — он, в отличие от Юнги, счастлив вспомнить учебные годы. Впереди них осталось всего двое человек. Они находятся в сети ресторанов, где готовят жареную курицу, и им нужно сделать заказ непосредственно здесь, даже если они будут есть дома. Юнги осматривается вокруг — на самом деле, его не волнует то, что он видит, это просто попытка уйти от темы. — Я всегда думал, что такие как он как раз в твоем вкусе. Миловидный и юный, которого ты сможешь контролировать в отношениях, — добавляет Чимин. Юнги поднимает бровь, и хоть ему не хочется думать о Чонгуке, мысли устремляются в это русло. — Правда? Думаешь, я бы хотел контролировать своего парня? — Не в плохом смысле, чувак, — смеется Чимин. Один из двух стоящих впереди людей делает заказ и уходит, остается последний. — Просто ты выглядишь как человек, которому больше хочется опекать, чем быть под опекой. Разве не так? Сто пудов и в сексе то же самое. Юнги облизывает губы и пытается наспех придумать такой ответ, который не раскроет Чимину лишнюю информацию. Тот продолжает улыбаться, наблюдая за реакцией Юнги, будто бы уверяя друга в том, что пусть он и не признает, это вполне может быть в его характере. Но у Юнги никогда не было парня. Даже при всем желании подтверждения быть не может. — Просто мне нравится независимость, и я не хочу, чтобы меня опекали. Если ты об этом, тогда я соглашусь. Отношения предполагают создание некой созависимости. Если ты хочешь, чтобы о тебе заботились, тебе тоже придется дать что-либо взамен. Юнги не хочет нуждаться во встречах, общении с кем-то, испытывать к кому-то так много чувств, чтобы потерять сон или бросить ради него все свои увлечения. — Я так и знал. Он засовывает руки в карманы и вновь достает телефон. Теперь они первые в очереди. Чимин проходит вперед и скороговоркой выпаливает номера позиций меню, в то время как Юнги, пыхтя, остается ждать позади. Девушка за прилавком быстро записывает заказ и кивает, пока Чимин одаривает ее своей лучшей улыбкой, полной стопроцентной истинной доброты и чувств к союзу всех работников общепита. Они покидают заведение вместе со шлейфом фритюра, и Юнги наконец вдыхает умиротворяющий запах влажной улицы. — Знаешь, я бы посмотрел на тебя в отношениях. Вот это был бы кадр, — смеется Чимин. — Но уверен, что твой парень был бы милашкой. Юнги не может улыбнуться даже одним уголком своих губ. Чимин даже не представляет, с каким огнем ему так забавно играть. — Не на что там смотреть, — отвечает он, не потрудившись придать голосу иронии. В быстром темпе они направляются в дом Чимина; улица забита людьми, хотя празднество Нового года прошло пару дней назад. Юнги кажется, что некоторые города вообще никогда не спят. * Квартира выглядит пустой, но здесь находится Чонгук. Юнги чувствует это. Он так думает. Чимин оставляет ключи и куртку на столике в прихожей и кивает Юнги садиться к нему на диван, пока не настанет время идти за заказом. Их разговор был прерван, но сейчас они уделяют время мобильным, нежели самим себе. Юнги открывает Инстаграм и немного пролистывает ленту, впрочем, не ощущая особого интереса к тому, что произошло у других — в общем, и у Чонгука — в частности. И хоть он не может просто набрать его имя и зайти в профиль прямо под носом Чимина, мысль об этом уже не такая рисковая. Он уже не боится думать об этом, когда они сидят рядом. В нем стало слишком много бесстыжей храбрости — вот что плохо. Через пару минут он находит последний пост Чонгука. Это селфи: Чонгук лежит в постели с надутыми губами и открытым лицом, с черными кругами под глазами, которые, как честно может заверить Юнги, делают его еще более симпатичным. Звонит мобильный Чимина, тот поднимает трубку. Эта пара секунд отвлекает Юнги, но затем он снова глядит на фото. Но не нажимает сердечко. Было бы слишком уж очевидно. Он знает, что Чонгук знает, что ему нравится это фото. Сейчас мальчишка готовится к экзаменам, поэтому не будет ужинать жареной курицей. Он будет сидеть в своей комнате, поглощенный учебой, но это уже и так достаточно удушающая ситуация. — Можно Намджуну тоже прийти? — слышится голос с кухни. Юнги поднимает взгляд и находит Чимина, который глядит на него с вопросом. Юнги отвечает жестом непонимания. — Намджун, он сейчас один, можно он тоже придет на ужин? — поясняет тот. — Ебать, конечно, это же твоя квартира. Чимин согласно машет рукой и продолжает разговор по мобильному, а Юнги — вновь теряется в фото. Теперь он никогда не рискует сделать что-то такое, что при других обстоятельствах счел бы вполне нормальным — например, пролайкать фотографии или оставить тупой комментарий. Конечно, Чимин не нашел бы такое странным — это было бы так абсурдно, лежало бы на самом виду, что он бы просто-напросто не поверил. И тем не менее Юнги предпочитает держаться на безопасном расстоянии от Инстаграма Чонгука. Когда он поднимает взгляд, то видит, как Чимин вновь надевает куртку и ищет свои ключи. — Ты куда? — Заберу Намджуна, он еще никогда здесь не был, не знает адрес... а потом, может, заберу и еду? Вскинув брови, Юнги кивает в ответ и тихо и неподвижно следит за тем, что делает его друг. Чимин внимательно собирает все нужные вещи, бегло глядит в его сторону и, коротко попрощавшись, закрывает за собой дверь. На несколько секунд Юнги задерживает дыхание, затем выпускает и прислушивается к своему выдоху. Не успевает он вернуться к телефону, как улавливает, как в конце коридора открывается дверь. Кожа тут же идет мурашками. Шаги едва различимы, но они приближаются. — Стены тонкие, как бумага, — начинает Чонгук. Это правда. Юнги вдыхает, откладывает телефон на другую сторону дивана и только потом смотрит на мальчишку. Фыркает и снова отводит взгляд. В доме очень тепло, поэтому тот одет в тонкий бордовый лонгслив, прямо как на том селфи. Без штанов, в одних боксерах. — Ты правда ходишь дома вот в этом? — Я занимаюсь, лежа в кровати, — отвечает Чонгук, подойдя к дивану. Затем он огибает его; Юнги все еще не смотрит, поэтому одним медленным и аккуратным движением мальчишка оказывается у него на коленях, не давая ему и пикнуть, сразу же седлая сверху. — Я уже видел твой пост в Инстаграме. Чонгук прячет свою озорную улыбку и играет с подолом рубашки Юнги. — Как учеба, идет хорошо? — спрашивает тот в попытке поддерживать обычный разговор — хотя когда Чонгук сидит сверху и голые ноги обернуты вокруг его бедер, эта задача становится не из легких. Мальчишка кивает и, пристально глядя на его губы, наклоняется к Юнги, чтобы прижаться своими к местечку под его ухом. — Да, но теперь я не могу сосредоточиться, — шепчет он. — Стой, стой, что ты делаешь? Чонгук не слушает и поднимает его голову за подбородок, чтобы поймать его рот своим; ладони обхватывают челюсть Юнги, и оттолкнуть их — некому. Юнги подавляет проклятия, что норовят вырваться наружу, и обнимает мальчишку за талию, чтобы прижать его ближе к себе. Тот проскальзывает языком к нему в рот — поцелуй влажный и беспорядочный, словно Чонгук приберег его специально до этой минуты. Юнги опускает руки, кладет их ему на задницу, крепко сжимает пальцами. Тонкая ткань боксеров не оставляет места воображению: ему прекрасно видно точеный изгиб ягодиц, и Юнги через белье впивается в эту плоть. Чонгук жмет их к дивану еще теснее, если это вообще возможно. — Чонгук, — задушенно сипит Юнги, — прекрати, Чимин вернется в любую минуту. — Он не взял ключи, он позвонит в звонок. Тот наклоняется и целует снова, не обращая внимания на попытки Юнги его оттолкнуть. — Серьезно, я видел, как он брал ключи. Чонгук останавливается и фыркает. — Они там, на полу, возле столика. Требуется несколько долгих секунд, чтобы ему поверить — поверить, что неразбериха Чимина с вещами была как раз потому, что тот не находил ключей. — Правда? — Ты хочешь, чтобы я встал и показал тебе? — Нет, — выпаливает Юнги, хватает его за шею и тащит к себе. Он тянет его еще ближе к себе на колени — мальчишка наклоняет голову, делает поцелуй глубже, и его дыхание идет рябью от чистого восторга. Юнги крепко сжимает его за задницу и Чонгук хнычет ему в рот: все слишком быстро, слишком взбалмошно, но никто и не думает притормозить. Язык Чонгука горячий, нетерпеливый, требовательный — Юнги чувствует себя беспомощным. Он поднимает руки к его лонгсливу и пробегается пальцами по торсу и твердому прессу под ним. Мальчишка так бессовестно елозит сверху, что у Юнги кружится голова. — Кук, я прошу, перестань дразнить, — горячо шепчет он в поцелуй. Тот быстро трясет головой: — Хочу, чтобы ты меня трахнул. Услышав, что говорит Чонгук, Юнги жадно глотает воздух. Он без всякого изящества цапает его за губу, и Чонгук тяжело стонет в его открытый рот. — Нет времени. Мальчишка немного сдвигается, чтобы пройтись поцелуями по его челюсти, шее, адамову яблоку. Юнги запрокидывает голову и тихо гудит от такого наслаждения. — Это будет несложно, — нашептывает Чонгук. Юнги чувствует, как тот улыбается ему в шею. — Просто сними свои джинсы. А мне можешь просто приспустить. Чонгук опускает его ладони себе на бедра, на резинку боксеров, а затем надавливает ими на свою плоть, чтобы так, мало-помалу, пальцы Юнги стягивали с него белье. Он делает это мучительно мягко, поднимается вверх, опускается вниз; мучительно медленно, как если бы член Юнги на самом деле находился внутри. Юнги громко стонет — как будто на самом деле так. — Блять, — говорит он больше стоном, чем словом. Чонгук довольно скалится. Им известно, что это невозможно: рядом нет никакой смазки, а они не рискнут заниматься чем-то травмоопасным — и все же одной только мысли об этом достаточно для возбуждения. Мальчишка медленно качается вверх и вниз на бедрах Юнги, потираясь об его болезненно твердый член, что скован грубыми джинсами. Юнги сжимает голую кожу его ягодиц и кусает губы. Чонгук вцепляется в его волосы, тянет в жесткий поцелуй, похныкивая от ощущений. — Видишь? — выстанывает он. — Я бы катался на твоем члене, пока ты не устал бы от моего черепашьего темпа. Чонгук двигается в сторону и устраивает Юнги иначе — теперь тот лежит на спине, на неудобном бежевом диване из искусственной кожи, очевидно удобном теперь, в момент их запретной свободы. Мальчишка слегка отстраняется, чтобы вдохнуть: их лбы соприкасаются, губы тоже. Юнги инстинктивно хватает его за задницу и, в поисках стимуляции, прижимает заметно закаменевший член к тугим бедрам. — А потом ты сможешь взять мои бедра и долбить их так сильно, пока не кончишь горячей спермой мне внутрь. — Блять, заткнись, — стонет Юнги в красные губы, — я же реально кончу. Чонгук издает сиплый смешок — горячий от возбуждения выдох прокатывается по линии челюсти Юнги. — Ага. Именно этого я и хочу. Он опускает руку на его пах и обхватывает бугорок ладонью. Юнги начинает всерьез задумываться о том, чтобы стянуть с Чонгука его боксеры. Он снова обхватывает ягодицы — и титаническим усилием воли удерживается от того чтобы поддаться инстинкту. Чтобы не расстегнуть молнию своих джинсов, не засунуть в Чонгука член. Все равно он протянет недолго — Юнги взвинчен настолько, что это даже смешно. Мягко толкнув Чонгука в сидячее положение, он подползает к нему и задирает лонгслив, чтобы втянуть в рот соски. Чонгук извивается в его руках — Юнги везет, что у него есть самообладание. Но всему приходит конец: именно тогда, когда Юнги забывает о том, что они не одни, раздается дверной звонок и приглушенные голоса за дверью обозначают, что сейчас по ту сторону находятся Чимин и Намджун. Он напрягается, лежа под телом Чонгука; мальчишка последний раз влажно целует в губы, а затем быстро встает и бежит в свою комнату, словно и не выходил. Дыхание Юнги становится чаще: он не в том состоянии, чтобы сразу же открывать дверь, уж точно не с таким вот лицом. Закусив губу, он ждет, пока они не позвонят снова, и изо всей мочи старается успокоиться. Чимин заходит с двумя пакетами жареной курицы и яркой улыбкой наперевес, Намджун, стоящий позади, поздравляет Юнги с наступившим Новым годом. Юнги не знает, куда ему деть глаза. — Так долго шел от дивана до двери, а? Он кивает, как будто понимает, что пытается сказать Чимин, а потом качает головой и нервно смеется в ответ: — А, я был в ванной. Не теряя ни минуты, они сразу несут еду и выпивку в кухню. Пока Намджун достает все коробочки из ресторана, Чимин освобождает место на столе в гостиной, чтобы затем поставить туда посуду. А Юнги — стоит столбом посреди комнаты, не зная, куда смотреть и что делать, что сказать, чтобы случайно себя не выдать. — Может, я помогу? — низко хрипит он друзьям. На самом деле, его голос вполне нормальный, но ему он кажется просто пиздец каким странным. — Нет, спасибо, все схвачено. Просто подожди, через пару минут сядем есть. Юнги кивает и глядит на диван в поисках телефона — единственного и лучшего способа, чтобы отвлечься. Он осторожно садится и сжимает мобильный в руках. Его член все еще наполовину тверд — спасибо грубой ткани джинсов, что этого не заметно. В мобильном нет новых уведомлений, но, предварительно убедившись, что друзья сейчас заняты, Юнги сразу же открывает переписку с Чонгуком. Его пальцы сбивчиво набирают текст: приходится удалить сообщение, чтобы написать его снова. Юнги [20:04]: никогда не смей больше так делать Чонгук [20:04]: знаешь что самое лучшее я еще не все Чонгук отвечает сразу же, будто бы только и ждал. Юнги прикусывает губу и оглядывается, не видят ли остальные, чем он занимается в своем мобильном. Юнги [20:05]: нет что ты будешь делать Чонгук [20:05]: о, не переживай, ты в безопасности а я всего лишь сейчас дрочу а ты наверное не можешь Тело Юнги пронзает крупная наэлектризованная дрожь. Он делает медленный вдох, закрывает глаза и блокирует телефон, чтобы хотя бы на время прийти в себя. Внизу живота опять ноет. Разговор Чимина и Намджуна, что слышится из кухни, не помогает вернуться в реальность. Это очень опасно, а Юнги полностью ведом этим глупым мальчишкой. Он тяжело сглатывает ком в горле, поднимается с дивана; конечности онемели. Сказав, что он идет в ванную, он получает кивок от Чимина, который держит в руках закуски. — Опять в ванную? Ты становишься стариком раньше времени. — Тогда я просто мыл руки, — Юнги наспех выдает ничтожнейшее оправдание, какое только можно придумать. Он быстро покидает гостиную и закрывается в ванной комнате прежде, чем успеет услышать из кухни еще что-либо. А после — тихо вздыхает. Комната Чонгука здесь, за стеной — нигде от этого не укрыться. Он нажимает ладонью на жаждущий, снова полностью твердый член и достает из кармана мобильный. Чонгук [20:10]: проблемы? Из-за стены до Юнги доносится слабое движение. Мальчишка, очевидно, услышал, в какой спешке он заперся в ванной. Юнги цокает языком и поднимает взгляд к зеркалу. Ну и посмешище. В конце концов он решает отвернуться и прислоняется лбом к стене, чтобы больше себя не видеть. Юнги [20:11]: это ты во всем виноват Не теряя более ни секунды, он расстегивает молнию джинсов. Приспустив штаны и белье, чтобы член мог свободно покачнуться на холодном воздухе ванной комнаты, Юнги наконец испытывает хоть какое-то облегчение. Он несколько раз проводит твердой ладонью вверх-вниз, облегчая ноющее чувство, а затем опять опускает глаза к телефону. Чонгук [20:13]: будешь думать обо мне да И пусть никто не может его здесь услышать, Юнги подавляет свое сбившееся дыхание. Он знает, чем сейчас занят мальчишка, но теперь и мальчишка знает, чем занимается Юнги. Он больше не может терпеть. Он опирается локтем на стену и начинает быстро дрочить — друзья ждут его в гостиной, Чонгук дрочит себе в соседней комнате. Юнги сглатывает и сжимает губы, чтобы не проронить ни звука. Ноги дрожат. Он так возбужден, что всего через пару секунд уже чувствует знакомый жар в животе; мышцы тела сокращаются, глаза закрываются — голова начинает кружиться. Теперь и ванная в доме Чимина запятнана его ложью. Юнги впивается в свою губу и продолжает двигать рукой, пока не становится слишком чувствительным, и слабое сука просачивается сквозь зубы. Он открывает глаза и смотрит на то, что сделал. Ничего более жалкого в его жизни не было. В итоге он вытирает стену и возвращается. Друзья ждут его за столом, жареная курица остывает на тарелках. Не то чтобы они запереживали, просто продолжают свой разговор. Юнги глубоко вздыхает и полностью успокаивается, только затем садится за стол и приступает к еде. Все словно в тумане. На самом деле, он не сделал при них ничего плохого: лишь утолил — самым безобидным из всех возможных способов — неконтролируемое желание трахнуть бойфренда своего друга. Просто жизнь — это большая шутка. * Он застегивает молнию своих джинсов и поднимает голову, чтобы посмотреть в зеркало. Все отлично. Сейчас, как и всегда, Чонгук старается выглядеть на все сто. Несмотря на то что его квартира стала казаться ему входом в темный тоннель. Зимой Чимину требуется куда больше времени, чтобы вернуться с работы — дожди, холод, пробки. Чонгук этому рад. Тяжело признавать, но он благодарен за то, что ему не приходится видеть его так часто. Поэтому им сложнее ссориться, Чонгуку не нужно так много лгать. Рядом с Чимином он чувствует себя ужасно — но даже тогда не находит смелости сделать тот шаг, который, он знает, когда-то все же придется сделать. Звенят ключи: Чимин дома. Чонгук вздыхает и еще разок смотрит в зеркало. Выглядит он отлично, ему всегда хочется выглядеть отлично. После этого он наносит немного одеколона и выходит из комнаты, чтобы поприветствовать парня. — Как прошел день? Ты не отвечал на сообщения, — со сладкой улыбкой начинает Чонгук. На самом деле, со сладко-горькой. — Нормально? Этот говнюк Сонмин опять куда-то пропал, и мне пришлось работать еще и за него. Надеюсь, его незаслуженный отпуск проходит хорошо. Чимин рассказывает об этом, пока раздевается, оставляет свои вещи на столе и на бежевом диване. Чонгук глядит на него, облокотившись на кухонную стойку, мысленно обвиняя себя самого за свою же жизнь. А затем протягивает ему руку — и когда Чимин замечает это, то обхватывает ее в ответ. — А еще мне кажется, что они хотят перевести нас в другой Мак. Пока не знаю, в какой, но я сказал им даже не думать о том, чтобы отправить меня в тот, прошлый. Честно, я лучше застрелюсь, чем вернусь туда, где работал раньше. А Чонгук просто улыбается. Он надеется, что это хотя бы немного поможет снять стресс Чимина. Ему известно, что порой участливое молчание — это лучшие слова утешения. Чимин подходит ближе и дарит ответную улыбку, а затем прижимается к его телу. — А ты чем занимался? — Учебой, — отвечает Чонгук. А ему отвечают ласковым касанием к щеке. Чимин оглаживает подушечкой большого пальца его розовую щеку, и тот с благодарностью льнет к руке. Он все еще невероятно важен Чонгуку. Чимин — единственный, кого он не может ранить, не может позволить себе такого, но... все еще делает это. Становится неловко. Чимин наклоняет голову и медленно соединяет их губы в слабом, но любящем поцелуе; его пальцы спускаются от щеки к затылку. Губы Чонгука дрожат — он надеется, что тот не заметит. Тяжело. Ему все сложнее и сложнее целоваться с Чимином. Притворяться, что все нормально, притворяться, что он все еще его любит. Притворяться, что он хочет быть в этом доме. Чонгук думает, виной его эгоизму — страх. Порвать с Чимином — значит уничтожить всю свою нынешнюю жизнь. Они живут под одной крышей: будет трудно найти себе новый дом, быть в состоянии платить за него в одиночку. Потерять общих друзей, общий быт, долго привыкать к одиночеству. Продолжать скрывать каждый раз, когда они с Юнги видятся — потому как это еще один шаг чтобы окончательно добить Чимина. Но все это — ничто по сравнению с возникшими внутри чувствами, которые он не собирается закрывать в себе. Чимин улыбается в его губы и углубляет их поцелуй. У Чонгука ком в горле, от которого нельзя избавиться. Пальцы Чимина намокают от слез. — Что случилось? — слегка отстранившись, беспокоится тот. Чонгук иронично хмыкает, и еще несколько слез катятся по щекам — от горьких дум, от его глупых чувств. — Ничего, просто такое настроение. Чимин слабо улыбается и обнимает его сильнее. Чонгук чувствует себя дерьмом. — Я знаю, порой все видится в черном цвете, — мягко говорит тот в его шею. — Но, Чонгук, я очень сильно тебя люблю. Просто скажи, как можно тебе помочь или как сделать так, чтобы тебе стало лучше, и я сразу сделаю это. Ты же это знаешь. Чонгук жмется к нему еще крепче. Но это не помогает. Только делает хуже. Воздух в легких становится иглами, и он сдерживает слезы, что хотят прорваться через эту плотину. — Я знаю, — едва удается выговорить. Еще никогда до этого он не чувствовал себя таким подонком. Они немного стоят вот так; Чонгук изо всех сил сдерживается чтобы не зарыдать ребенком на плече у Чимина — ведь это снова было бы ложью. Он просто обнимает его, чтобы тот не отпускал, пока наконец не приходится. Чонгук вздыхает — уже немного спокойнее — и хватает с вешалки куртку. — Ты уходишь? — спрашивает Чимин. — Ухожу, — отвечает он. Вдруг повисает неловкая тишина. Чонгук знает, насколько все это опасно, но по-прежнему не оглядывается. Он не хочет рыдать, как ребенок — но ведет себя точно как он. — Там льет как из ведра. — Да, — вздыхает Чонгук. — Но мне надо собраться с мыслями.