Друг друга отражают зеркала

Разговор о ребенке поселил в Шэнь Цинцю болезненное беспокойство, но его источником было не будущее, а прошлое. Ему не давал покоя рассказ императора о том, что он мечтал пробраться в весенний дом в женском платье. Сначала это вызвало только стыд и омерзение — по привычке, в силу заученности реакций. В свое время шиди Лю изрядно потрепал ему нервы своими разоблачениями. Хотя тогда Цинцю даже себе бы не признался, что притворяться невоздержанной обезьяной оказалось не смешно и занятно, а унизительно и неловко. Но все это действительно было пустяком по сравнению с вопросом: «А что, собственно, такого случилось в прошлом лорда Шэня, что он не может спать? Разве он не из знатной семьи?» Этот вопрос оставался прочной нитью к совершенным им преступлениям. Чтобы избежать его, он согласился бы пройти пытку водой, а не то что изображать затычку для потрепанных жизнью блудниц. Удивительно, но даже клановая иерархия ничего не изменила в их амплуа — Цинцю выживал, шиди Лю проявлял благородство. Но он хотя бы точно знал грань, за которой необходимо заткнуться. Если бы еще и мелкое отродье принялось загаживать его репутацию, это могло стать соломинкой, которая ломает хребет верблюду. Лорды пиков подчинялись только Юэ Цинъюаню, для Шэнь Цинцю это было очень удобно — никакие разоблачения не могли подорвать его власть. Но с него сталось бы самому отказаться от нее, чтобы не подставлять главу клана еще больше. Тогда история сложилась бы иначе. У Ло Бинхэ падали шансы выжить, а Цинцю, покинув пик, стал бы отшельником или странствующим заклинателем, которого пойди еще поймай. В общем, хуже, чем сейчас, уж точно бы не было. И все же нелепые слова тлели и жглись, как спрятанный за пазуху уголь. Образ Ло Бинхэ не вязался с весенними домами. Он брал ответственность за всех своих любовниц, начиная с самых первых, и если хотел найти новую, ему определенно не требовалось идти для этого в какое-то специальное место. Цинцю подозревал, что он там и не был никогда. «Должно быть, все дело в нездоровом пристрастии к женской одежде», — подумал он, но осекся. У императора не было пристрастия к женской одежде — ни нездорового, ни здорового. За столько времени Цинцю успел выучить, от чего его планы меняются, а взгляд теряет осмысленность. Момент проникновения, неважно, членом или пальцами. Следы его обладания. Волосы. Направленное на него желание, сопротивление, игнорирование. Его вещи и все, что на них походит, — в проклятой комнате не было ни одной тряпки не черного цвета. Смущение и гнев. Молчание и словесные пикировки… Цинцю казалось, что он мог бы продолжать список бесконечно, и все же женская одежда в него бы не вошла. Конечно, бывший лорд Шэнь не всю жизнь был праведным и старым. И прекрасно помнил собственные мечты, в которых старший ученик пика Байчжань Лю Цингэ творил с ним то, за что его в два счета выперли бы из клана. Но Цинцю никогда, даже в мыслях, не пошел бы к нему сам. Не стал бы нарушать правила. И уж точно не дал бы себя использовать — даже если бы блистательный шиди Лю вдруг обезумел настолько, что решился выкинуть в сточную канаву свое будущее. Чего, разумеется, с ним случиться не могло. Так что он не мог понять логику Ло Бинхэ, даже призвав на помощь всю свою испорченность. Что приятного может быть в том, чтобы воображать, как ты являешься к клиенту весеннего дома в женских тряпках? Как этот пьяный скот хватает тебя, целует, тискает. А что дальше? Поставит на колени или нагнет?.. Шэнь Цинцю не понимал, как подобное могло исходить от императора. Его вкусы были банальны: красивые девушки — и побольше. Вдобавок он ценил силу и личную преданность. Цинцю считал это исключительно правильным. Не применительно к себе — у него болела голова от одной мысли о необходимости общаться с таким количеством народа, да и от его бессмертия ничего бы не осталось, — а с точки зрения обычных людей. Даже то, что император разжился наложницей не того пола, не так уж сильно выбивалось из общего ряда. Это говорило о неразборчивости, но никак не о желании оказаться в весеннем доме в роли основного развлечения. Еще хуже Цинцю удавалось нахлобучить эту дичь на свои воспоминания о Ло Бинхэ времен ученичества. Изможденный и подавленный, с юношеской беззащитностью и готовностью исполнять любые поручения, он совсем не был похож на тех, кого одно только безделье способно превратить в бесноватую свинью. Так какого гуя все это призвано означать? Цинцю попытался принарядить эти фантазии в подростковую наивность. Допустим, он видит в весеннем доме прекрасную девушку. Влюбляется в нее с первого взгляда, теряя последние мозги, и… что? Обещает выкупить и жениться? Ладно. Ну и зачем это тому, кто и так свободен? Он, пока висел на цепи в Водной тюрьме, конечно, призывал на голову императора всевозможные кары. Но до такого не дошел. И то, что Ло Бинхэ подростком мечтал, чтобы его тело осквернили подобным образом, это было так… ненормально. Узнай лорд Шэнь, что один из его адептов фантазирует о подобном с кем-то другим, он бы, конечно, и бровью не повел. Просто обстоятельства сложились бы таким образом, что этому человеку пришлось бы уехать спешно и надолго. Потому что Цинцю ни за что, никогда в жизни бы не поверил, что эти фантазии не сформированы целенаправленно. Он даже стал вспоминать, чем вызвал такое отношение. Не мог же подросток додуматься до этого сам! Но ради всего святого, он со всеми держался холодно, даже когда хотел быть дружелюбным. На общение был скуп, если кого и касался, то веером. А на это отродье он даже и не смотрел почти. Нет, определенно, он тут был не при чем. «Выходит, этот скот из тех, кому нравится унижаться?» — мысль Шэнь Цинцю в очередной раз налетела на препятствие на всем скаку. Ло Бинхэ не нравилось унижаться. Он и не унижался никогда. Ни когда его били, ни когда подвеску свою дурацкую потерял. Единственный раз, когда это произошло, — перед Бесконечной бездной. Цинцю тогда даже внимания не обратил, ему было не до того. Реальность вокруг больше походила на кошмарный сон, по ущелью только что реки крови не текли, такой творился бардак и суматоха от столкновения двух миров. Он не сомневался в осторожности своих учеников, но от случайностей никто не застрахован, так что он рванул в гущу событий, как наседка к цыплятам. К тому же ему не удалось сходу вычислить виновного — значит, на вопрос «Почему среди адептов Цинцзин нет потерь?» достойного ответа у него не будет, а очевидное «Потому что вы беспечные кретины, а я нет» не добавит ему популярности в Союзе бессмертных. Единственным светлым пятном в происходящем была возможность избавиться от мелкого ничтожества, на непрошибаемом лбу которого теперь, как сигнальный огонь, сияла демоническая метка… Он вспомнил свое злорадство и немного смутился. — Тебе помочь? — подал голос воображаемый демон, проникнувшись состраданием к чужому слабоумию. Цинцю знал, что он скажет. — Нет, это просто испорченность. Тот Ло Бинхэ, который при фальшивом Шэне, ни о чем таком не мечтал, я уверен… — Еще не додумав мысль, Цинцю спохватился. Фальшивый Шэнь не был им. А значит, мог преспокойно дрыхнуть по ночам в Бамбуковой хижине. Не портил репутацию посещением неподобающих мест, не слонялся по окрестностям с гудящей от недосыпа головой и не шокировал учениц просьбами почитать ему перед сном. Цинцю подумал, что, будь он нормальным, тоже мог бы внушать благоговение вместо непристойного интереса. Но для него это оказалось невозможным. Он не справился, не решился прибегнуть к чужой помощи и был сам виноват. — Считаешь, если бы ты ходил ночевать не в весенний дом, а на кладбище, что-то бы изменилось? — Но изменилось же, — пожал плечами Цинцю. — Наверное, чистоты помыслов прибавилось, — воображаемый демон только что не ржал в голос. Уверенность Шэнь Цинцю в собственной правоте от его замечаний сдувало, как туман — порывами ветра. Как бы он сам ни оценивал второго Ло Бинхэ, его чувства к фальшивому Шэню навряд ли когда-нибудь имели отношение к чистоте. «Он ел только то, что я готовил, он позволял прикасаться к нему», — неслабые притязания для 17-летнего сопляка. Но все же это было совсем другое. Несмотря на услужливость, тот Ло Бинхэ однозначно и рассчетливо заявлял претензии на своего учителя. Он давал понять, что без его участия в Бамбуковой хижине не делается абсолютно ничего, что учитель без него и шагу ступить не захочет, да и кусают его по ночам, если присмотреться, отнюдь не клопы. Цинцю вспомнил, как застал их наедине. Безразличный вид в исполнении фальшивого Шэня был как истончившийся лед над поверхностью бурной реки. Он не столько поддерживал приличия, сколько провоцировал разрушить хрупкую преграду из праведности и смущения и оценить силу потока. Это сводило саму идею воздержания к бесконечной весенней игре. Больше всего Цинцю боялся, что когда-нибудь будет сам так выглядеть. Лет через пять. Или через сто. С учетом их с императором бессмертия это было почти то же самое, что «прямо сейчас». Цинцю с досадой подумал, что наверняка не он один это понимает. Он покосился на чужую руку, обнимающую его поверх одеяла, прислушался к легкому размеренному дыханию. Было тепло, уютно и безнадежно. Ему все еще нравилось засыпать рядом с кем-то, неважно, что этим кем-то был Ло Бинхэ. В прошедшую пару дней он вообще перестал отлучаться, уходил только чтобы принести чай, и ревность перестала трепать Цинцю, как щенок — дохлую мышь. Для него оставалось загадкой, что император надеялся тут высидеть. Какая цель требует таких средств? У Цинцю не было ответа. «Это ненадолго. Он еще не всех прелестниц обрюхатил, а если и всех, скоро новые подрастут», — говорил он сам себе — и сам себе отвечал: «Мне плевать», хотя даже сейчас в нем тлело желание ощутить напротив сердца тяжелую ладонь. Для этого достаточно было резко пошевелиться, и чутко спящий демон пригреб бы его к себе, просунув руку под одежду, — очередное знание из числа бесполезных. Шэнь Цинцю осторожно повернулся на другой бок и задумчиво посмотрел на бывшего ученика. Уткнувшись носом в подушку, он выглядел полной противоположностью тому, чем являлся на самом деле. Захваченный этим контрастом, Шэнь Цинцю остановил на нем взгляд, запоминая изгиб ресниц и линию сомкнутых губ. Всего несколькими точными росчерками туши он мог бы передать черты лица и расстояние, с которого только и возможен такой вид, — рисунок, который заставил бы замереть любого зрителя. Что Цинцю не смог бы передать, так это свое отношение. Оно включало в себя и восхищение красотой, и жажду обладания, но было бесконечно далеко от них. Навроде того как цемент включает в себя воду, но его свойства не выводятся из свойств воды. Его злость поугасла, а отстраненность все больше оборачивалась умиротворением. Он стал воспринимать Ло Бинхэ более овеществленно — как если бы в этой физической оболочке никого не было. Запертый в Царстве демонов, Цинцю остро чувствовал комфорт, который создавали немногочисленные предметы, их молчаливую поддержку. Прохладу шелка, запахи мыльных корней и масел, притягивающие взгляд очертания дорогих вещей... Это было так не похоже на него прежнего. Раньше он был всем недоволен и презирал роскошь и распутство, пусть и не всегда явно. Но сейчас он был благодарен вселенной за каждую мелочь, в окружении которых чувствовал себя вполне сносно. Впрочем, чему удивляться. После Водной тюрьмы и похороны могли сойти за праздник. Шэнь Цинцю попытался взглянуть на этот момент через толщу времени. Может быть, отомстив, он пожалеет о том, чего лишился. Мир сменится войной, тирания — хаосом, и вряд ли его везения хватит надолго. Может быть, однажды он поймет, что проиграл окончательно, и смирится с поражением. Лет через 500. Или никогда. Он разглядывал спящего демона и хмурился от непонимания. То, что делал другой Ло Бинхэ, выглядело прагматичным, по крайней мере, до тех пор пока он не обнажил меч. А то, что делал этот, было просто безумием. «Ты хотел умереть, потому что кто-то толкнул тебя?» — «Не кто-то, а ты». Сколько раз император говорил нечто подобное, но Шэнь Цинцю даже в голову не приходило посмотреть на события с точки зрения своей особой значимости. И хорошо, что не приходило. Узнай он об этом, будучи главой пика, — и мелкому наглецу досталось бы куда больше палок. Шэнь Цинцю просто не знал других способов выбить из человека дурь. Ну, хотя бы становилось понятно, почему в день нападения демонов на Цюндин сопляк не стал признавать победу за Тяньчуем. Все это было грустно. Обычно Цинцю не беспокоило, что он вел себя несправедливо. Жизнь вообще несправедлива была, есть и будет, а у него хотя бы имелись цель и чувство меры. Теперь он видел ситуацию иначе. Одержав победу в решающем поединке, Ло Бинхэ был вправе расчитывать на похвалу, а получил лишь не слишком старательно сдержанную ненависть… К утру от подобных размышлений у Шэнь Цинцю возникло желание растолкать его и извиниться. Он представил, какое бы у демона сделалось лицо. Впрочем, это было настолько смешно и глупо, что он и за выражение своего лица бы не поручился. Чего доброго, они расхохотались бы одновременно, а потом оба чувствовали бы стыд. Он — за то, что занимается нелепыми самокопаниями, вместо того чтобы думать, как отомстить, император — за то, что трахает вот это. Шэнь Цинцю вздохнул. Все, в чем он был виноват, больше не имело значения. Пять лет в Бездне, три — после, и все осталось в прошлом. Не перед кем извиняться. Разделавшись с моральными долгами самым удобным ему образом, он осторожно, как зверь, пробующий лапой воду, подумал, что когда-то Ло Бинхэ его любил. И даже не как безупречного мастера меча или главу пика искусств, в которых он ничего не понимал, а как нелепого самодура с циничными остротами и скользкой репутацией… — Невероятно! — Прекрати. Это и было невероятно, но стоило представить на своем месте фальшивого Шэня с его демоном, и предположение переставало выглядеть таким уж абсурдным. Тот Бинхэ, чтобы заполучить своего учителя, и в весенний дом бы пробрался, и на Луну залез. Из Царства демонов к нему через три года вернулся, а мог бы вместо этого рассказывать жалобную историю в духе шисюна Юэ… — И надо же, как все изменилось! — иногда воображаемый демон надоедал хуже горькой редьки. — Хватит, это не смешно. — Цинцю знал, что все изменилось. Не знал, как и почему, не понимал, зачем Ло Бинхэ его воскресил и что забыл в его постели. Но что императору на него плевать, это он знал точно. Однако теперь его куда больше занимало другое. Подумать только, когда-то он был главным человеком в жизни Ло Бинхэ. Имел над ним больше власти, чем та, которую могут дать демоническая кровь и титул императора. Должно быть, мироздание рехнулось, если решило преподнести ему такой сюрприз. Шэнь Цинцю не волновало, что вся ситуация осталась в прошлом. Она все равно не могла ни к чему привести — в отличие от фальшивого Шэня, он ни при каких обстоятельствах не подпустил бы к себе ученика. Но ему был удивителен сам факт, что он кому-то понадобился. На него всю жизнь давила собственная ненужность. Его одиночество было данностью, которую не могли разрушить ни связи, ни общение. Наоборот, от них оно только укреплялось, и в этом не было никакого парадокса. Он прекрасно помнил, с чего начинал. Тогда на него весь мир плевать хотел. Кроме сердобольного Ци-гэ и глупой Хайтан его судьба не заботила ни одно живое существо. Зато когда он возглавил пик, он понадобился всем. Каждое двуногое пыталось набиться к нему в друзья, в жены, в поставщики, в ученики, в тушки и чучелки — лишь бы услужить горному лорду. И чем старательнее они пытались, тем яснее он понимал, что их отношение направлено на должность. Он получал их внимание, потому что провел их всех. Будь он рабом, они не удосужились бы посмотреть в его сторону, но ради лорда Цинцзин были готовы на что угодно. Потому что в целом это сулило престиж и безопасность. Потому что это окупится. Подобных «друзей» периодически приходилось разгонять, чтобы они не затоптали друг друга. Цинцю знал: прими он их отношение за чистую монету — и со временем кто-то из них разглядел бы в нем человека, а потом, возможно, между ними могла зародиться искренняя привязанность. Но с какой стати он стал бы давать шанс этим ублюдкам? Они хотели воспользоваться его положением, а он в ответ использовал их — это ли не справедливость! Разве его вина, что у него получается, а у них — нет? Время от времени он смеха ради представлял их реакцию, узнай они о его прошлом, и это гасило в нем малейшие сентиментальные порывы. Он считал, что и так чрезмерно пострадал от своей легковерности, так что репутация черствого бессердечного человека была для него комплиментом. А оказаться нужным кому-то, кто готов быть с ним в ущерб себе, — это было, с точки зрения Цинцю, чем-то принципиально иным. Доступным кому-то другому. Не ему. Что ж, выходит, зря он все эти годы чувствовал себя обделенным. И ничего в этом не было такого полезного. Всего-то очередное доказательство того, что он не так уж отличается от прочих людей. Не хуже их уж точно. Кому другому было бы все равно, а Шэнь Цинцю — увы. Каждая вариация мысли «он был влюблен в меня» обдавала какими-то новыми странными смыслами. По большей части они даже не имели отношения к Ло Бинхэ. Цинцю чувствовал себя как человек, который всю жизнь трясся над каждым грошом, а теперь узнал, что все это время под его порогом был зарыт клад и с таким трудом накопленные медяки ему банально ни к чему. Он перебирал эпизоды своего прошлого, в котором почти все чувства и надежды успели обесцениться, и из вороха иллюзий стало проступать что-то новое. К счастью, это были не внятно сформулированные мысли, в которые мог вклиниваться воображаемый демон, а бессвязные обрывки воспоминаний, направляемые разве что настроением. Шэнь Цинцю сам не заметил, как они перетекли в сон. С утра император затеял уборку. Цинцю торопливо продрал глаза, ощущая невыносимый хаос в голове и желание оказаться где-нибудь подальше. В комнате прямо из воздуха хлестал водопад, разбиваясь о каменные плиты пола. Хрустально блестящий поток шелестел и журчал наподобие защитной завесы в Водной тюрьме. Желание спать от этого как рукой снимало. — Это ненадолго. Но если хочешь, можем уйти, — сказал император с ноткой снисходительного пренебрежения. Охваченный злостью и паникой Шэнь Цинцю отвернулся и какое-то время нелепо страдал. Потом удивился: «Какого гуя этот горе-правитель не может разбить сад вокруг собственного дворца, имея такие-то возможности!», — втянулся в спор и забыл обо всем. — Это Царство демонов. Уверен, что хочешь видеть то, что здесь вырастет, появись тут вода? — посмеивался воображаемый демон. Цинцю пожал плечами: — Что посеешь, то и пожнешь. Он представил, что они с воображаемым демоном встречают утро на берегу реки, и мысленно привалился к чужому предплечью, словно это был ствол дерева, уткнулся лбом. Стало проще. — Разве? А по твоему ученику и не скажешь. — Да нет, вполне скажешь. Думаю, это я виноват, что он стал таким, — признание ошибки далось Цинцю на удивление легко. — Конечно. — Ну а кто? — Вода. Цинцю фыркнул, смысл ответа оказался для него неожиданным. — Тут скоро мебель всплывет. Все никак не привыкну, что она не растворяется, — пожаловался он. И получил в ответ короткое: — Привыкнешь. Император ликвидировал водопад, взамен накарябав своим мечом дыру на каменных плитах. Звучание стало другим, и Шэнь Цинцю совсем расслабился. — Вода тут не при чем. Проблема не в том, что он выжил, а в том, что я открыл ему путь к власти. — Ну, ты сразил всех верой в справедливый суд. Цинцю не обижался на подобные насмешки. Ему, скорее, было приятно, что его жизнь представляла для воображаемого демона кладезь потешных историй. Он подозревал, что в этом и был ее единственный смысл. — Вообще-то я надеялся, что он отомстит мне и уймется. Хотя уже тогда подозревал, что им двигала не месть. — Цинцю поморщился от досады. — Но это казалось еще одним доводом предотвратить разобщенность кланов в преддверии войны. Думал, когда я сдамся, глава Хуаньхуа на досуге задастся вопросом, как его старший ученик вернулся из Царства демонов. Не знаю, почему он этого так и не сделал… — Ты не знаешь? — уточнил воображаемый демон со смешливым удивлением. — Его мать была из Хуаньхуа, — спохватился Шэнь Цинцю. — Он что, внук прежнего главы?! И женат на собственной тетке? Хотя при таком количестве жен не удивлюсь, если он и на моей тетке женат... Цинцю обшарил императора пристальным взглядом, ища хоть какие-то общие черты. — Не похож совершенно. Может, старик дал клятву его матери перед смертью? — Холодно, — безапелляционно ответил воображаемый демон в ту же секунду, как Цинцю и сам пришел к такому же выводу. Это было бы смехотворно. Никакие клятвы не распространялись на демонических тварей. — Тогда почему? — Вот у него и спроси. Отношение воображаемого демона к императору представляло собой загадочную смесь ехидства, презрения и сводничества. Иногда Цинцю ломал голову, как такое возможно. Все-таки за воображаемого демона отвечала часть его собственного мозга. Но он искренне опасался и ненавидел Ло Бинхэ, считал его страшным и почти непобедимым противником, а воображаемый демон воспринимал его как претенциозного неудачника. Первое вызывало в нем иронию, второе — жалость. Цинцю, сколько ни искал, не находил в себе ни крупицы этих чувств. — Обойдется. Да и не важно уже. Старый пень все равно ничего бы не смог сделать. — А ты, конечно, мог? — Ну, кое-что мог бы, да, — Шэнь Цинцю стало смешно. — Например, я мог сделать так, чтобы Цинъюань не лез со своим непобедимым мечом под стрелы. Не стоило десятилетиями трясти перед ним своим разбитым сердцем. В итоге он решил, что лучше умереть, чем снова слушать мое нытье. — Может, он решил, что иначе больше вообще ничего от тебя не услышит? — невинно уточнил воображаемый демон. Когда он произносил длинные фразы, его голос начинал звучать слегка невнятно. Цинцю понятия не имел, почему. В снах было не так. Там они могли подолгу точить лясы, рассуждая, как о чем-то хорошо известном, о городах, в которых Цинцю не бывал, и о людях, которые навряд ли существовали. — Ну, как видишь, он ошибся, я вполне в состоянии ныть и сейчас. Зачем я ему навязывался?! Что он мог мне дать?! Он должен был защищать вверенных ему людей, а не нестись сломя голову в ловушку, — сказал Цинцю то, что подспудно крутилось у него в голове все эти годы. — А ты не один из них? — Не смеши, — Цинцю начал злиться. — Он мог бы убить Ло Бинхэ, мог вызволить меня или обеспечить быструю смерть, а вместо этого устроил напоследок одну из своих великодушных выходок. Как будто мне предыдущих было мало. Это из-за него я попал в дом Цю. Потом из-за него застрял там, дожидаясь его возвращения, потому что у него хватило ума дать клятву вместо того, чтобы послать меня лесом. В итоге он умер, пытаясь доказать мне свою преданность, а доказал только, что даже с этим скотом у меня и то больше общего — он хоть чему-то научился за эти годы... — Подметать тоже ты его учил? Вода утекла, оставив лишь сырость в неровностях камней, и император, обходя помещение, лениво выпинывал в пространственные порталы не унесенный потоком мусор: брошенные полотенца, ненужные вещи, украшение для волос, которое Цинцю принес на себе из сна… Зрелище было своеобразное. — Да, — признал Цинцю, забавляясь нелепостью своего ответа, примерно так с ним разговаривал воображаемый демон. В отличие от него, Цинцю тут же пустился в объяснения: — Когда он сказал, что никого сюда не пускает, я думал, он преувеличивал. Как оказалось, нет. Он никому не доверяет. Только проявляет это странно. И возможности своего меча использует как идиот... Император наковырял окна, из которых задувал сухой горячий ветер. Шэнь Цинцю грызла зависть. Если бы Сюя мог так резать пространство, он бы для начала обезопасил пограничные земли и превратил Манчжурскую степь в рисовое поле... Ну хотя бы в помещении стало свежо и приятно. Цинцю потянулся и решил от нечего делать помедитировать. Отсутствие свободы не давило на него. В сущности, ему даже скучно не было. Весь день он пребывал в приподнятом настроении, а потом разбитая мозаика реальности как-то сама собой сложилась в логичную картину, и Цинцю понял, что означала его вторая жизнь. Разгадка крылась в том, что все это время император видел в нем не его. Не ему изменял. Не его пичкал едой. Не с ним падал в оргазм. Он просто представлял на его месте фальшивого Шэня, а когда Цинцю выходил из роли, — злился и старался загнать его в рамки. Уверенный, что императору больше нечем его удивить, Цинцю охренел, как в первый раз. Он закрыл глаза, и ресницы слиплись от непролитых слез. Конечно, в их отношениях была колоссальная разница: император не убивал его, потому что не хотел, Цинцю не убивал его, потому что не мог. Но все же это было фантастической оплеухой его самомнению. Оказывается, Ло Бинхэ воскресил его не потому что хотел отомстить или воспользоваться его навыками, а потому что он внешне похож на другого человека. Не имело значения, как он жил и что думал об императоре. А его потуги проявить мужество, когда он не стал отсиживаться под крылышком у фальшивого Шэня, должно быть, были и вовсе смешны. В конечном счете мерзавец ничем не рисковал, предлагая ему остаться. Если император не просто не прочь его поиметь, а всерьез налаживает с ним отношения, конечно, он не станет нападать на пик... Цинцю чувствовал себя ничтожеством и в то же время не понимал, почему он все еще зависит от мнения Ло Бинхэ. Ведь все это уже было для него пройденным этапом. — Интересно, долго это еще будет продолжаться?! — истерично подумал он. — Это будет продолжаться ровно столько, сколько ты сам захочешь, — ответил воображаемый демон, и отсутствие тепла в его голосе воспринималось как пощечина. — Ты-то вообще говорил, что он меня любит, — ответил Цинцю с мрачным злорадством. — Ты ошибся. — Ага. Конечно. — Но это же все объясняет! Его поведение. То, что он ничего обо мне не знает. — А лучше всего это объясняло местами прорывающееся уважение и аккуратный заботливый секс: император просто вел себя так, как хотел бы себя вести с фальшивым Шэнем, но думать об этом было особенно противно. — Ну скажи, в чем я не прав? — В том, что нуждаешься в объяснении. Такой ответ, больше похожий на издевательство, окончательно разозлил Шэнь Цинцю, и он объявил бойкот всему демоническому роду, включая воображаемого демона.