Зависимые

7 месяцев спустя.

Лёгкий летний ветерок на территории графства Уилтшир становился похож на холодный зимний, сдувающий всё на своём пути. Хоть ночью здесь было немного холодновато, если прийти не в тёплой одежде, но вид, который открывался здесь на звёздное небо, того стоил. Стоил ощущений холода, пробирающегося под кожу. Звёзды здесь светились особенно красиво и будто бы всегда собирались именно на этом месте… Над могилой Драко Малфоя, который больше никогда не сможет встать на то же самое место, что и Астория Гринграсс, и взглянуть на звёздное небо, любуясь красотой. Забавно. Астория буквально ненавидела себя за это чувство, когда она каждый день приходит на его одинокую могилу, устроенную рядом с берегом на море, и смотрит в даль, чтобы только не глядеть на выгравированные аккуратными буквами его имя на камне. Но букет из двух белоснежный роз не мог позволить себе долго ждать, чтобы примкнуть к назначенному ей месту. Она с пустыми глазами сделала шаг вперёд и бережно положила цветы у могилы, опускаясь на корточки и на этот раз останавливая взгляд на камне. Прости меня, Драко… С этим предложением, которое она смогла произнести только про себя, а не вслух, она почувствовала, как по щеке скатывается очередная слеза, которая теперь казалась привычной для её глаз, пока она чувствовала на себе вину смерти Драко. Когда-то она обещала себе не плакать. Когда-то, когда её интересовала стойкость макияжа, а не затуманенный взор зрения. Когда-то в прошлом. Теперь этого нет. Ничего из её списка интересов. Они запачкались смертью Малфоя и кровью на его светлых, почти белых волосах. Серебристых или, точнее, платиновых. Испачкались и исчезли с её прошлого как его волосы, так и список. Сельвин должен был убить грязнокровку-Грейнджер, но зелёный луч смерти попал в Драко, когда он попытался притянуть к себе ее и откинуться назад. Тогда Пожиратель двинул рукой, чтобы Авада не попала в пустое место, а всё-таки в свою цель, палочка в руках дрогнула от того, что он был наполовину парализован, и попала в Малфоя. Она в тот момент будто бы была парализована и понимала, что мгновение — и может совершиться роковая ошибка. И самое тяжёлое было — наблюдать за всем этим, понимая, что ничего нельзя будет сделать против Пожирателя смерти, который был уже почти полностью обессилен, пока мракоборческий состав не пришёл за ним. Гринграсс же пришлось бежать от этого проклятого места. Бежать как можно дальше, чтобы никто не увидел и не заподозрил её. Она не стала ничего скрывать от родителей, как это делала всегда. Хотела кому-то выговориться об этом случае, хоть и дрожащим голосом, чтобы услышать решение этой проблемы. Но самое главное не выговориться, а именно услышать решение, которое в её голову не приходило. Отец был удивлён и рассержен, а мать с каменно-презрительным взглядом смотрела на дочь, не зная, что и сказать. Они оба правильно делали, и Астория это прекрасно понимала и благодарила за то, что несмотря на это её родители всё-таки не стали от неё отворачиваться и помогли ей справиться со всем. Через день мракоборцы пришли к ним в дом, говоря, что Грейнджер видела Асторию в тот день с Сельвином, который теперь в Азкабане проводит дни и ночи, наверное, проклиная ещё больше семью Гринграсс за то, что связался с ними. Она и рассказала, что Астория сама всё это устроила. Родители и сама Астория, конечно же, это отрицали, говоря, что в тот самый день был сочельник и они его отпраздновали в кругу семьи. Перед этим же, конечно, им некогда было праздновать Рождество, вместо этого отец попытался помочь дочери прийти в себя и скрыть от чужого взора каким-либо образом это воспоминание, словно запечатывая его в сознании. Астория все ещё помнит, как она просила, чтобы ей стёрли память, удаляя из неё именно это воспоминание, но Эдвард уверял её, что это слишком опасно и он не может удалить их, не касаясь других воспоминаний, что оставят если не огромные подозрения, когда авроры будут копаться в её голове, то неисправимый след. Прямо в Рождество, пока все веселились и радовались, Астория плакала, иногда задыхаясь от того, что не плачет в голос, и в следствии этого ей начинает не хватать воздуха. Она понимала, что это всё было перебором. Угрызение совести с тех пор не оставляло покоя, и она была уверена, что это пассивное состояние продлится до конца её дней. Закончится только тогда, когда проклятье возьмёт верх. А пока даже её старшая сестра, Дафна Гринграсс, ничего не знала о ней. Не знала о том, что на самом деле произошло в сочельник, и так и не узнала о проклятии, которому подвергнется уже скоро Астория, которое послужит «подарком» её шестнадцатилетию. Подарок, который погубит Асторию, а перед этим изолирует ото всех, заставляя сомнениям людей вспыхивать каждый раз, когда озвучивали её имя. Она не была в курсе дел, кроме тех, которые слышали и знали все остальные сплетники и писатели «Пророка». Родители ей ни слова не сказали, поэтому Дафна думала, что смерть Малфоя её погубит… И она оказалась права. Его смерть погубит Асторию. Уже погубила. Всё из-за этой чёртовой-Грейнджер, которая так и не умерла там… Астория застыла на месте, поддаваясь внезапному перехвату дыхания и колотящемуся сердцу, выбивающемуся из груди. Голова вдруг закружилась от нарастающего тошнотворного порыва, а кровь будто прилипла к вискам вместо того, чтобы, как обычно, стекать по жилам. Она чувствует сейчас то, что никак не возможно… — И ты ещё смеешь приходить сюда после того, что сделала? Невозможно… Ком застрял в горле, но Астория его всё-таки попыталась проглотить, вставая с корточек, поправляя тонкое чёрное платье и оборачиваясь лицом к той, которую она однажды хотела всем сердцем убить, пронзая смертоносной Авадой. А теперь чувствовала, как Грейнджер алчно желает её смерти за то, что случилось с Драко. За то, что случилось с тем, кого уже нет в живых. Какая-то часть побаивалась Грейнджер, даже просто не смотря на неё и ощущая злость, а какая-то стояла неподвижно с каменным лицом и пустыми глазами. Она просто-напросто уже не знала, как реагировать. Не знала, реагировать ли? Стояла неподвижно с распахнутыми глазами и застывшей на щеке соленой каплей. Астория наконец подняла глаза, всматриваясь в её ожесточённо-холодное лицо, напоминающее убийцу. Грейнджер приблизилась на шаг, а Астория, сама того не замечая, отдалилась на шаг. Грязнокровка снова приблизилась, а она отдалилась, и Гринграсс поняла, что это не остановит Грейнджер. Не остановит, потому что она продолжала приближаться, а Астория теперь стояла, глядя ей прямо в глаза. Ей больше некуда отдаляться. В какой-то момент она поняла, что Грейнджер настолько близка, что на секунду Астория смогла всмотреться в её красные от слёз глаза, но как только она это сделала, то ощутила, что Грейнджер одной рукой толкнула её, и она упала на землю, врезаясь затылком в уголок камня с выгравированным именем Малфоя. Острая боль пронзила её голову и она закричала так сильно, что, наверное, все, кто даже спят, её услышали несмотря на то, что это место отдалено от большинства глаз и ушей. Почти что заброшенное. Затем сразу же Астория почувствовала, как её тело парализуется, а ноги и руки смыкаются, и кричать уже становилось невозможным. Кровь, стекающая с затылка, слипалась с тёмными волосами и с зелёной травой под Асторией. Она была обессилена. Ничего не могла сделать. Это плохо. Ужасно. Кроме адской боли, превосходящей её болевой порог, Астория чувствовала, что сейчас с ней произойдёт то, чего в этот момент меньше всего ожидала. Возможно, Грейнджер убьёт её, пока Астория не может пошевелить хотя бы кончиком пальца. Гринграсс увидела то, как Грейнджер кровожадно садится на корточки рядом с нею и из-за спины достаёт острый кинжал, начищенный до блеска. Если бы Астория могла хоть мышцей лица пошевелить, то на нём бы сейчас застыл дикий ужас от этого безумия. Но, возможно, он застыл в расширенных зелёных глазах девушки. Мерлин, что она хочет с ней сделать? У Астории будто резко заколотилось сердце, а потом так же резко остановилось сразу после того, как она увидела, что Грейнджер поднимает над телом Гринграсс кинжал. — Это тебе за Драко, — хладнокровным голосом проговорила Грейнджер, со всей силой и быстротой вонзая кинжал Астории прямо в живот. Мерлин видит, она кричала, когда острый конец кинжала попал ей прямо в живот, доходя до внутреннего органа, расшивая кровеносные капилляры и заставляя их забрызгать всё, что находилось поблизости. Сильно и раздирающе. Её же крик зазвенел у неё в ушах, так и продолжая звенеть, но Грейнджер и глазом не моргнула. Она была парализована и не могла даже пискнуть, но почему тогда свой крик она хорошо услышала? Либо она сошла с ума от шока и не понимает, когда кричит, а когда не шевелит даже языком, либо же это из-за парализованного состояния. Но она знает точно: ей невыносимо больно и она готова сделать всё, чтобы больше не чувствовать эту адскую боль, пронизывающую каждую её клетку. Ужасная боль каждой секундой новой волной охватывала её с ног до головы, заставляя чувствовать, как внутренности разрываются от всего, что происходит сейчас с нею. Казалось, что сожжение заживо будет сопровождаться меньшей болью, хотя Астория бы всё отдала, только чтобы умереть прямо в эту же секунду. Это было чем-то слишком мучительно-адским. Всё тело охватила настоящая предсмертная агония, разрывая всё, что находится внутри. Вскоре поспел ещё один удар ножом, такой же сильный и жестокий. Астория не могла удерживаться больше. Это было адом. Чем-то, что не каждый второй ощущает и не каждый первый делает. Грейнджер начала ускорять темп, всей дикостью и безумностью продолжая вонзать свой окровавленный кинжал в тело Гринграсс, пока она ощущала наполнение крови в её ротовой полости, будто первая вырезала хранилище всей крови, что только есть. Астория захлёбывалась в этой крови во рту и понимала, что самостоятельно не сможет открыть рот, чтобы выпустить рвотный кровавый порыв, но без этого она может, как минимум, через пол минуты задохнуться. Через мгновение алой вязкости вкуса железа, растирающегося у неё на языке, стало намного больше, и она начала сама вытекать изо рта, стекая по уголкам её губ, а затем и на щёки, пока дикая боль от вскрытия живьём её тела сгорает от ада. Гринграсс видела, как Грейнджер обезумела. Видела, как с каждым новым ударом её уголки губ поднимались всё выше и выше, образуя дикую улыбку, от которой так и веет самой настоящей кровожадностью. С каждым новым врезанием клинка в её тело, которых, казалось, было больше десяти раз, Астория чувствовала, как её тело дёргается из-за резкости вонзания, хотя по сути оно должно быть парализованным, но это на данный момент это последнее, на чём она может сосредоточиться. И каждый раз, когда Астория пытается на чём-то сосредоточиться, сразу же понимает, что не в состоянии это сделать. Всё её тело и органы разрывались, делясь на огромные куски мяса. Ей казалось, что нож добрался не только до конца печени или желудка, которые она распотрошила в мелкий прах, но и до конца всех внутренностей. И кажется… она чувствует, что у неё что-то внутри сломалось. Что-то, что до этого момента было крепким… Это позвоночник. Грейнджер сломала ей кость спинного позвоночника, срывая вместе с ним и спинной нерв, отчего по телу словно ударила молния, разрывая все последующие нити нервной системы. Её голова безвольно, словно оторванная от шеи, откинулась в сторону, наблюдая за тем, как вся зеленая трава и две белоснежные розочки покрываются алой кровью, пока её крик, звучащий где-то в её голове, оглушал её же разум. Она чётко, но в тоже время непонятно чувствовала, как Грейнджер надавливает на её внутренние органы, доставая недоступные места всё тем же ножом, передвигая их с места на место, разрывая при этом их связь, без которой человек в считанные секунды может умереть. Это длилось не так долго, но для Астории все эти кроваво-адские секунды были настолько длинными и медленными, что хотелось поскорее умереть от этого клинка. Пускай хоть от руки этой грязнокровной суки, которую Гринграсс всей душой проклинает. Проклинает всем своим сердцем, которого вскоре не будет, когда эта чёртова тварь захочет и его изуродовать. Она пыталась терпеть, очень. Дожидалась, пока не умрёт, зная, что вот оно, время исполнения цели проклятия пришло, и оно досталось ей таким мучительным, что этот подобный вариант никогда бы ей в голову не пришёл. Грейнджер вырвала из изуродоного тела клинок, заставляя её чувствовать ещё большую боль, и поднесла своими кровавыми руками его ей к лицу, показывая Астории. Сердце уже разрывалось от того, что Гринграсс видела, как остатки кусков изуродованного её же внутреннего мяса остались на поверхности кинжала, а алая кровь стекала по нему, приземляясь прямо в лицо девушке, пока она даже зажмурить глаза не может, чтобы не видеть весь этот ужас, что сотворился с её телом. Сейчас Астории даже показалось, что Грейнджер хочет вонзить этот нож прямо ей в лицо, попадая в глаза и ослепляя их после того, как вырванное глазное яблоко приземлится на землю, стекая слизью и кровью. Грейнджер, как Астория угадала, занесла над её головою нож, и Гринграсс подготовилась к счёту. Один… Она хочет зажмурить глаза, но все попытки бесполезны. Сейчас она вонзит его и Астория больше никогда и ничего не увидит… Два… Она сильнее попыталась зажмурить глаза, но и эта попытка оказалась провальной. Молить Салазра было бесполезно — он будет разочарован, узная, что чистокровная волшебница подвергается таким издевательствам грязнокровки. Боже, она не в силах больше держаться… Она чувствует, как кончина пробирается к ней… Нож начинает по чуть-чуть опускаться с крепко держащей хваткой грязнокровки… Три… Верхняя часть тела Астории сама с собой поднялась, встречаясь лицом с клинком, после чего почувствовала, как остриё ножа вонзилось в её глазницу, и она больше ничего не увидела, кроме тьмы. Темнота. Ничего больше. Астория почувствовала, как холодный пот стекает по телу, прилипая к тонкой ткани ночной сорочки, пока сердце бешенным ритмом колотилось по рёбрам. Вдруг её глаза пронизываются острой и резкой болью, но не настолько, как секунду назад. Не настолько, как… Мерлин, она только сейчас почувствовала, что сидит в своей постели, вся напуганная до смерти, прикрывая одной ладонью своё лицо, а другой придерживая живот, который, как оказалось, не то что не просветился, раскрывая вид на изуродованные органы, а даже не кровоточит. В глазах всё ещё мутнело, и зрение… здоровое зрение не могло привыкнуть к данной темноте в комнате, но по крайней мере оно хотя бы было. Господи, её дыхание всё ещё сбивалось, а руки дрожали. Астория рухнула снова на кровать, закутываясь тёплым одеялом и жмурясь калачиком, пытаясь дать себе понять, что это всего лишь неприятный… страшный сон. Пытаясь дать понять, что это неправда и что она больше никогда эту иллюзию не увидит. Но из головы не могло выйти то, как в этом сне всё было правдоподобно, что сейчас, если подумать, это может сравниться с реальностью. От этой мыли она лишь сильнее сжалась, пытаясь не прикрывать веки, чтобы больше никогда не видеть этот сон, и от этого страха её живот и вправду начинал крутить, взбалтывая внутренности. Гринграсс ужасно хотела их прикрыть, ведь её глаза сейчас неестественно напряглись, но она ужасно боялась через мгновение провалиться в адский сон пыток. Теперь она понимала, почему не могла сразу умереть и почему могла изредка издавать крик, учитывая то, что она была парализована, ведь во сне всё возможно, там нет каких-либо ограничений. К счастью, на комнату было наложено оглушающее заклятие, поэтому родители и Дафна не проснулись от её криков. Теперь она с ужасом допускала мысли о том, что, возможно, это её проклятие — понемногу сходить с ума, пока не умрёт окончательно от жутких снов, вызывающих у неё судороги и тошноту. Сначала Астория думала, что её проклятие состояло в том, чтобы каждую ночь страдать от простой рвоты, а затем и кровью, ведь именно это с ней и происходило последнее время. Она часто задерживалась в туалете над унитазом, выблёвывая всю скопившуюся кровь в организме, что должна была выйти наружу. Но сейчас она искренне удивилась своей наивности. Её медленный конец не может удовлетвориться такими примитивными методами. Теперь она знает, как будет страдать от проклятия — мучится от жуткой боли, попадая в агонию, а потом просыпаться в напуганном состоянии. И так каждую ночь. Каждую, пока не придет конец. Астория вдруг встала с кровати, засовывая свои ноги в домашние мягкие тапочки на невысокой подошве, и, глубоко вздохнув, поплелась в сторону выхода. Она почти без единого звука открыла и закрыла дверь и на цыпочках поплелась в сторону кухни. Горло будто скручивало, а жажду от этого становилось всё сложнее не замечать или утолять, а после этого… о нет! Снова это ощущение. Снова она чувствует тошноту, пронизывающую глотку. Быстро спускаясь по ступенькам вниз, Астория отчаянно держалась за перила, чтобы не упасть в обморок от шока или же не выблевать прямо здесь, на ступеньках. В собственном доме можно было чувствовать себя в безопасности, но что-то подсказывало, что, где бы она ни находилась, смерть обязательно придёт за нею. И вдруг она удивилась, насколько быстро её тошнотворный позыв утих. А если точнее, начинает утихать. Снова мысленно возвращаясь к этому сну, у неё было плохое предчувствие, что он, определённо, что-то должен был значить. Не только то, что её одолеет проклятие, но и то, что это случится очень скоро. Знать бы когда. Мысли постоянно, каждую секунду возвращались ко сну, удивляясь не только к причине, почему он ей снится именного сегодня и почему он был таким реалистичным. Салазар, да он был настолько реалистичным, что она и до этого момента могла представить холодное и жестокое лицо Грейнджер, которая безэмоционально совершала все эти кровавые извращения, будто для неё это что-то обычное. Убивать людей. Издеваться над телом, нанося физические увечья, вырезая все органы и части, будто казалось ей привычным. Мерлин, это ужасно. Она приблизилась к кухонной двери, дотягиваясь до ручки, но остановилась, не открывая дверь, услышав голоса: — И как скоро это может произойти? — мать Астории была напугана и обеспокоена. Эта постоянная взволнованность, не должная быть ей привычной. Гринграсс отдёрнула свою руку от двери, чтобы услышать хоть какую-то часть разговора. Каждый раз, когда она проходила мимо уединённых родителей, они постоянно утихали, заводя тему о других вопросах, чаще всего они говорили о будущем Дафны и Астории, у которой точно его не будет. Это бессмысленно. — Я не знаю, Лорен, ты сама понимаешь, что рано или поздно это случится, — мучительно-усталым голосом проговорил её отец. Он устал. Потерял надежду, которой и не было. Её желание подслушивать разговор родителей резко пропало, вместо этого ей теперь хотелось с ними поговорить насчёт всего этого. Нужно всё выяснить, расставляя все точки над «i». Что-то, что нужно было сделать ранее, но всегда откладывалось до последнего, и сейчас этот последний момент настал. Гринграсс резко дёрнула ручку двери, бесцеремонно заходя. — Пап, мам, — она оглядела их лица в поисках хоть малейшей лишней эмоции. — Ты не спишь? — как Астория ожидала: родители будут себя вести так, будто ничего страшного не произошло. Будто они ни о чём серьёзном не разговаривали. Иногда ей даже кажется, что они пытаются показать Астории, что её и не ждёт никакая смерть в шестнадцать лет, даже зная, что она все прекрасно понимает. — Я только проснулась. Пришла за водой, — Астория направилась вперёд к столу, за которым сидели её родители, взяв кувшин, она подошла к серванту и достала оттуда тонкий стакан, после чего дрожащими руками принялась наполнять его кристально чистой водой, пока он не наполнится до края. — Почему эльфам не сказала? — на вопрос отца Гринграсс чуть ли не подавилась водой от осознания того, что им так нравится обсуждать вещи за её спиной, которые её касаются больше всего. На самом деле ей просто хотелось выпить воды, в это время она даже побоялась сказать хоть слово из-за твёрдого давления на горло и решила немного прогуляться, не беспокоя эльфов. Но это всё было слишком утомительно рассказывать и объяснять, поэтому она лишь пожала плечами. Она опустошала стакан до дна, пока не заметила пристально-задумчивые взгляды отца и матери, направленные на неё. От этого ей стало не по себе. Не по себе настолько, насколько человек может чувствовать себя в совершенно выдавленном состоянии. Состояние, когда понятие того, что внутренние органы выдавливаются изнутри, пытаясь выжать все, что есть, доходя до предела, но только делая процесс хуже, а не лучше, как предполагалось. Состояние, когда организм самостоятельно пытается избавить тело от мучений, но только ухудшает его состояние. И это понимание не сразу приходит, а постепенно, в самых неожиданных ситуациях. Любое действие может привести к следующему расщеплению, а самое угнетающее в этой ситуации — сам человек не может предугадать, когда и в каких обстоятельствах произойдёт следующий этап. — Я… — Астория всмотрелась в панорамное окно, где множество звёзд всё ещё озаряли тёмное небо, и этого, наверное, было достаточно, чтобы почувствовать последние прелести жизни. — Я хочу умереть, — неожиданно для себя произнесла Астория, после чего как ни в чём не бывало продолжила пить воду под недовольным взглядом отца и отчаянным лицом матери. Этот стакан всё ещё не опустошён. — Астория, что ты… — Прошу, не пойми меня неправильно, — она отложила посуду, глядя на отца, который в был недоумении. Сейчас он рассердится, ведь она говорит глупости. — Это проклятие… оно меня не просто убьёт — оно убивает медленно и мучительно. Со мной происходят странные и неприятные вещи… — она закусила губу, понимая, что не должна была всего этого говорить, но раз уже сказала, так она доведёт своё слово до конца, не упоминая, только сон, который ей приснился. — Я начинаю часто болеть, слабею, быстро устаю — и это ещё не всё, скоро будет хуже… Поэтому смысла нет, — она утихла от нехватки воздуха и слов, которых не успела подобрать заранее. — Не смей так говорить, слышишь? — Эдвард подошёл к дочери и коснулся её плеча, глядя на неё сверху вниз, тем временем как она подняла голову, чтобы не отрывать зрительный контакт, хотя так хотелось. — Мы в поисках другого выхода, — он старался говорить мягко, но получалось достаточно жёстко для того, чтобы переубедить Асторию в её собственном желании. — Какой в этом толк? Лучше бы я тогда не убегала и побыстрее бы… в Азкабане скончалась. Азкабан казался лёгким выходом, которого ей сейчас не хватало. Самоубийство — как вариант, но самый худший из всех, родителям от этого будет только хуже. Она не суицидница. Она дорожит жизнью и ее последними секундами. Это не в её… Голова снова начинает кружиться, а Астория пытается удержаться об стол до побеления костяшек пальцев. Звуки начали постепенно оглушаться, после чего противный звон раздался по барабанным перепонкам, снова оглушая. В глазах помутнело, покрывшись прозрачной пеленою. Гринграсс почувствовала, как на языке вода начинает приобретать вкус железа и её рот понемногу наполняется этим веществом. Снова кровь, желающая выйти наружу. Её тошнит. Непослушные ноги начали подрагивать, а уже давно дрожащие руки теребили волосы, переходя на более резкие движения, погружаясь в выглаженные распущенные пряди волос. Она ощущала касания отца, который придерживал её, чтобы та не рухнула на пол, а мать подходила и что-то говорила, но Астория её не слышала. В ушах звенит ещё громче, пока остальные звуки утихают. Сейчас не было времени думать о прошлых случая, перед тем как она теряла сознание, были ли они хуже или терпимее этого раза. Она могла только вспомнить, что подобное с ней случалось и не один раз. Веки начали прикрываться, как бы она их не пыталась удержать. Никак не получалось. Она боролась до конца с этим и понимала, что если в этот раз она она не справится снова со своим обмороком, то, возможно, она больше никогда не увидит отца и мать. Больше никогда не услышит голос Дафны и писклявый, но столь привычный голос домовиков. Понимает, что дальше всё — конец. Пора погрузиться во тьму и поблагодарить бога за то, что её смерть не такая, как во сне, иначе бы она мечтала умереть намного раньше.

***

— Со мной всё нормально? — Гермиона с поджатой челюстью смотрела исподлобья на целительницу из больницы «Святого Мунго», которую едва знает. Тяжёлый запах лечебных зелий бил в нос, и самое отвратительное то, что Гермиона это знает, даже не вдыхая его. Она уже привыкла. Целительница сначала что-то записывала на пергаменте, после чего ответила Гермионе: — Вы видите покойного человека… — она немного помедлила и начала пристально смотреть на девушку, изучая её выражение лица, будто пытаясь прочитать мысли. — Это не нормально. — Уже нет, — она ещё сильнее поджала губы. Снова. Снова эти слова, которые вонзали ей нож в сердце. Снова ей говорили всё, что считают «правильным и нужным». Снова ей напоминают о том дне, когда Драко… Драко не умер. Нет. Она это знала. Гермиона сама его видела. Каждый раз окружающие напоминали ей, что Драко умер, с тех самых пор, когда она попала в эту больницу, а именно на пятый этаж этого здания под названием «Недуги от заклятий», где её признали больной на всю голову. Каждый раз, глядя на Грейнджер, они одним своим взглядом ей вбивали это в голову, чтобы девушка не занималась самовнушением, обнадёживающим весь мозг. Гермиона так и не доучилась в Хогвартсе и не сдала экзамены, к которым так готовилась. Даже если бы не попала в психиатрическое отделение, которое всегда было отделено от других частей больницы Святого Мунго, чтобы остальные пациенты были в безопасности. Забавно. Они считали, что с её психикой не всё в порядке и что у неё галлюцинации, даже Макгонагалл не стала отрицать это, когда решила сдать Гермиону в центр, говоря, что это для её же блага. Все учителя так говорили, а ученики и вовсе держались от неё подальше в начале второго триместра. Когда Гарри и Рон узнали о том, что Гермионе поставили диагноз «психически больна» и её должны отправить в больницу, их злости не было предела. Больше всего они были не согласны с этим решением, учитывая то, что с Малфоем всё покончено. Они так думали. Её друзья: Гарри, Рон, Джинни, Невилл, Полумна и Пэнси постоянно её навещали. Они были единственные, кто посещал её несмотря на то, что визиты с психически больными людьми крайне опасно сказываются на собственном ментальном здоровье. Ещё одна чушь. Она ценила их старания, даже когда Пэнси и Джинни пытались уговорить целителей, создавая конфликтные ситуации, после чего начала вмешиваться профессор Макгонагалл, и ей хоть иногда разрешали видеться с друзьями. Пациентам не разрешалось часто и далеко выходить на улицу, дабы они не сбежали, а Гермиону вообще будто на цепи держали, хотя были и настоящие неуравновешенные люди, которые могли причинить огромный вред. Однажды одна девушка лет двадцати пяти чуть ли не убила Гермиону, прорезая её кожу заклятием «диффиндо». Она каким-то образом смогла украсть палочку у целительницы. Поэтому им не давали волшебные палочки. Считали, что это слишком рискованно. И это действительно опасно, но Гермиона была не из тех. Гермиона не психически больная, у которой одни галлюцинации. Она действительно видит Малфоя рядом с собой. Он ничего не говорит, но выглядит таким живым. Будто те же глаза, тот же взгляд, улыбающийся только Гермионе. Они даже обнимались. Она абсолютно точно ощущала его касания. Эти телесные прикосновения были другими, но такими похожими на настоящие. И каждая секунда, проведённая с ним, была такой короткой, но такой ценной. После того, как он снова исчезал, у девушки начинался стресс и истерика, будто осознание того, что Драко мёртв, только что проникало в её разум, и это отвратительное чувство. В это время Гермиона словно просыпалась, покидая умиротворение. Это как умирать заново. Бесконечно погружаясь в пламя, понимая, что тело ни за что не сгорит до конца, а будет перевосстанавливаться, дабы снова почувствовать адскую боль. Она чувствовала — это ощущение не покинет её никогда. Целители постоянно пичками её противными зельями, которые, по их мнению, должны помочь. Гермиона не знала, смогли бы они послужить по назначению или нет, потому что она каждый раз вызывала рвоту, чтобы зелье не попало в организм, а когда целители расслабляли свой «надзор» над нею, выливать зелье стало намного легче. Да и тем более эти методы «очищения» организма были магловскими, они не так сильно контролируются. На последних беседах Гермионе приходилось постоянно обманывать целителей, чтобы её, спустя шесть месяцев, наконец-то выписали. Это давалось проблематично, но помогло, в конце-то концов. Она признала, что Драко умер. Но, Мерлин видит, она так не считала. Она всё ещё видела его. Меньше, но видела. Он постоянно отдалялся от неё, а Гермиона постоянно пыталась ухватиться за него, как за спасательный круг. Спасательный круг её жизни. — Мне жаль, — Гарри с опущенными глазами сидел у койки Грейнджер. Девушка с широко расширенными глазами в лежащем положении смотрела на белый потолок больницы, вдыхая в себя запах лечебных зелий. Гермиона не могла точно сказать: тяжёлое, но уже не «больничное» дыхание исходило от Гарри или от Рона, сидящего с другой стороны от девушки — они оба очень устали. Устали от всего этого. Устали вдвойне, за подругу. И Гермионе жаль — она не хотела причинять боли друзьям из-за своего состояния. — Это я виновата, — тихо, почти шепотом. Настолько, что собственный голос казался неестественно тихим. Беззвучным. Похороны прошли месяц назад, а Гермиона будто сейчас, в больничной палате, проходит их. Преодолевает. «Она в больнице, потому что больна. Сильно больна», — эта фраза словно издалека и из чужих уст доходит до неё, но у неё хватило понимания, чтобы сообразить, что это её воображение доносит до мозга данное предложение. Только и всего. — Нет, — непривычно спокойный или же просто тихий голос Рона доходит до её слуха. Гермиона посмотрела на него, вглядываясь в бледное лицо друга, и понимала, что веснушек на нём стало меньше. — Ты ни в чём не виновата. — Я поступила неправильно, — её ресницы задрожали, наверное, впервые за тот промежуток времени, что друзья с ней рядом. Они рядом. Они, её лучшие и самые любимые друзья. Она им за это благодарна. Несказанно. Настолько несказанно, что сейчас молчит. — Ты не знала, — Гермиона посмотрела на Гарри, который, наконец, поднял на неё изумрудные глаза. Изумрудные, как тот луч заклятья, который… Она на мгновение прикрыла глаза, позволяя соленой капле скатиться по её щеке, падая вниз. Слишком мокро, что кажется преувеличенным. Так мокро, как все её слёзы, пролитые за него. За Драко. — Спасибо. Грейнджер моргнула ещё раз, понимая, что накопившиеся слёзы просто так не исчезнут, не проскальзывая с нижних ресниц. Она им благодарна. Гермиона благодарна Гарри и Рону. Они рядом, с нею. Они её всё. И они заслуживают большего, чем нездоровую подругу, страдающую хандрой. — За правду? — подал голос Гарри, дотягиваясь до её руки, и Гермиона поняла: его руки тёплые. Тёплые настолько, насколько его сердце может быть. Тёплые настолько, насколько могут согреть не только руки девушки, но и душу, что уже не в состоянии отзываться. Он согревает, и Гермиона благодарна за это. — За то, что вы рядом, — после этих слов она почувствовала лёгкий, но такой согревающий поцелуй в её мертво-бледную щеку, а затем — руки, обнимающие её. Сегодня, в день своей виписки, Гермиона после шести месяцев пришла проведать могилу Драко. Знай его родители об этом, они бы отправили Гермиону на тот свет. Она только один раз видела их лица — в школе, когда они пришли повидать мёртвое тело сына. Когда Гермиона попала им на глаза, то ненависть и презрение в её сторону мог разглядеть и слепой. Она понимала их. Оправдывала. Ей было жаль. Они потеряли единственного сына, который любил их так сильно, что готов был на всё. Люциус и Нарцисса любили его так же. Гермиона знала это. Она видела их шокированными в тот день, растерянными. Нарцисса кричала, плакала. Люциус, будучи не в самом лучшем состоянии, обвиняя во всём учителей и директора, чуть ли не разнёс всех в школе, но всё-таки смог вывести свою супругу из здания, обнимая за плечи. Они ненавидели Грейнджер, зная всё. Его родители знали, что Гермиона и Драко были как-то связаны, и знали обстоятельства его смерти, поэтому и ненависть к девушке не могла не вспыхнуть в них. Грейнджер стояла у могилы их сына, зная, что, попади она им на глаза, они немедленно убьют её, и всё равно не могла винить себя. Это всё из-за неё. Она сама себя не понимала… Драко не умер, и она в этом была уверена, но иногда чувство агонии просыпается в ней, убеждая в обратном. …И, наверное, никогда не поймёт. Сейчас Гермиона была всё в том же состоянии. Всё так же опустошена, обессилена и разбита на мелкие острые куски. Она не могла не прийти сюда. Очень хотела и сделала это, прежде чем вернуться. Несмотря на то, что прошло семь месяцев со дня смерти Драко, у Гермионы все равно будут скатываться с глаз слёзы. Всегда будут. Она стояла у могилы и неотрывно, со слезами на глазах смотрела на камень с выгравированным именем, пока ветер непрерывисто дул ей в лицо, развивая непослушные волосы. Драко Малфой. Мерлин, даже само имя читается сложно. Болезненно сложно, настолько, насколько болезненно сложно произносить его. Она никогда ещё после того рокового дня не произносила его вслух. Когда гаснут огни… Мы сияем в темноте… Мы зажигаемся от искры… Мы — свет, который никогда не гаснет… …Потому что сейчас ты со мной… Она повторяла каждый раз эту песню у себя в уме, но больше ни разу вслух. Гермиона обещала, что споёт её, если только Драко споёт с ней вместе. Это песня больше никогда не соскользнет с её уст без сопровождения того, кого она любит. Она подошла ближе к могиле, и из её рук выскользнула красная роза — единственная, которую Гермиона принесла. Красная, как кровь, которая испачкала его руки, волосы и самого Малфоя, когда он связался с Грейнджер. Её кровь. — Я никогда не принесу тебе два цветка, — она шепчет настолько тихо, что сложно будет услышать любому другому человеку, находящемуся рядом с ней, но для неё это уже привычный голос. Привычный тихий или вовсе беззвучный голос. Слёзы снова начали стекать по бледной и изможденной щеке. Она просто плачет. Привычно плачет. — Ты не умер, я это знаю. Никогда она не принесёт ему два цветка. В жизни не сделает этого. Он не умер, она это знает. Гермиона подняла глаза на луну и последний раз изучила её серебристое свечение, падающее на могильный камень, после чего развернулась и сделала два шага, сжимая в руках зеркало формы полусердца. Её разбитого сердца. Она взглянула с надеждой в него сотый раз в день, но затем тут же положила его в карман после того, как увидела своё изможденное лицо. Только своё лицо. На мгновение, всего на мгновение она приостановилась, замирая там, где остановилась. Сердце будто бы забилось сильнее и быстрее, а дыхание приостановилось на целую вечность. Снова колотящее, но прекрасное чувство, которое она хотела продлить навсегда. Она снова живёт. Это значит одно… Он здесь… — Драко, — тихо прошептала она, оборачиваясь в сторону могилы. Мерлин, он снова появился! Как же она долго этого ждала. Как же ей его не хватало за короткое, но невыносимое время. Она снова живёт. Он был там. Стоял прямо у могилы. Смотрел на неё своими серо-ледяными глазами, которые забирали её в добровольный плен. Гермиона хотела подбежать к нему быстрее и обнять, но не хотела спугнуть, поэтому, как можно медленнее, начала подходить к нему. Он не должен уйти. Снова. Оставляя её одну. Только не сейчас. Она всё приближалась и приближалась, а он смотрел на неё, улыбаясь, как завороженный. Он не изменился. Он всё ещё тот Драко, которого она любила. Она его любит. Когда Гермиона добралась до Драко, слёзы снова потекли от горького счастья. Между ними один шаг. Всего один. Мерлин, переступи — и больше этого пространства не будет. Не будет. Они будут снова вместе. Гермиона осторожно приподняла свою руку и кончиками пальца прикоснулась к его бледно-холодной щеке. И она ощутила это касание, Мерлин, да, она это сделала. Девушка резко закинула руки ему за плечи и обняла его со всей силой, что только есть, вытягивая ноги на носочках. Он всё ещё того же роста. Драко обвил её талию и прижал к себе. Ближе. Крепче. Чтобы снова не разъединяться. Чтобы он снова не исчез. — Я люблю тебя, — тихо шептала она ему, наслаждаясь подаренным моментом. Беззвучно тихо, но чувственно ощутимо. — Ты обещал, что будешь рядом, обещал. Гермиона вдруг почувствовала, что он опустил руки с её талии и отстранился. Он всё ещё стоял перед ней и смотрел прямо в карие глаза, а Гермиона непонимающе уставилась на него. Не понимала, но не переставала всматриваться в омут ледяных глаз. Драко каким-то образом оказался в отдалении от Гермионы на целых три шага. Нет! Её сердце бешено забилось. Он не сделает этого! Только не снова. Она разорвётся, не выдерживая этого. Он вытянул одну руку, чтобы девушка положила свою ладонь в его, и она понадеялась, что это именно так. Он не должен отдаляться. Она не переставала моргать, но всё же коснулась его руки, а Драко сжал ее и, не отводя от неё своего взгляда, попятился назад, уводя Гермиону с собой. Та слепо следовала за ним, вспоминая, что всегда доверяла и будет доверять. Она и на этот раз доверится, только чтобы быть с ним. Гермиона другой рукой потянулась к своей шее за подаренным Драко медальоном и сжала его крепче, всё ещё следуя за ним, обходя могилу с красной розой. Она хотела быть с ним и сейчас это делала. Она хочет и сделает. Она хочет. Хочет. Гермиона замечала, как подходит к обрыву, но она не боясь следовала за ним, смотря только в глаза. В серо-ледяной омут глаз. Она доверяла ему и этому омуту. Доверяла неимоверно. Шаг… Ещё один… Третий шаг… и веки сами с собой прикрываются, а Драко всё ещё смотрел ей прямо в лицо. Веки прикрываются, и она чувствует, как сильный порыв ветра начинает раздувать с новой силой её волосы, пока её тело будто в замедленной съёмке падало вниз вместе с ним, пока она всё ещё прижимала к сердцу медальон. Он с ней — и ей не страшно. Возможно, эта зависимость её убила, но она точно знает: она придала ей новое дыхание.